Страшные Соломоновы острова

[Admin]

Глава 20. О потенциале фолк-спа-салона в условиях отдельно взятой дачи

Зацепив в ларьке по пути пару пива и тут же обезглавив одно из них, я приковал тем самым ничего пока не подозревающего друга к баранке галеры потенциального транспортного средства, нисколько об этом не сожалея.
Будущий каторжанин, окончательно измаявшись ожиданием в кафе, отсутствующе размазывал пальцем кофейную лужицу по пластику столика и являл собой красноречивую иллюстрацию ключевого фрагмента второго бессмертного творения И. Е. Репина «Запорожцы думают, где найти е-мейл турецкого султана».
Усевшись за столик, я звучно сделал очередной добрый глоток. Димыч внимательно оценил явившееся ему потрепанное видение и настороженно прогудел:
– Ну и видок у тебя. Как ощущения?
Я, навалившись на столешницу обоими локтями и подпирая ладонями абсолютно ватную тыкву, отстраненно промычал:
– Ты в детстве с жучками играл? Ну, помнишь, жучок трепыхается, сучит лапками, пытаясь заползти в укромное местечко, а ты, подлец малолетний, его соломинкой на место возвращаешь. Как-то так примерно. Мощный дядька. Бетономешалка в дорогом костюме. И глаза такие добрые-добрые... В общем, я как из мясорубки вылез.
Напарник усмехнулся, сбрасывая напряжение.
– Это тебя погладили легонько. Не дай боже действительно оказаться в той мясорубке. Ладно, давай вкратце резюме.
– Ну, делаем все как наметили. Только теперь под ненавязчивым присмотром. Контора на нашем бульоне свой супчик варить затеяла, ну и флаг им в руки. Батюшка, зуб даю, серьезно обеспокоился нашей судьбой. Уж больно деликатный у меня разговор получился. Прямо-таки дружеская забота старшего товарища о нашей незавидной участи и идущие из глубины души отеческие наставления.
Хотя мужик реально интересный. Не только за денюжку служит, чувствуется. Мобилу свою ему оставил. Насколько я понимаю – в качестве червячка. А уж крючков у них своих хватает. Бедная рыбка... Но это их дела. А нас попросили забиться в уголок подальше еще на денек-другой и не отсвечивать, что никак не противоречит нашим планам. Звони Хеле, и пошли отсюда, а то если у меня сейчас здесь еще и пиво отнимать затеются, я за себя не ручаюсь.
И мы пошли на выход. А еще через десять минут с радостью наблюдали своих ненаглядных немцев. Хеля шла, демонстративно чеканя шаг и гордо вздернув подбородок, ощущая себя как минимум Жанной д’Арк в трех шагах от эшафота. А пригнувшийся Дитер, подозрительно сканируя окрестности хмурым многоопытным взглядом возвращающегося к постылой жене от очередной распутной резидентки нелегала, крадучись семенил следом.
Заметив нас, Змея просияла и ускорила ставшую менее деревянной походку. Вскоре мы, бурно обсуждая прошедшее в томительной разлуке время, лихо расталкивали неизбежные пробки очередным подвернувшимся под руку катафалком, направляясь к дому моей старшей сестры.
Выгрузившись, я направился к парадной, приглашая за собой всех остальных, подумав, что ни к чему трем камуфляжникам притягивать к себе праздные взгляды случайных прохожих. И оставил их внизу у лифта.
Племяш оказался на месте. Судя по устоявшейся квелости его унылой рожи, взрыва финансового благополучия со времени нашей последней встречи не произошло. Поэтому, нарисовав радужную картинку возвращения драгоценной «бэхи» с багажником, битком набитым фильтрами, ремнями, тормозными колодками и прочей кастроловской синтетикой, я аккуратно вывернул из трепетной руки родственника ключи и документы и, предупредив, что для всех остальных его ведро находится в ремонте, ломанулся на выход, цепляя мимоходом со стола зазевавшийся мобильник.
– Дядь Вить, а трубу-то зачем? – жалобно возопил племяш, с горечью ощущая себя облапошенной доступной девицей, которую загулявший проходимец-гусар цинично попользовал, наобещав златые горы, а утром исчез, попросив мелочь на папиросы.
– Надо, Шурик. Надо, – бросил я в темноту удаляющегося коридора и поспешил к друзьям.
Выйдя из лифта, я распатронил мобилу чекиста и, вычленив из связки автомобильных ключей будущий предмет обсуждения, обратился к ребятам с новой идеей, выскочившей ненароком из моего окончательно пошедшего вразнос мозга.
– В общем, так, народ. Нам сейчас нужно решить, делаем мы заботу о собственной шкуре своим личным делом или доверяемся конторе. Телефоны у всех разобраны? Димыч, твое мнение? Есть ли смысл все-таки попытаться сделать так, чтобы вообще никто не знал, куда мы пропали?
Напарник скептически задумался.
– Если ты к тому, что в конторе может потечь, то в нашем случае вряд ли. Не стоит овчинка выделки. Да и стряхнуть хвост – маловероятно. Хотя нас наверняка пасут по самой примитивной схеме, но они-то профи. А мы? С другой стороны, твои бзики до сих пор ложились в елочку. Да и лично мне спокойнее, если я сам о себе позабочусь. А все остальные – лесом. Так что если есть свежие мысли насчет попытаться – излагай.
Я вопросительно взглянул на ребят. Они явно склонялись к консенсусу.
– Только большая просьба, командор, – умоляюще вздернула бровки Хеля. – Если можно – без рукоприкладства, взрывов и прочих эксцессов.
– Хеля-я... – укоризненно рокотнул Димыч. – Чего ты из нас монстров-то делаешь? Ну не первый же день знакомы.
– Именно поэтому и прошу, – как-то очень по-бабьи пригорюнилась Змея.
Я попросил внимания.
– Этот дом построен буквой П. Все парадные – с наружной стороны. Но у них у всех два выхода. Второй – вовнутрь двора. Ни одного функционирующего на сегодня нет. Кроме нашего. Дело в том, что племяш, подзамаявшись с парковкой у парадной, расчистил дверь с черного хода и оснастил ее своим замком.
Теперь «бэха» всегда стоит во дворе, прямо под окошком хозяина, радуя его глаз. А у нас есть возможность спокойно и незаметно сделать ноги. Зачем мы сюда приехали и сколько планируем находиться, никто не знает. То есть спохватятся нескоро. Ну что, пробуем?
И мы вывалились на улицу.
Настропалив Димыча подскочить к «Ленте», мы основательно подошли к вопросу своего жизнеобеспечения на ближайшие сутки, что вылилось в две полные телеги разнообразной еды, коробки незаменимой «кедровки» и груды трикотажа и основательно облегчило неведомый нам счет в солидном банке. Поразмыслив, я решил не торопиться сходить со скользкой тропки взимания контрибуций и при помощи услужливо защелкавшего купюрами банкомата, извиняясь в душе, обнес грозную контору еще на тридцать тысяч целковых. Ну а чего, дорога до Питера вполне может быть отнесена к очень накладным расходам.
Через полчаса мы, вырвавшись из города, уже стояли на нестовской заправке на Приозерском шоссе и наполняли пугающий своей пустотой бак «бэхи». А еще через два часа с небольшим, постояв пяток минут для проформы на последнем повороте, перетаскивали вещи из машины на Димычеву дачу.
Сам хозяин, явно приободрившись при виде родных пенатов, степенно оглашал порядок предстоящих действий.
– По-хорошему, нам бы спать сейчас завалиться. Хотя бы часика на три. Но делать это в двух шагах от моей бани – изврат конкретный. Поэтому Хеля с Дитером мечут на стол, а мы с Лысым готовим баньку. Ух-х... разомнем косточки.
И закипела работа.
Мы с Димычем сновали между задымившей трубой баней и колодцем, а Дитер суетился с веником на веранде, усердно поднимая пыль столбом. Хеля что-то чирикала из дальних комнат. Вспомнив об оставленном в куртке куреве, я вразвалку направился к крыльцу.
– Молодой человек! Можно вас на минутку? – улыбчивая женщина в годах приветливо смотрела на меня из-за калитки.
Я готовно изменил курс.
– Здравствуйте. Вам помочь?
Женщина снова неловко улыбнулась.
– Да. Извините, пожалуйста. Не могли бы вы подсказать, где здесь у вас автобусная остановка? А то я с этими грибами далековато от платформы отошла. Думаю, на автобусе проще будет уехать.
Я кивнул головой и вкратце объяснил дорогу, предложив проводить.
– Нет-нет, что вы, – всполошилась моя собеседница. – Я вижу, вы в баньку собираетесь? Хорошее дело. Отдыхайте, не буду вам мешать. А Олег Дмитриевич очень просил вас не выключать больше телефон. До свидания и с легким паром.
И пошла себе потихоньку.
Я ошарашенно нащупал мобилу в кармане и машинально ее собрал. Она тут же выдала на дисплее конвертик с эсэмэской. Открыл, прочитал. «Еще раз отключишься – оторву яйца. С кредиткой не наглей. Береги себя. Олег».
Смирившись с неизбежностью вездесущего государева ока под каждым кустом, я решил, что не ответить было бы невежливо, и скоренько набрал текст: «юстас центру. вас понял. хозяину шинки где стоит нива я должен еще 3000. надеюсь на понимание центра. остаюсь на связи. юстас». И, захватив курево, вернулся к банным хлопотам.
– Чего там? – колюче зыркнул насторожившимся взглядом Димыч, обращая ко мне от раскаленной топки свою потную рожу. – Контора бдит?
Я удрученно кивнул. Соратник вытер пот завалявшейся на лавке рукавицей и, глухо матерясь, направился к даче.
– Ты куда? – спохватился я.
Димыч притормозил за порогом.
– А ты уверен, что червячок – только твоя мобила? Ладно. Займись баней сам пока. Я быстро. Береженого бог бережет, – и утопал в дом.
Я рассеянно стал собирать убитые в прошлых вакханалиях веники, готовясь наводить блеск в парилке. Вскоре к процессу присоединилась Хеля с тазиком, наполненным мыльной водой, и, скептически оценив мои жалкие потуги, прогнала с ведрами к колодцу.
Украдкой заглядевшись на дивные загорелые ножки и неохотно прячущиеся в складках длинной футболки аппетитные выпуклости и впуклости, я мысленно поставил ей агромадный плюс за удачную смену гардероба и вернулся к постылым обязанностям водоноса.
Через полчаса ощутимо потеплевшая парилка и крохотный предбанник со столиком в уголке сияли ослепительной чистотой, а вернувшийся с новыми вениками Димыч озадаченно крякнул, дивясь то ли фотогеничности интерьера своей бани, то ли предосудительно волнующему облику боевой подруги.
– Ну что, мальчики, когда можно будет мыться? – стриганула лукавым взором Хеля и томно потянулась, заставив нас преждевременно покрыться обильной испариной.
– Моются в душе, а баня будет готова через час примерно, – пробормотал мой друг, тщетно пытаясь придать себе независимый вид.
– Прекрасно. Тогда мы вполне можем позволить себе легкий ужин, а то я забыла уже, когда ела в последний раз. Дитер, надеюсь, справился с сервировкой, – промурлыкала Змея и как по ниточке пошла по дорожке к дому.
Мы, закрыв двери парилки и ошалело переглядываясь, поплелись за ней, старательно разглядывая обильные заросли черноплодки по сторонам.
Нетерпеливо покуривавший Симпсон откровенно маялся без дела на крыльце. С вожделением узрев скользящую к нему Хелю, он радостно подался нам навстречу и хлебосольным, как ему казалось, жестом пригласил всех к столу.
Оценив качество сервировки, которая состояла из геометрически идеально разложенных на столешнице невскрытых пакетов с едой и бутылок с горячительным, напарница, вздохнув, попросила еще на пять минут набраться терпения. Мы, сговорчиво войдя в положение, по-быстренькому затопили печку в доме, дабы выгнать притаившуюся в углах комнат затхлую сырость.
Вскоре все сидели за столом веранды, нацеливаясь алчно шевелящимися пальцами на ласкающее взор продуктовое изобилие.
Минута молчания и легкая суета, последовавшие сразу вслед за Димычевым восторженным уханьем и нетерпеливым потиранием ладоней, в полной мере отражали корыстолюбие изголодавшихся желудков, приступивших наконец-то к прямому исполнению своих непосредственных обязанностей.
Заглатывая, как удав теленка, солидную часть копченой куриной грудки одним куском, застеснявшийся своего порыва Дитер попытался утрамбовать ее застрявшим посреди шеи кадыком и, с трудом справляясь с этой непосильной задачей, выразительно постучал пальцем по горлышку бутылки с «кедровкой».
– Э нет, ребята, – умерил наш хозяин меркантильные алкогольные чаяния слабовольных иноверцев. – До и во время бани – ни капли. Это ж храм. Иначе половина удовольствия – насмарку. А вот чаек на карельских травках мы обязательно замастырим, – и набулькал себе и всем желающим сока. – И не налегайте вы так на еду. В парилку с полным пузом не ходят. Ты куда? – остановил он мое продвижение на выход.
– Дровишек подкину, ваше баньское величество. Позволите? – подобострастно склонился я.
– Иди уж, постреленок, – благодушно махнул друг веточкой укропа в мою сторону.
С удовольствием проделав необходимые процедуры и вернувшись в дом, я застал немцев за сортировкой прикупленных в «Ленте» тряпок. Вскоре Хеля с прижатым к груди ярким полупрозрачным пакетом, погрозив нам пальчиком, скрылась в дальней комнате. Димыч отмывал огромный заварной чайник.
– Посмотри в шкафу, чего у нас там с полотенцами? – озаботился он последними приготовлениями.
Я, не чинясь, открыл дверцы скособоченного современника Брусиловского прорыва и закопошился по полкам. Обнаружить удалось два вполне приличных махровых полотенца и стопку разномастных простыней.
Хорошо еще, что мы с другом не всегда проводили здесь время в суровой мужской компании. А периодические нашествия раскрепощенных прелестниц просто-таки обязывали иметь в запасе некоторое количество чистого постельного белья.
– Ну и нормалек. Простыни – нам, остальное – немцам, – удовлетворенно подвел итог моим изысканиям Димыч и ткнул пальцем в сторону навесного шкафчика. – Мед поищи.

За приятными хлопотами незаметно пролетело время. Возвратившийся с улицы банный гуру, всучив Дитеру моющие принадлежности и кружки, а мне кивнув на стопку белья, подхватил исходящее волшебным травяным ароматом фарфоровое чудо и, галантно пропустив вперед даму, направился к обители неги и чистоты.
Секундная неловкость, возникшая в процессе разоблачения от покровов, была мгновенно преодолена мэтром, который, сопя, скинул с себя опостылевший камуфляж и, целомудренно отвернувшись к противоположной стене, явил потрясенному сообществу внушительную мощь основательно заволосевших ягодиц.
После чего, окинув нас недовольным взглядом и не поворачиваясь, оторвал солидный клок от попавшей под горячую руку простыни и с криком «Гей, славяне!» нырнул в знойный полумрак парилки. Я, проделав аналогичные манипуляции, зашел следом. Да-а, парок был что надо.
Влетевший к нам после минутной заминки Симпсон остановился как вкопанный возле каменки и, охнув, тут же бросился на пол, отчаянно пытаясь оторвать от головы свои многострадальные уши. Мимолетно устыдившись, я приоткрыл дверь и, наощупь нашарив на вешалке в предбаннике первую попавшуюся шапку, развернулся и напялил ее на немца. Шапка оказалась моей любимой войлочной буденовкой.
– Мальчики, как тут у вас? Можно заходить? – опасливо пропел Хелин голосок из раскрывшейся двери.
– Дверь закрой! – на автомате рявкнули мы с Димычем не сговариваясь.
Хеля, ойкнув, моментально скрылась в пристройке.
– Да с этой стороны закрой, елы-палы, – страдальчески поморщился напарник. – Заходи, только пар не выпускай.
Осторожно просочившаяся к нам Змея, щеголяя ярким купальником, дальновидно устроилась на корточках возле полка.
Вскоре к ней присоединился малость пришедший в себя Дитер. Удивленно взглянув на елозящую по ее обнаженному плечу буденовку со страдальчески сморщившейся внутри головой шефа, девушка залилась жизнерадостным смехом и пробормотала ему что-то на ушко.
– Я попросила у Дитера разрешения сфотографировать его в этом замечательном головном уборе. Это такой компромат, мальчики, что пальчики оближешь. Фотографию назову «Застьенки Лубьянки».
– А с чего ты вдруг решила озаботиться купальником? – подивился я ее предусмотрительности.
– Ну, стандартный пакет русской экзотики, – улыбнулась Хеля. – Водка, медведи, баня. Первые два компонента уже были предъявлены. Так что...
– Сидим, греемся, – вернул нас к реальности блюститель банных традиций. – Почувствуете, что хана – быстренько к столу, отпиваться чаем.
Первым обозначил сильнейшую потребность в напитке Дитер. За ним Змея. Вскоре мы все вместе наслаждались божественным нектаром.
– Хеля, сильно не остывай. Сейчас мы будем из вас ангелов делать, – не выпускал Димыч вожжи из рук. И, сунув мне в руки флакон с жидким мылом, затолкал нас обоих обратно в преисподнюю.
Я, пожелав себе буддийской бесстрастности, накрыл полок простыней и натужно улыбнулся.
– Ложитесь, барышня. Ублажать вас буду.
Девушка послушно улеглась на спину, покорно прикрыв глаза. Набрав полную пригоршню матового желе, я начал аккуратно массировать ее плечи, постепенно спускаясь ниже и втирая в кожу мыло.
Понемногу увлекаясь и рассчитывая дыхалку на весь процесс, сам не заметил, как, недовольно ворча, уполз в глубину подсознания недремлющий алчущий зверь. Осталось только восхищение ее совершенным телом. Даже как бы сама собой обнажившаяся под моими руками идеальная девичья грудь не сбила меня с пути истинного. Ввалившийся Димыч быстренько набодяжил пару ведер теплой воды и, одобрительно хмыкнув, исчез за дверью.
Закончив обрабатывать спину и ноги нашей нимфы, я указал ей на ковшик в ведре и, чувствуя, как плавится мозг в раскалившейся черепушке, опрометью кинулся на свежий воздух.
Спустя минуту Симпсон, приободрившийся на холодке и введенный в заблуждение довольным видом Хели, доверчиво позволил маэстро увлечь себя в зал экзекуций.
– Через десять минут подашь ведро воды из колодца и готовься на смену, – хохотнул Димыч и плотоядно захлопнул дверь парилки.
Вскоре оттуда донеслись заполошные крики жертвы, перемежаемые хищными шлепками веников и увещевающим бормотанием палача.
– Господи, как хорошо, – блаженно прикрыла глаза девушка, мелкими глотками прихлебывая чай. – Нечто подобное мне делали в Эрзуруме, но это несравнимо ни с чем. У тебя удивительные руки, Витя.
– Ну, естественно, – гордо отозвался я, возвращаясь от колодца. – У турок просто горячий мрамор. А тут баня на дровах и сруб сосновый под осиновой вагонкой. День и ночь. Подожди, еще намахаю тебя вениками как следует, летать захочешь.
Распахнулась дверь, и окутанный паром Димыч, подхватывая ведро, поманил меня вовнутрь.
– Давай, сразу его по второму кругу прогони, чтобы мясо от костей отстало. Дитер! Ну-ка, давай свою тыкву сюда. Во-от, молодца, – заботливо окунул он безвольную голову новообращенного славянина в ледяную воду. – А вот хлебать ее не надо. Для питья у нас чаек имеется. От-дай, – с трудом отнял напарник ведро у цепляющегося за эмалированные края зубами Дитера и, бросив мне «Ну давай, дерзай», отдуваясь, шагнул наружу.
Вскоре заботливо вынесенный на улицу страдалец, часто-часто дыша, с удивлением обнаружил, что он еще жив, и умильно разглядывал лежащий перед ним на столе собственный дымящийся язык.
Потом были еще и еще заходы. А потом Димыч объявил, что пора, наконец-то, и попариться, и поддал от души...
Потом я заставил его обмазывать девушку медом, и было заметно, как дрожат пальцы друга...
Потом мы, хохоча, окатывали друг друга у колодца студеной водой из ведер и снова охотно бежали в парилку. Куда-то незаметно ушла усталость, недосып, сумасшедшее напряжение...
В общем, банька удалась. И Хелена, с удивлением прислушиваясь к собственным ощущениям, призналась, что ей действительно кажется, что она летает.
А Дитер, напоминавший свежеошкуренного поросенка, уже на веранде, самолично разлив «кедровку» по стопкам, торжественно произнес:
– Ну, за банью!

[Admin]

Глава 21. Как стать героем

Нам было хорошо. Намытое и повсеместно выскобленное целебным паром тело дышало миллионами прочищенных пор, напитывая организм кислородом и незаметно накачивая бодростью каждую клеточку воспрянувшего от усталости организма.
Без излишней суеты, вдумчиво и со вкусом мы насыщались, периодически позволяя себе граммульку-другую на удивление благодатно ложащейся на фибры души незабвенной «кедровки».
– Командор? – не утерпела Хеля и отставила в сторону пластинку одноразовой тарелки. – Ты бы нам, грешным, разъяснил текущий момент, что ли? Да и вообще, куча вопросов накопилась.
Я неохотно отвел взгляд от съестного натюрморта.
– А что момент? Кто-то где-то кого-то сейчас усердно пинает в рамках непрекращающейся борьбы в «кошки-мышки», всячески используя возможности, которые мы с вами для этого предоставили. Все наши разногласия с законом, очень надеюсь, утихнут, так толком не начавшись. Бессмертный Кей-Джи-Би, замаскировавшись под калитку или вот под этот огурец, старательно охраняет нашу безопасность. Во всяком случае, хотелось бы в это верить. Не знаю как, но они все-таки вычислили, куда мы смылись. Нас очень попросили не дергаться день-два и посидеть здесь тихонько. Хотя, я думаю, что завтра уже все закончится. Так что окончательные итоги будем подводить чуть позже. А вопросы – пожалуйста. Любой вопрос – любой ответ.
Дитер, уловив момент, оживился.
– Ребята. Я понимаю, что это, наверное, будет нелегко, но все же... Постарайтесь найти такие слова, чтобы я понял, пожалуйста. Я – немец. Ну откуда в вас такое поразительное пренебрежение к законам? Вы ведь даже машину водите так, что в Германии у вас права оторвали бы вместе с руками. Не говоря уже о том, что мы умудрились натворить здесь за прошедшие четыре дня. Ну, я бы еще понял, если бы вы были этакими бунтарями, исповедующими анархический подход к государственным институтам и ведущими с ними великую идейную борьбу. Но ведь это не так. Вы, как вам так кажется, просто живете. Попробуешь, Витя?
Я задумчиво покачал шпротиной над разверзнутым зевом и скорбно разжал пальцы. Рыбка ухнула в бездну.
– Это наш минус, Дитер. Только поэтому мы и выжили как народ.
– А если не так лаконично? – заинтересованно уставилась Хеля.
– Ну, попробую, только за результат не отвечаю. В том смысле, что объяснить-то я, конечно, объясню. Но вот станет ли понятнее – не гарантирую, – и, выудив сигарету из ближайшей пачки, чиркнул зажигалкой. – Проще всего прибегнуть к сравнению. Например. Одной из самых выигрышных черт немцев как нации представляется отточенный, не побоюсь этого слова – изощренный рационализм. Так?
Ребята согласно кивнули. Я продолжил.
– Это является, безусловно, вашей сильной стороной. И результаты налицо. Германию только в двадцатом веке два раза полностью равняли с землей, а вы на сегодня – самое экономически мощное государство в Старом Свете. Ну хорошо, как минимум на континенте. Но есть и побочные эффекты. Неуемное ваше желание привести все к максимальной целесообразности сначала у себя, а потом до чего дотянетесь, стало одной из причин двух мировых войн.
У нас та же фигня, но с точностью до наоборот.
Мы предельно нерациональны с точки зрения европейца. Ну, то есть, желание жить в таком же достатке, как и вы, присутствует, конечно. Но класть на это дело жизнь – впадлу. Жизнь в обмен на постепенное накопление материальных благ, постоянная калькуляция и существование в клетке соразмерной эффективности – жуть жуткая с точки зрения нормального русака. Каждый из нас, глядя на родные бескрайние просторы и ощущая галактическую ширь державных границ, с молоком матери впитал одну простую истину – всей работы не переделаешь.
Чего тогда дергаться?
Во-первых, это изначально бессмысленная затея. Во-вторых – а жить-то когда? Поэтому рациональность как процесс понимания и затем освоения какой-то своей ниши у нас развита существенно слабее, чем у европейцев. Потому что с нишами напряженка.
У вас все гораздо проще. Европа, по сути – это домик с множеством комнат. Можно измерить периметр, высоту потолка, прикинуть объемы и масштаб работ и начать чего-то делать, ставя перед собой простые, понятные цели. Ремонт, к примеру, или надстройка этажа.
А у нас вместо потолка – небо. Вместо стен – берега океанов. Как их мерить? И главное – зачем? Что можно надстроить над небесным сводом?
И мы пошли другим путем. Не понимания и оцифровки, а чувствования и импровизации. Отсюда много чего вытекает. Та же разница в отношении к законам.
Даже в средние века в немецких княжествах доведение решения до исполнителей и контроль исполнения занимал у властных структур часы, максимум день-два. А из Петербурга до, к примеру, Иркутска, гонец мог шлепать полгода. Это только в одну сторону. За это время и приказ мог устареть, да и сам царь-батюшка гикнуться. То есть решали сами люди на местах. Как решали? А как бог на душу положит. И сколько у кого совести было. Я опять же утрирую сурово, но это для простоты. Но одно было несомненно: слепое выполнение требований закона, к примеру, царских указов, в условиях крайне обширной территории и фатально нерегулярной связи противоречило банальной логике выживания. Поэтому слоган «Мне на месте виднее!» стал определяющим. А для отдельной личности тот же слоган стал звучать как «Сами с усами».
На взгляд европейца – прямая дорога к хаосу.
На наш взгляд – а как иначе-то?
У вас в голове не укладывается, как это такая огромная страна с бесконечными ресурсами, населенная вроде бы умными, смелыми и сильными людьми, довольствуется столь малым от возможного.
И делается ошибочный вывод – этот народ незаслуженно владеет такими богатствами. Это надо поправить. В идеале – тупо отнять. Если не получается – присосаться самим хоть бочком.
Че-то меня опять понесло не в ту степь, – спохватился я и как за спасательный круг ухватился за очередную шпротину.
Дитер, вежливо дождавшись, пока она повторит путь предшественницы, недоумевая, резюмировал:
– То есть ваше отношение к законам – это продукт эволюции?
– Не претендую на истину, но мне думается, именно так, – охотно согласился я. – Да и, справедливости ради, наши прошлые и нынешние законотворцы немало поспособствовали этой самой эволюции. Ты пойми главное. То, что кажется неправильным вам, совершенно не обязательно является неправильным в принципе. И те ваши жизненные ценности, сомнение в которых тебе кажется верхом бессмыслицы, отнюдь не однозначно являются единственно верными общечеловеческими ценностями. Лично я, например, их таковыми не считаю.
– Я тоже, – мгновенно влился в ряды свежеформирующейся оппозиции Димыч. И предложил давно назревший тост за толерантность.
Хлопнули по маленькой. Хеля выразила желание испить чайку. Отнеслись с пониманием и включили чайник. А Дитеру все не угомониться было.
– Ребята, без обид. Но ведь последствия этого вашего пренебрежения к порядку видны на каждом шагу. Вот мы сейчас вернулись из поездки по Вологодской области. Но это же апофеоз упадка. Когда-то трудолюбиво возделанная земля умирает. На полях не просто сорная трава – кустарник стеной стоит. У меня сердце кровью обливалось, когда я смотрел на этот кошмар.
Димыч заворочался, угрюмо сопя.
– Не сыпь мне соль на сало. Понял? А вообще, я тебе так скажу. Вот умный ты мужик, а дурак. Эта земля не может умереть! Над ней столько всякого лиха пронеслось – мама не горюй. И не умерла. Нет над ней власти смерти. Нет! Спит она, понял. И в этом ее мудрость великая. Ну не тянем мы пока, сыны ее неразумные. И сил нет, и воля не та... Вот она и заснула. Ждет, пока мы возродимся и разбудим ее. И дождется. Обязательно. Так было и так будет. И объяснить я это тебе не смогу. Я так чувствую. И знаю, что прав, – он схватился было за бутылку, но, словно обжегшись, отставил в сторону. Закурил отрешенно...
И тут зазвонил телефон чекиста.
Все, сразу настороженно затихнув, уставились на тренькающий аппарат. Я медленно поднял его со стола и с опаской, как оскалившуюся гадюку, поднес к уху.
– Виктор! Очень быстро уходите. Немедленно! К вам идут от семи до десяти человек с автоматическим оружием. Вас не будут брать живыми. Это зачистка! Ты слышишь меня?! – короткими резкими фразами рубил эфир голос Олега.
– Слышу, – как-то сразу охрипнув, тоскливым эхом отозвался я.
Димыч, взглянув на мое вытянувшееся лицо, хлопнул по плечу Дитера и молнией метнулся с ним в дальнюю комнату.
– Они от вас в семистах метрах. Мой человек постарается их задержать. Но это в лучшем случае пять-семь минут. Гасите свет в доме, и немедленно в лес. Россыпью. Я уже подъезжаю. Буду через двадцать минут. Витя, дай мне эти двадцать минут, пожалуйста. Не вздумайте оставаться в доме или прятаться на участке. И без самодеятельности, мужики. Вас будут гасить сразу как увидят. В лес, быстро! – голос в трубке давил и излучал крайнюю тревогу.
Я, в легком оцепенении, выдавил из себя «Да», положил мобилу на стол и крикнул Димыча.
Тот, в лихорадочном возбуждении, перешагнул порог веранды и уставился на меня.
– Ну что? – отрывисто произнес друг.
Я, ощущая смертную маету в груди, криво ухмыльнулся и деревянным голосом выдавил из себя:
– Через пять минут нас будут убивать. Их около десяти человек с автоматами. Чекист приказал валить в лес россыпью. Нам надо не дать себя угробить за двадцать минут. Потом здесь будет вся контора.
Димыч знакомо ощерился.
– Как чувствовал. С-сука. Пусть бабушке своей приказывает. А россыпью – это чтобы не всех штоль сразу грохнули? Твою мать. Пошли, – рванул он меня за рукав вглубь дома.
Зайдя в дальнюю комнату, я обомлел. Дитер в полной прострации стоял у стола, на котором во всем своем великолепии, грозно лоснясь дырчатым кожухом и уверенно оперевшись на сошки, стоял легендарный «МашиненГевер-42». Рядом пристроилось нечто, крайне напоминающее ППШ, полуприкрытое тусклыми змеями пулеметных лент. Димыч выдернул автомат из-под груды патронов и рявкнул:
– Ну, чего замер? Иди сюда. Смотри. Это – «Суоми». В принципе тот же ППШ. Только ствол съемный. Магазин на семьдесят один патрон, я зарядил шестьдесят. У них пружина проблемная в диске. Может задержки давать. Так, это предохранитель. Щелкаешь сюда, передергиваешь затвор, и вперед. Прицел я выставил двести, целься в ноги. Имей в виду, что в темноте вспышки выстрелов тебя должны слепить, по идее. Поэтому про прицельность стрельбы забудь. Да и хрен с ней. Твоя задача: берешь Хелю и ныряешь за штабель бруса во дворе.
С улицы, в существенном отдалении, послышались три одиночных выстрела, сразу забитых множественными автоматными очередями.
Димыч, закаменев рожей, процедил:
– Так, началось. Слушай дальше. Ныряешь за штабель и смотришь на дорогу. Если они не дураки, то пойдут очень быстро, ближе к обочинам и гуськом. Как только увидишь больше трех человек у четвертого фонаря от нашего дома, на повороте – долбишь по ним. Очередь не больше секунды. После первой не вздумай маячить башкой над штабелем. Автомат тупо высовываешь наверх и периодически стреляешь. У тебя патронов на шесть секунд непрерывного боя. Примерно через минуту, если я не дам вводных, валишь с Хелей к Капельке. Там у озера встречаемся. Всю заваруху чтобы девка была у тебя под коленкой. Куртки камуфляжные обязательно оденьте. Все понял? – он сунул мне в руки автомат и впился в лицо нетерпеливым взглядом.
– Пусть Хеля с тобой, – проникаясь жутью момента, попросил я. – Я лучше с Дитером.
Димыч окрысился.
– А ленту кто держать будет? У меня хвост собран на двести патронов. Да. Еще. Я перебегаю дорогу и буду чуть впереди, за обочиной. Получается вилка градусов шестьдесят. Если ты начнешь первым, я попробую их состворить. Если вдруг по звукам выстрелов почуешь, что они где-то в районе первого столба, то все – бежать бесполезняк. Зашхерьтесь в кустах и умрите напрочь. Пусть хоть по ушам вашим ходят. И постарайся все не высаживать до железки. Оставь на крайняк хоть что-то в диске на ближний бой, не дай боже. Нам надо поумерить их прыть. Нужно, чтобы они не бежали за нами, а шли с опаской. И одно ухо строго в мою сторону держи. Все. Пошли. Дитер, ду бист майне цвай нумер. Гоу, твою мать! – и они, хватая куртки со стены, ломанулись с пулеметом во двор.
Я, встряхиваясь, молча подал Хеле ее камуфляж и, накидывая свой, поторопил ее жестом.
– Витя, это что? – уставилась она на меня округлившимися блюдцами своих глазищ.
– Хеля, все потом. Твоя задача лечь, где скажу, и делать, что скажу. Очень прошу – не теряй головы, когда мы начнем стрелять. Пошли.
Мне пришла в голову нелепая мысль о двусмысленной фривольности своего наставления и, глупо хихикнув, я увлек Змею во двор, к солидному штабелю бруса, второй год терпеливо ожидающего, когда мы с напарником начнем, наконец, ладить надстройку дома под биллиардную.
Усадив девушку на землю, боком к брусу, я, облокотившись на верхний край штабеля, отщелкнул вперед г-образный предохранитель автомата и передернул затвор. Почувствовал явственный мандраж и, чтобы успокоиться, несколько раз громко вдохнул и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Хеля тут же заполошно попыталась дернуться куда-то в сторону.
– Сидеть! – перекидываясь на нее мыслями и сразу успокаиваясь, громко прошипел я. И для верности пригвоздил ее ступню к земле своим берцем. Девушка, съежившись, уткнулась лицом в коленки и закрыла голову скрещенными руками.
Ощупывая взглядом все пространство поворота у четвертого столба, я пытался вспомнить, сколько метров по ГОСТу между опорами осветительных фонарей. Вроде бы пятьдесят. Сердечко молотило в груди как сбрендивший швейный агрегат старика Зингера. Время растянулось неимоверно. Хеля внизу что-то бормотала в коленки сквозь всхлипывания, скороговоркой по-немецки. Поворот оставался пустым.
Есть! Быстрые сторожкие тени показались в зыбком свете уличного фонаря. Боясь опоздать и выпустить их за границу светового пятна, уловив краем глаза характерность силуэтов вооруженных людей, я, нажав на спусковой крючок и потеряв долю секунды, преодолевая упругость незнакомого курка, почувствовал яростную злобу своего наконец-то дорвавшегося до любимой работы оружия. И тут же ослепнув, рухнул вниз, к девушке, изо всех сил вжимаясь спиной в промозглую сырость холодного бруса.
Незамедлительный лай ответных очередей мгновенно был перекрыт показавшимся бесконечным ревом Димычева монстра, хлестанувшего упругой плетью выстрелов в ночную мглу. И тут же он прервал свой великолепный вой. После нескольких секунд замешательства противная сторона вразнобой стала огрызаться, пытаясь нащупать источник наибольшей неприятности.
Я, встав на колени, повернулся лицом в сторону неведомых стрелков, уткнулся лбом в шершавую древесину и, высунув своего финна кожухом поверх штабеля, на предельно короткий миг рванул курок, отчаянно пытаясь выдать максимально короткую очередь. И, едва удержав его в руке, снова сполз вниз. Справа, уже чуть ближе к нам, опять уверенно замолотил «МГ».
Спохватившись и мимоходом цыкнув на замершую Хелю, я на карачках переместился к другому краю штабеля, матеря себя последними словами за забывчивость в отношении смены позиции. Почувствовав через секунду ее копошение у своего бока, попытался определить, сколько времени прошло и где могут быть наши убивцы.
Что-то изменилось в характере боя. Эхо стрельбы раздробилось по округе, и оглушительные автоматные выхлесты явно не экономивших боезапас супротивников разбавились точечным цоканьем коротких, в два-три выстрела, очередей. Периодически впивающиеся в брус алчные жала пуль заставляли еще сильнее прижиматься к моим ногам дрожащую девушку и напрочь отбивали желание высунуться, чтобы попытаться визуально оценить ситуацию.
Уловив краем уха невнятный шорох сзади, я как ошпаренный обернулся на звук, падая на колени и выставляя перед собой ствол автомата.
– Только стрельни, гад лысый, убью, – запаленно прошептал один из двух показавшихся из-за угла дома человекоподобных крабов. – Хватай девку в зубы и бегом на карачках за нами до бани. Быстро. С бандюками спецы уже работают. Ствол не бросай, – и зашелестел сырой травой, удаляясь.
Я, с трудом сдерживая звериный рык буйной радости, рвущийся из груди, прижал ладонь к Хелиной шее, пригибая ее спину плашмя к земле, и, максимально быстро перебирая конечностями, увлек за собой впавшую в окончательный ступор девушку, волоча по земле за ремень автомат, повисший на кисти левой руки.
– Ну что, все живы? – выдохнул напарник, втаскивая нас за дальний угол банного сруба.
Хеля отчаянно мотала головой, пытаясь прекратить этот дурной сон. Дитер, привалившись спиной к бревнам, часто дышал, не закрывая рот. Но выглядел вполне адекватным.
– Дай сюда автомат, и посидите здесь тихонько. Я сейчас, – перехватил Димыч у меня ремень «Суоми» и метнулся в темноту, в сторону соседского участка.
Мы затаили дыхание, вслушиваясь в затихающую перестрелку. Снова вынырнул напарник, уже без оружия, и распластался вдоль стены.
– Эх, покурить бы. Уши опухли, спасу нет. Мелкий, давай сюда артиллерию. Береженого бог бережет.
Девушка, как в забытьи, перевела фразу немцу. Тот, поковырявшись за пазухой, протянул Димычу до боли знакомую по военным фильмам немецкую гранату-колотушку. Мой друг деловито открутил металлический колпачок с торца рукоятки и удовлетворенно цыкнул зубом.
– Ну вот. Ежели чего, это и будет наш последний и решительный... Хотя, перестраховка, конечно. Уже минуты две совсем тихо. Слышите?
И тут с дороги раздался оглушительный, усиленный мегафоном металлический голос.
– Виктор! Это говорит Олег. Все закончилось. Выходите к дому медленно, спокойно, и руки держите на виду.
– Во блин, спасители. Хорошо, что штаны снять не попросили, – пробормотал подельник, засовывая гранату в щель между нижним венцом и землей. – Пошли штоль сдаваться... благодетелям? – и первым шагнул на тропинку, ведущую к дому.
Мы потянулись за ним. По периметру двора рассыпались сюрреалистические, угловатые фигуры в черном. Две из них загородили тропу, пропуская нас мимо себя, и двумя-тремя скользящими движениями охлопывали каждого, пропуская к стоящему на крыльце и чего-то бормотавшему в рацию Олегу.
– Все живы-здоровы? – отрывисто поинтересовался он и, выждав секунду, обратился к Димычу:
– Где стволы?
Напарник молча пожал плечами. Чекист посуровел.
– Не шути так, сержант. Здесь не детский сад.
Димыч набычился и, глядя в упор на Олега, прогудел:
– Не знаю, о чем вы говорите, и вообще – у меня шок. Разговаривать не могу.
Чекист нетерпеливо дернул плечом.
– Ладно. Об этом потом. Быстро собирайтесь. Вы едете с нами в город. Это не обсуждается, – надавил он голосом в сторону напрягшегося друга. – Не дергайся. Побудете на нашей квартире до завтра. Все вместе. Одни. Слово! Не мурыжить же вас в камере, в самом-то деле, – и оглянулся в сторону затормозивших у калитки трех машин: двух микроавтобусов-«Мерседесов» и «Гелендвагена».
Димыч метнулся в дом и вскоре показался оттуда с коробкой «кедровки», мотнув мне головой.
– Давай по-быстрому чего-нибудь пожрать с немцами подсуетись. И кстати, – он вновь обратился к Олегу. – Они тоже не могут говорить. Мы все в шоке.
Тот криво усмехнулся.
– Да ладно. Я понял. Поехали.
Вскоре кавалькада автомобилей, принюхиваясь к ночной дороге, аккуратно выруливала по направлению к городу.
– Дитер! – хохотнул мой друг, обращаясь к немцу. – Не исключено, что тебе вскоре представится возможность написать книгу о своих мытарствах в русской тюрьме. Это не коп, конечно, но с впечатлениями там тоже все в порядке. Могу даже название звучное подкинуть за долю малую. «Маленький узник большой совести, или Как я стал героем». Как тебе, а?

[Admin]

Глава 21. Лирика как разновидность многоточия

Невысокий молчаливый парень, сопровождавший нас вместо отставшего на трассе Олега, открыл дверь квартиры в стандартной девятиэтажной точке, в громадном скопище безликих домов района Ржевка-Пороховые, и жестом пригласил вовнутрь.
Убедившись, что пожеланий и просьб гостей не последует, и казенная трешка не вызывает у прибывших серьезных нареканий, он попросил меня выйти вместе с ним на площадку и пояснил, что охрана будет находиться в квартире напротив.
Специальной тревожной кнопки в помещении нет, но особая необходимость в ней вряд ли возникнет, так как входная дверь находится под постоянным наблюдением. Предупредив, что покидать квартиру и пользоваться телефонами категорически не рекомендуется до получения им отдельных распоряжений, он нырнул в противоположную дверь. Я вернулся к друзьям.
Ребята осваивали кухню, напоминая вяло тревожащихся осенних мух. Хеля потрошила пакеты, изображая на столе нечто вроде легкого перекуса. Димыч споласкивал найденные в шкафчиках чайные чашки. Я молча сел рядом.
– Ну чего, по граммульке и в люлю? – обозначил друг наше ближайшее будущее.
Я молча кивнул. Соратник плесканул в чашки любимого напитка и, убедившись, что все подняли посуду, тихо сказал, обращаясь к немцам:
– Ребята, вы молодцы. У меня никогда не было много друзей, да и не надо в принципе столько, и то, что судьба подарила нам с Витьком еще сразу двоих – это самый большой плюс от всей нашей поездки. Во всяком случае, лично для меня. За вас!
Дождавшись, пока все, поднявшись, чокнулись чашками и выпили, он сгреб присутствующих в свои медвежьи объятия. Девушка трогательно прильнула губами к небритой щеке тамады, прижавшись к нему на мгновение всем телом.
– Дитер, Хеля, – дав ребятам выдохнуть и закусить, озвучил я насущное. – Здесь, сейчас проводить разбор полетов бессмысленно, да и котелок совсем не варит. Давайте отдыхать, отложим все разговоры на потом. Запомните главное. Мы сидели на даче и кушали. Началась стрельба, и нам ничего лучшего не пришло в голову, кроме как спрятаться за баней. Что мы и сделали. Любые попытки приватных и не очень разговоров пресекайте на корню.
Требуйте вызова по повестке и обязательного присутствия консула и адвоката. Это я все говорю на тот случай, если завтра с утра нас попробуют разъединить и поработать с каждым индивидуально. Хотя, очень надеюсь, что все пройдет в максимально щадящем режиме, с учетом того, что вопросов и претензий у нас к некоторым деятелям гораздо больше, чем у них к нам. А лишнего кипеша и огласки никому не надо. Да и поимели с нас, судя по всему, немало. Так что давайте укладываться баиньки, – и, пропуская в ванную немца, пошел взглянуть на квартиру.
Определив дальней комнате роль девичьей светелки и убедившись, что во второй есть где упасть мужикам, я, прихватив по пути подушку, решил расположиться в зале на диване. Указав освежившемуся Дитеру его спальное место и быстренько сполоснув рожу и руки, сам вышел на балкон выкурить крайнюю на сегодня сигаретку. Подо мною сонный город лениво перемигивался глазками светофоров, редкие машины вольготно скользили по пустым перекресткам, отводя душу от дневной толчеи.
Сзади тихонько скрипнула дверь.
– Не помешаю? – робко спросила Хеля, облокачиваясь о поручень балкона рядом со мной.
Я вместо ответа обнял ее за плечи.
– Витя, что мне делать? – тихонько спросила она. – Димыч, он...
– А я? – глупо вырвалось у меня.
Девушка подняла ко мне взволнованные, бездонные глаза.
– Витя, ты самый лучший из мужчин, честно. Я не знаю, как это описать. Просто знаю, что это так. Но ты не мой мужчина.
Я вздохнул, окончательно прощаясь с несбыточными надеждами и испытывая странные чувства к этой удивительной девушке. Чувство родства и желания защитить от всего на свете. И очень боясь разрушить эту трогательную атмосферу доверия, негромко спросил, утверждая:
– А Димыч – твой?
Она помолчала, как будто вслушиваясь во что-то сокровенное внутри себя, и обреченно уронила голову на грудь.
– Мой. И он это знает.
Я молча курил и ждал продолжения.
– Понимаешь, командор, я уже давно взрослый, состоявшийся человек и знаю, как обращаться с мужчинами. У меня бывали влюбленности и порывы страсти. Но это все не то. То, что сейчас происходит со мной, не имеет названия. Я не потеряла голову, у меня нет неодолимой тяги к нему, как у самки.
Я просто хочу в нем раствориться. Стать неотделимой частью. Быть его судьбой навсегда и везде. В палатке, в сугробе... Если нужно, я готова таскать за ним эти дурацкие пулеметные ленты и выпрашивать потом свидание в тюрьме. Даже если цена этому – жизнь, пусть так.
Я затаил дыхание. Даже пошевелиться в этот момент казалось кощунством. А Хеля печально продолжала, казалось, забыв о моем существовании.
– Может, это зов крови? Я ведь не совсем немка. Помнишь старушку у моста? Она все сказала правильно. И про имя мое, и про бабушку... Про имя сейчас не хочу. А остальное... Я – поздний ребенок от второго брака. Мама родила меня в тридцать семь лет, а сама появилась на свет в сорок шестом в Магдебурге. Ее отец был советским солдатом.
Я непроизвольно напрягся и стиснул зубы.
– Нет-нет, ты неправильно понял, – встрепенулась девушка. – Никакого принуждения не было. Это осознанный выбор. Просто в Германии совсем не оставалось здоровых свободных мужчин, и многие наши женщины шли этим путем. А у бабушки еще и чуть заметна хромота после ранения в результате бомбежки в сорок четвертом.
Как сейчас у вас говорят – ей ничего не светило. Она рассказывала, что работала при русской комендатуре, а этот солдатик служил во взводе охраны. Или как правильно? Он успел захватить войну в самом конце, но все равно был таким трогательным и наивным, что бабушке, несмотря на всю свою миловидность, пришлось приложить массу усилий, чтобы у них завязались отношения.
Этот роман длился два месяца, потом солдат неожиданно пропал, а бабушку уволили с работы. Она рассказывала мне, что он был первым мужчиной в ее жизни, и ребенок, моя мать – от Бога. Еще через месяц ей каким-то чудом удалось перебраться к родственникам в Гамбург. Дай мне, пожалуйста, сигарету.
Я молча протянул пачку и чиркнул зажигалкой.
– Так что, командор, войны мы в себе носим гораздо больше, чем тебе это представлялось там, у костра, – невесело улыбнулась Хелена. – Мы с бабушкой много разговаривали о ее жизни. Она ни о чем не жалела. Говорила, что пусть короткий, но этот роман был лучшим временем в ее жизни. Отсюда и мой интерес к России, и выбор профессии. Я чувствовала: что-то обязательно случится в моей жизни, и это непременно будет связано с вашей страной. Но оказалась совершенно не готова к такому. И Димыч...
Я же вижу, как нравлюсь ему, он не может не чувствовать моего расположения. Но, Витя, мне иногда кажется, что ему проще снова схватить пулемет и убежать с кем-то сражаться, чем посмотреть мне в глаза или взять меня за руку. И я не знаю, что мне делать. Навязывать себя – немыслимо, а надеяться на естественный ход событий бесперспективно. Ты же его знаешь?! – она вновь с непонятной мольбой взглянула на меня. – Я не понимаю, чем ты в состоянии мне помочь. Но если можешь – помоги. Иначе мое сердце просто не выдержит, – и снова опустила голову, невидяще всматриваясь в блеклые желтки уличных фонарей.
Я собрался с мыслями.
– Тебе не нужна никакая помощь, Хеля, и ты это отлично знаешь. Димыч сейчас – бычок на веревочке, а кончик той веревочки у тебя в руках. Просто тебе очень страшно. Надо думать и надо решать. А что решать – непонятно. И ответственность колоссальная. Стоит ли твое женское устремление той возможной огромной боли, которую ты можешь принести ставшему таким близким тебе человеку? Думай сама, – и легонько прикоснувшись губами к ее виску, я обозначил движение вовнутрь квартиры.
– Нет, – решительно встряхнулась девушка. – Одно я знаю точно. Думать тут бесполезно и вредно. Думать – это значит взвешивать. Искать резоны. Но это же кощунство! Да и для чего-то у меня есть сердце?! А оно умеет говорить, и я слышу его голос. Спасибо тебе за помощь. Ты озвучил то, что я боялась произнести вслух самой себе. В конце концов, я тоже немного русская. А ныряние в прорубь – одна из наших национальных забав. Не так ли, командор? – и юркнула в освещенное пространство зала.
«Ну-ну, – подумал я, следуя за ней. – Лишь бы не в омут».

Еще через пять минут в омуте был я. В долгожданном омуте сновидений.

[Admin]

Глава 22. Почем нынче бремя тайных фронтов

– Виктор, подъем, – услышал я сквозь сон негромкий голос и почувствовал легкое тормошение своего плеча чьей-то, в меру деликатной, рукой.
Неохотно просыпаясь, открыл глаза. Надо мной стоял Олег.
– Ну, давай, спящая красавица, поднимайся. Труба зовет.
Я опустил ноги на пол и, усаживаясь, уже осмысленно взглянул на чекиста. Тот сделал приглашающий жест на выход. Ожесточенно потирая рожу ладонями и прогоняя остатки сна, я молча встал и пошел в дальние комнаты посмотреть, как там ребята. Дитер лежал, вольготно раскинув руки, в верхней одежде поверх покрывала. Димыча не было. Я аккуратно поскребся в комнатку Хели. Тишина. Отчаянно робея и ожидая каждую секунду чего угодно, просунул нос в неширокую щель открываемой двери.
На постели, так же в одежде, на боку спал напарник с сурово нахмуренными бровями. А в объятиях его, уютно прижавшись спиной к необъятной груди моего друга, доверчиво дремала Хеля. Я аккуратно втянул нос обратно в щель и, успокоено выпрямившись, вернулся в зал.
– Ну, все в порядке? – с легкой иронией осведомился Олег.
Я кивнул.
– Тогда пошли кофе пить, – и направился на выход.
Зацепив по пути куртку, я пересек лестничную площадку и зашел вслед за своим спутником в противоположную квартиру. Пройдя по коридору мимо закрытых дверей в комнату, мы оказались на кухне. На столе стояла банка с растворимым кофе, пачка рафинада и несколько пакетиков с сухариками и крекерами. Олег включил не так давно, по-видимому, кипевший чайник.
Тот, пробормотав свою недолгую песнь, отключился, просигнализировав о готовности к применению.
– Курим? – выкладывая сигареты на стол, поинтересовался я.
Олег молча поставил пепельницу. Поразмыслив о пагубности некоторых своих новоприобретенных привычек, я подошел к встроенной раковине, включил холодную воду и сполоснул шайбу. Чекист индифферентно протянул рулон бумажных полотенец.
– А почему не в ванной? – с дежурным интересом протянул он.
– Лениво, – бормотнул я. – Да и фиг его знает, чего у вас там. Может, какой-нить секретный смеситель присобачен, с прямым выходом на Старую площадь. Потом подписками замучаете.
– Это да. Это мы можем. Алмаз? – продемонстрировал Олег свою осведомленность некоторыми полузабытыми штрихами моей пестрой биографии и, дождавшись фирменного пожатия плечами, продолжил. – Ну, давай еще пару ремарок перед открытием занавеса, чтобы окончательно проснуться, и начнем.
Я подумал.
– Слушай, а какая у тебя полевая кличка была? Ну не похож ты на кабинетного полкана. Ведь волчара еще тот, а?
Олег с явным интересом воззрился на меня.
– Интересно. А почему именно полковник? А вдруг подпол или вообще майор проштрафившийся?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Чего в голову пришло, то и сказал. Ну, возраст, ухватки... Да и на штрафника ты не смахиваешь. Спокойно держишься. Не чувствуется в тебе рвения оправдать в последний раз оказанное высокое доверие. Ну так чего, обзовешься?
Чекист, задумчиво насыпая сахар в чашку, поднял на меня глаза.
– Интересный ты человек, Витя. И словарный запас интересный. От чистой фени и простонародного, абсолютно естественно употребляемого арго – до столь же привычных эвфемизмов в построении, при нужде, замысловатых по конструкции фраз.
Я скорчил рожу.
– Последствия хобби. Считай, что растаял. Ну так чего, на что в полях по молодости откликался?
– На Капу, – и уловив мое недоумение, пояснил. – Стрелял неплохо. Обычно правки не требовалось. А при использовании ПБС звук характерный. «Кап», и готово. А у тебя, интересно? Погоди, дай попробую угадать. К специальной терминологии отношения не имеет? – и, дождавшись моего отрицательного жеста, отхлебнув кофе, пожевал губами.
– Умник, старый, хан, лысый... – уловив мою реакцию, тут же зацепился. – Лысый?
Я подтвердил. Он довольно улыбнулся.
– А чего ж так неавантажно? Не сам что ли выбирал?
– Ну да. Как-то само собой приклеилось. Хотя и аналог хану тоже есть. Но это уже в инете. От любви к Стругацким.
– Понятно, – отозвался Олег. – Ну, давай к делу. Ваша эпопея успешно и, главное, благополучно завершена. Госпожа Ребекка Ланге своевременно освобождена и вручена заботам любящих родителей. Принесены все мыслимые извинения и, кроме того, ее папенька в силу профессиональных навыков абсолютно грамотно оценил как роль дочурки в происшедшем, так и квалификацию органов. С этой стороны проблем нет.
Дальше. Благодаря событиям вчерашнего вечера и ночи нам удалось плотненько прихватить весьма одиозную структурку, бывшую до недавнего времени почти недосягаемой. Здесь особая благодарность вам. Вы создали ситуацию, а мы смогли грамотно ею воспользоваться.
А теперь очень серьезно, Витя. Я не сильно умею извиняться. Но! По поводу вчерашнего должен сказать пару слов. То, что произошло на даче – не наша комбинация, а чистейшей воды форс-мажор. Такое редко, но, увы, случается. Кстати, свои соображения имеются? – он непонятно взглянул на меня.
Я с неохотой ответил:
– Да, конечно. А оно тебе надо?
– И все же... – ждал Олег.
Я пожал плечами.
– Да пожалуйста. Только, ежели чего, от меня ты извинений не дождешься. Не обессудь. Итак. Версия у меня только одна. Причин нас гасить, даже не спрашивая, как зовут, не было ни у кого. Исключение может быть только одно. Месть.
Отсюда выводы. Прихватили вы кого-то крупного из южных людей. И структура его обладала бригадой не просто бандюков, а обстрелянных боевиков-профи. По повадкам видать. Кстати. Твой парнишка с пистолем жив, надеюсь? Уж больно быстро его задавили очередями.
Олег хмуро кивнул.
– Ранен. Но оттянул на себя двоих и, угомонив одного, отлежался в лесу. Как боевая единица, он был уже бесполезен. Продолжай.
Я продолжил.
– Так вот о бригаде. Таковыми могут быть армяне либо азеры, со школой Карабаха. Либо чечены, ингуши, даги. Тоже понятно, почему. Поскольку попытка нас убрать за версту отдает полным отсутствием здравого смысла, то предпринята она была либо сынком взятого вами мафиози, либо преемником. Скорее все-таки, сынком или другим близким родственником. В общем, маладым и гарячим, но, тем не менее, полностью в теме и с возможностями.
Взяли вы «папашку», скорее всего, с помощью моего телефона. Ну и вскипела молодая кровь – наказать неверных, сотрудничающих с органами не по понятиям. Для них месть – святое дело. А до вас дотянуться – руки коротки. И вели они нас с самого начала, скорее всего. Попытка умыкнуть Натаху – их работа? А шефа ее взяли, так?
Олег утверждающе хмыкнул.
– Одно мне непонятно. Как они нас нашли и почему вы позволили им подойти к даче? Чего скажешь, Капа? – с вызовом уставился я на Олега.
Тот недовольно нахмурился, но смолчал.
– Как нашли – понятно, – отозвался он. – Мусульманин мусульманину – брат и сестра. А гастарбайтеров хватает в каждом дачном поселке. Система у них тоже, надо сказать, весьма жестко структурирована. Важно, чтобы приказ на «отследить и доложить» пришел откуда надо. У наших мстителей, соответственно, была и мотивировка, и возможности. Непонятно, почему так быстро нашли, если искать не на конкретном направлении, а по всему радиусу вокруг Питера. Но с этим мы уже разбираемся.
То же касается и беспрепятственного выхода к даче. Они не поехали к поселку с трассы, а зарулили к карьеру в километре от садоводства и пошли напрямик через лес. Это, опять же, проводники. И машину ДПС, которая рванула к вам с поворота с асфальта, встретили через километр импровизированными ежиками. Все колеса в хлам, гайцы в круговой обороне. Время шло на минуты.
Ты пойми главное. Никто вас использовать не собирался. Поэтому и охраны как таковой не было. Так, человек-маячок, для пригляду.
Так что спасибо и тебе, и сержанту твоему. Вахлаки, конечно, но по-другому совсем худо было бы. Где вы такой арсенал раздобыли? – прищурился чекист.
– Нашли, значит, – поскоблил я щетину на подбородке.
– Ну а ты как думаешь… У соседа на участке, под компостом. В самом что ни на есть дерьме. И гранатка под баней. В подполе дома кое-что по мелочи завалялось... Живчики вы с корешком, я погляжу. С выдумкой прячете. Ну да ладно. Я не изверг. Куда положили, там и заберете. Достойные экземпляры. Чисто по-мужски завидую.
– Это как? – удивился я. – Оставляете что ли?
– Ну да, – легко согласился Олег. – Оставляем. Полноразмерные макеты образцов стрелкового оружия времен Второй мировой войны.
Уразумев, я скорбно опустил головушку. Бедный Димыч.
А чекист продолжил.
– Ты мне лучше вот чего скажи, герой-фронтовик. А что мы еще не нашли и где его искать? И сколько у вас добра этого припасено? Вопрос, как ты понимаешь – не праздный.
Я набычился.
– Ничего я тебе не скажу. Делай, чего хочешь. И задай себе вопрос, пожалуйста. Это что за такая у нас жизнь пошла, что взрослые, абсолютно адекватные люди, не пацаны вовсе, предпочитают под статьей ходить, но не спешат сдавать родному государству всякие огнестрельные штучки, найденные ими в полях и лесах нашей необъятной, а? И ведь не зря, как выяснилось.
А ты думаешь, таких мало? Много, Олег. Много. И ведь никто их действия не координирует. И не для криминала все это припасается. И еще спрошу, раз ты у нас слуга государев. А почему на исходе седьмого десятка лет все это оружие до сих пор в массовом, подчеркиваю – массовом порядке валяется неприбранное? Так же, как и бойцы непогребенные.
Почувствовал, что не на шутку завожусь, но, мысленно махнув рукой, продолжил.
– А сказать тебе, друже, чего это ты с нами так деликатничаешь? Что, совесть мордует?! Подставил ненароком случайных людей, да еще и бульончик на этом деле сварганил. Наверняка ведь взяли вы там, в лесу, сыночка этого. Живьем взяли. Если и есть пара дырок, то они не в счет. И совсем кердык теперь папе-мафиози. А только не было у тебя права не предусмотреть карьер. Не было! Да и не допустить огневого контакта с заведомо невооруженными людьми ты был просто обязан, – я уже почти кричал.
У Олега заходили желваки на скулах. Он тяжело взглянул на меня.
– Ничего я тебе, Витя, объяснять не буду. Поймешь – хорошо. Не поймешь – так тому и быть. Каждый, Виктор, должен делать свое дело. Я делал свое. И поверь мне – хорошо сделал.
Я, оскалившись, продекламировал:
– «Как просто быть ни в чем не виноватым
Солдатом, солдатом».
Волшебное слово – приказ. Да?
Ладно я с Димычем. Когда это наша держава граждан своих за людей держала? А немцы причем? Вы же девчонку совсем под пули кинули! Ты, боевой офицер! И добро бы сам был уверен, что жучара этот твой мафиозный гарантированно огребет по полной. Так ведь знаешь, что нет. Ты в клювике добычу в контору притаранил, а распоряжаться ей совсем другие будут. И тут уж как карта ляжет. Если сторгуются эти коты сытые с пухлыми лапками за твоей спиной, то не исключено, что барыга этот через месяцок на свободе гулять будет. И не только за бабки, скорее всего. А за информацию, за компромат небезынтересный. Окажется полезным – будет гулять. Пусть не здесь, а на исторической родине. Пусть пощипанный, но на свободе.
Я выдохнул и судорожно закурил, остывая.
– Знаешь, Олег. Без обид, но... Есть у меня приятель. Из бывших ваших. Хоть и говорят, что ваших бывших не бывает, но все же... Так вот, ушел он из конторы в самом конце девяностых. Ушел в никуда, как голой жопой в сугроб сел. Всю жизнь в погонах, а тут... Сам понимаешь. Без жилья и за три года до пенсии. Так вот, аргументы у него очень простые были. Шел, мол, служить государству. А служу – непонятно кому. Страшная штука – совесть.
Тяжело с ней служить, когда главная добродетель – беспрекословное подчинение приказу. А отдают его тебе сплошь и рядом не очень достойные люди, для которых понятие совести с успехом заменено целесообразностью, а то и просто конкретной выгодой.
Я ухмыльнулся от неожиданно пришедшей в голову крамольной мысли.
– А то, что мы с тобой сейчас на эти темы разговариваем, говорит о том, что хреновые у тебя педагоги были, братан. Раз совесть твою не до конца выкорчевали. Либо служишь ты не как положено. Ненадежный ты кадр, получается. Мои соболезнования, – и преувеличенно озабоченно затянувшись, выпустил шикарное кольцо из сигаретного дыма.
Олег, помолчав, с непроницаемым видом сказал:
– Не мы разговариваем, а ты разглагольствуешь. Почувствуйте разницу. Резюмирую. Ни одного ангела я в этой кухне не наблюдаю. У каждого свои скелеты в шкафу. С этим – все. Я к тебе еще домой загляну на днях. Будет желание – договорим.
Теперь опять по делу. Вся ваша эпопея должна выглядеть следующим образом. Поехали, покопали, нашли книгу, отвезли в монастырь, вернулись в Питер и зависли отмечать на даче. С патрулем ДПС свои по-тихому разберутся. С нашей подачи. Им сор из избы выносить тоже, сам понимаешь... По отношению к вашей компании, как к фигурантам, все действительно будет сведено к необременительным формальностям. Линию поведения ты выбрал верную. Услышали стрельбу и спрятались за баней. Всем все понятно, но так всем удобнее.
Ну, есть и еще один фактор в вашу пользу. Думаю, догадываешься, о чем я. Иначе не наглел бы так. На даче уже прибрано, стекла вставите сами. Вот ключи от дома и «Нивы». Ваш монстр стоит не возле твоего дома, а на платной парковке на Хрулева. Ребятам скажи, чтобы языками попусту не чесали. Ни к чему себе и другим жизнь осложнять. Гони кредитку и забирай свой телефон. И жди в гости на днях. Как у вас говорят – есть тема. Вернее, может быть, – скупо улыбнулся он.
– Да всегда пожалуйста, – искренне воскликнул я, поднимаясь с табуретки. – А что за тема?
– Быстро будешь знать – быстро состаришься, – отозвался Олег. – А пока освежай в памяти все, что знаешь о Гессе.
Я оторопел.
– О том самом Рудольфе?
– Какой умный мальчик! – допивая кофе, картинно удивился чекист и взглядом указал мне на выход. – С таким умом да с таким языком – и столько прожить?! Удивительно! Держи еще один пазлик для полноты картины. Уда. Слово-то знакомое?
– Ну еще бы... – внутренне содрогнулся я, вспомнив так дорого обошедшуюся мне культовую для каждого водника «шестерку».
– Ну и отлично. Случайностей, Витя, в нашей жизни гораздо меньше, чем это иногда представляется. Дедуктируйте, юноша.

[Admin]

Глава 23. Нюансы возвращения к повседневной жизни

Неслабо озадаченный, я вернулся в нашу временную обитель. На кухне ощущался явный гомон и шевеление. Завернув на звуки, обнаружил за столом в сборе всю компанию, мирно завтракающую. Хеля, вернувшись к уже привычной роли походной хозяйки, соорудила из остатков вчерашних запасов вполне завлекательную для глаза картинку. Димыч приглашающе отодвинул для меня стул и, дождавшись, когда я усядусь и начну алчно шарить по столу взглядом, чего бы эдакое в первую очередь метнуть в пасть, осведомился:
– Ну? Чего там?
Отдав после недолгих раздумий предпочтение изящному бутеру с ветчиной и поболтав ложкой в подсунутой Змеей кружке с кофе, я охотно промычал:
– Да все нормуль. Мы белые и пушистые, враги повержены, а нам кроме легкой отеческой укоризны ничего не грозит. Про гайцов даже не упоминаем, про дачу говорим в том ключе, как было озвучено вчера. Хеля, Дитер, к вам особая просьба. Полагаю, что у вас еще будут беседы со своими... структурами. Так вот. Люди вы вольные, но. Если не имеете особого желания осложнить нам с Димычем жизнь, очень бы хотелось, чтобы и в этих беседах звучала та же версия событий. А вообще, чисто по-человечески, было бы приятно, если вы будете обмениваться впечатлениями от поездки только с теми, от кого просто невозможно отбрыкаться. Ну не тот это случай, чтобы обсасывать его с кем ни попадя. Самим бы разобраться по уму. Чего скажете?
Дитер, оживившись, заговорил.
– Виктор, можешь не сомневаться. Мы ничего не предпримем из того, что может отразиться на вас хоть малейшим негативом. Один из побочных эффектов нашей поездки состоит в том, что я стал избегать громких слов и пышных фраз. Но поверьте мне на слово, наша дружба с некоторых пор – один из величайших приоритетов в моей жизни. Да, и еще. Очень надеюсь, что буду понят правильно, – он сунул руку в набедренный карман камуфляжа, достал и положил на стол конверт. – Это остаток оговоренного гонорара плюс некая сумма, долженствующая покрыть расходы на нашу экспедицию.
Я молча взглянул на Димыча. Тот, согласно опустив веки, пошарил по своим бесчисленным карманам и, пересыпав из ладони в ладонь пару пригоршень всякой всячины, водрузил рядом с конвертом немца такой же конверт, только не в пример более пожеванный.
– Это твой аванс, Дитер. – прогудел он. – Очень надеемся, что будем поняты правильно. Прекрати махать руками и не зуди. Сам понимаешь, что будет только так. Хеля, озвучь Лысому диспозицию.
Девушка отставила в сторону кофе и озорно улыбнулась.
– Витя. Димыч принципиально против кафе, поэтому мы сегодня собираемся посидеть вечерком на нашей гостевой квартире. Решили, что нет пока никаких сил расставаться, а не пригласить тебя было бы невежливо. Ориентируемся на восемь вечера. Такие дела, командор. Твое решение?
Я многозначительно изобразил гофру на лбу.
– Ну не знаю, не знаю. Это все так неожиданно. Надо будет заглянуть в ежедневник, – и моментально получил ложкой по тыкве от возмущенной Змеи.
Димыч довольно заухал, изображая смех, и тут же осекся. Раздался продолжительный звонок в дверь.
– Кто это у нас такой деликатный? – рокотнул подельник, с грохотом отодвигая стул. – Сидите, я сам.
Через минуту он вернулся на кухню с гостем – незнакомцем лет тридцати, в очень приличном сером костюме, белой рубашке с темным галстуком. Выражение лица – вежливо непроницаемое, в руках солидный сверток. Мы ожидающе уставились на пришельца.
После секундной паузы он заговорил со сдержанной доброжелательностью в голосе:
– Доброе утро, – и, вежливо отклонив попытку Хели его усадить, продолжил. – Я ненадолго. Отец Василий просил передать свою искреннюю благодарность за ваш чистосердечный дар монастырю и велел вручить эти небольшие подарки.
Он очень ловко извлек из свертка четыре небольших пакета, выждал мгновение, пока мы освободим на столе достаточно места, и положил их перед нами.
– Содеянное вами свидетельствует об очень высоком уровне вашего гражданского и религиозного самосознания. Батюшка извещает вас о том, что он подал прошение Управляющему Московской епархией митрополиту Крутицкому и Коломенскому о награждении присутствующих здесь медалью «За жертвенные труды». Ввиду исключительности события – сразу первой степени.
Сделав паузу и не дождавшись ответной реакции, парень продолжил.
– Правительство страны также выражает свою благодарность и признательность за принятое вами достойное решение в отношении этой находки. Я уполномочен осведомиться, не желаете ли вы сделать какие-либо заявления в отношении произошедших с вами событий. Смею вас уверить, что любые пожелания и просьбы будут приняты и рассмотрены с максимальным вниманием.
Димыч чуть суетливо изобразил руками нечто, по его мнению, долженствующее обозначать что-то вроде «Да боже упаси!»
Выждав еще секунду, наш невозмутимый визави положил визитку на стол.
– В таком случае разрешите откланяться. Если возникнут какие-либо вопросы или затруднения, звоните в любое время. Всего хорошего, – и элегантно просочился на выход.
Щелкнул, закрываясь, дверной замок. Мы переглянулись.
– Интересно, – протянул я, – в каком звании этот инок-послушник обретается?
Мой друг, незатейливо потроша верхний пакет из стопки, задумчиво пробормотал:
– Это не контора, и как там в аппарате папика со званиями – непонятно, – и вынул из обертки Библию в роскошном исполнении, такого же качества Молитвослов и небольшую иконку Богоматери с Младенцем. – Ну, теперь хошь не хошь, а прочитать придется, – протянул он, перелистывая страницы Писания. – А старец-то молодца. Плотненько нас опекает. А ведь знал только клички.
– А ему больше ничего знать и не надо. Тем более что мой телефон у него, скорее всего, был не стерт. А для профессионала сопоставить факт обращения батюшки с суетой на трассе и возней в органах – как два пальца об асфальт, – отозвался я.
– Попросить что ли рыбку золотую? Или, из чистой вредности, карьеру кое-кому испортить?
Димыч хмыкнул.
– Не говнись, – и громко отчеканил, обращаясь к потолку: – Это мы так шутим, товарищ...
– Полковник, – подсказал я.
– Товарищ полковник, – закончил напарник торжественным голосом и ожидающе взглянул на меня.
– Ну чего, куда сейчас?
– Мы забираем «Ниву» и – на дачу за «бэхой». Ребята, вероятно, по своим делам до вечера. Так?
Немцы согласно кивнули. Через полчаса мы с Димычем, отправив ребят на свежепойманном такси, тряслись в аналогичном экипаже с «кедровкой» в обнимку, двигаясь по направлению к моему дому.
Забрав пепелац и закинув мой рюкзак в квартиру, мы по прошествии некоторого времени уже бродили по даче, осматривая при дневном свете место недавних событий. Димыч, скорбя, разглядывал аккуратно засверленное оружие, годящееся теперь только на роль экспонатов.
– Нет, ну вот как у него рука поднялась, а? – причитал он. – Такую красоту испоганить. И «люгер» сперли, паразиты.
– Ну вообще-то, по здравому размышлению, это самый гуманный вариант для нас, – отозвался я, очищая отверткой разбитое окно от закаменевшей замазки. – Ты мне лучше скажи, на хрена в этот блиндажный городок полез? Ведь договаривались вроде.
Напарник угрюмо засопел. Наткнулись мы с ним на Онеге в прошлом году на затерянные в чудовищном буреломе у кромки берега нетронутые блиндажи финского опорного пункта. И когда в поисках лазейки вовнутрь я провалился сквозь напрочь прогнивший накат крыши, ободрав себе все что можно и нельзя, решено было оставить эту небезопасную затею. Тем более что война – не наш профиль. Особенно настораживало отсутствие следов боя, что наводило на мысль о консервации точки и отходе обитателей без спешки и суеты. А это означает, как правило, более чем вероятное наличие различных взрывоопасных сюрпризов для нежданных гостей.
– Ну, договаривались. Ну, полез. Так ведь пригодилось же, – нашелся соратник.
– А почему втихаря? Кто бы тебя хоронил, ежели чего? – наседал я.
Друг скептически хмыкнул:
– А то я не знаю результата.
Я, вздохнув, чиркнул зажигалкой, прикуривая.
– Ладно, чего теперь воду в ступе толочь. Слазил и слазил. Чего там еще надыбал? Давай, колись.
Димыч мечтательно закатил глаза.
– Да я только в одном блине пошарил аккуратно. Похоже – оружейка. Железа там на полную роту, ну или на диверсионный отряд. В основном наши СВТ и «дегтяри». Еще до тридцати ящиков со свастикой лежит. Гансовский ленд-лиз, мать их. Я поковырял малость. Ну, «Эрмы», понятно. В смысле МП-40. Вот пулемет прихватил, не удержался. А «Суоми» всего четыре штуки. Упаковка везде – блеск. Я на километр в лес отошел и личную нычку забабахал. Немного, конечно, но ежели чего – голыми не останемся. Ну и на месте все прибрал аккуратненько. Чтобы в глаза не бросалось.
Зная Димыча, я про себя обозначил это «немного» штатным арсеналом взвода диверсантов для ведения активных боевых действий в течение полугода как минимум.
– Ну, тогда не ной. Считай – малой кровью отделались. Потом на карте свою нычку покажешь. Мало ли... Чем стеклить-то будем? – закончил я, наконец, со створкой убитого окна, и мы погрузились в строительные хлопоты.
Очень радовало, что БМВ племяша умудрилась остаться невредимой. Дом защитил. Да и если по справедливости, следов боя оказалось на удивление мало. Видимо, сказались скоротечность огневого контакта и ночь.
В общем, через час восстановительных работ можно было отчаливать в город. Я в который уже раз озабоченно взглянул на друга.
– Ты чего смурной такой весь день? Что, пригрел Змею на груди, а теперь маешься?
Димыч не отреагировал на подначку и еще явственней поник буйной головушкой.
– Пипец мне, Витек. Понял? Конкретная маленькая толстая белая полярная лисичка.
– Эко тебя, братец, растащило-то, – забеспокоился я. – Вы же вроде так... покемарили чуток по-братски.
– Да какая разница! Врубись – я без нее дышать не могу. Совсем! В буквальном смысле. Чего делать-то?! – он умоляюще взглянул на меня.
– А я знаю?! Живи! Время покажет.
Напарник сокрушенно покачал головой.
– Ни хрена оно не покажет. А просто поставит перед фактом. Уже поставило. От чего больше всего корежит, так это от ощущения, что ничегошеньки от меня не зависит. Как в пороге, в бочке. Выплюнет – значит, повезло. Если дыхалки хватит. А дергаться бесполезно. Ой, как муторно-то!
– Терпи, коза. А то мамой будешь, – утешил я как умел новоявленного Ромео и завел «бэху». – Ну чего, по коням? Вечером созвон.
Димыч кивнул и побрел к пепелацу.
Держись, друже. Жизнь, она такая... Паскуда.
Приемо-передача машины в трепетные руки племяша обошлась мне в семь тысяч целковых и почти полчаса времени. Тщательно обнюхав валяющиеся в салоне расходники и оценив полный бак, он провел пальцем по не очень стерильному боку своей автокастрюли.
– Дядь Вить, вас где носило? Ходовка-то живая? – проскулил бэховладелец с характерной гримасой сутенера, работающего в кредит, и сделал попытку занырнуть под колеса.
– Слышь, барыга? – оборвал я родственные поползновения на дополнительный развод. – Не скули. Больше ничего тебе не обломится. И так поимел неслабо. Держи свой телефон. Привет маме.
И пошел на проспект ловить частника. Усевшись в салон, вспомнил о связи и включил свою мобилу. Посыпались смс-ки и непринятые звонки. Стал смотреть. Ну, как всегда – суперкредиты, окна ПВХ даром и лучшие в мире мини-отели дешевле ворованного.
Вспомнил про работу. Набрал Семеныча и услышал много нового о тайне своего рождения и об экстравагантных особенностях нашего с ним совокупления в случае личной встречи. Вкратце объяснил, что я умер до понедельника. А если не устраивает – то навсегда. С посмертным заявлением по собственному. И через двадцать минут уже ставил чайник дома, в надежде спокойно посидеть в одиночестве и разгрести сумбур в голове.
Надежды, как известно, юношей питают. Поэтому, услышав очередной вызов и взглянув на дисплей, я, вздохнув, приготовился отфутболивать Наташку. Наивный.
– Приветики! Ты где? Дома? Отлично. Через двадцать минут я у тебя. Гони всех в шею, еду тебя убивать, – прощебетало небесное создание и приготовилось оборвать связь.
– Пива зацепи! Кляча батискафная, – успел рявкнуть я в ответ и уныло направился к раковине перемывать заплесневелые горы посуды.
Был у Натахи пунктик – полнейшее неприятие грязной посуды. И незамедлительное энергичное полоскание по этому поводу моих горемычных мозгов. А делала она это неподражаемо и по любому поводу. Вплоть до настойчивых мыслей о суициде у объекта приложения ее усилий. В данном случае – у меня.

[Admin]

Глава 24. Истина – в простоте

Я даже на всякий случай успел сгонять в душ по-быстрому и в ожидании секретаря-переводчика вдумчиво порешал проблему уместности крохотного накатывания на грудь.
Наташка влетела в дверь как ошпаренный электровеник, и в квартире сразу стало тесно. Подобрав ее под локотки, я направил изнемогающую от любопытства фурию по направлению к кухне. Умудрившись по пути скинуть свою куцую курточку и ослепив меня загорелым пупком, она мазнула взглядом по зеркалу, что-то озабоченно поправила в гнезде прически и наконец-то уселась на кухонном диванчике, изнывая от нетерпения.
Флегматично извлекая из ее сумочки две бутылки «Козела» и сделав одной из них «чпок», я уселся рядом. Предстоящая процедура допроса внушала легкий ужас.
– Так. Ну, давай, – с места в карьер погнала Натаха.
– На, – протянул я ей оставшегося «козла».
– Смешно, – забавно сморщила она носик. – Давай, рассказывай. Во что вляпался? Только подробно и... очень подробно. И убери от меня эту гадость, – брезгливо отодвинула она на край стола гордость чешских пивоваров. – А если хочешь угостить девушку напитком, то уж будь добр сообразить что-нибудь более приемлемое.
Я молча открыл дверцу холодильника, продемонстрировав прилипшую к ней бутылку клюквенной наливки и полупустую емкость с водкой. Очаровательно прикусив нижнюю губу, нарушительница спокойствия после секундного мозгового штурма незатейливо вынесла приговор клюкве.
Набулькав примерно граммов пятьдесят в дежурный фужер, я старательно закурил, наслаждаясь последними мгновениями тишины.
– Ну, чего замолк? Ты что, не понимаешь?! Я такое пережила! Ужас! Кошмар! – нервно подскочив, заметалась она по кухне.
Я ощутил вдруг дикую апатию и попробовал воззвать к милосердию.
– Натах, а давай просто посидим и выпьем. А потом ты уйдешь.
Она остановилась как вкопанная и с изумлением уставилась на меня. Я по инерции продолжил:
– Ну, честно – не до тебя сейчас. Без обид.
– Ка-ка-йа-а жа-а-лость, – неимоверно растягивая гласные и не отводя от меня потемневшего вдруг взгляда, прошелестела Наташка и ме-е-ед-ле-е-нно потянула с себя футболку, обнажая свою бесподобную неописуемую грудь...
Еще через секунду я с искренним изумлением обнаружил вместо себя подвывающего от вожделения, нервно суетящегося гамадрила, который, подпрыгивая и похрюкивая от невыносимой страсти, помогал хохочущей девушке избавиться от остатков абсолютно неуместного текстиля...
А еще через час я, опустошенный и умиротворенный, лежа дымил в потолок и лениво размышлял о бренности всего сущего. Из ванной доносился плеск резвящейся наяды.
– Ну что, мой временный повелитель? – привычно умащиваясь у меня на плече, промурлыкала игривым котенком вернувшаяся девушка. – Судя по твоей масляной роже, не все так плохо в этой жизни?
Я согласно пробурчал что-то неразборчивое.
– Замечательно, – легонько царапнула она коготками мою раскудрявую грудь. – Тогда давай так. Памятуя одну из твоих любимых сентенций – «Не хочешь, чтобы тебе врали, не вытягивай информацию из человека насильно» – поступим следующим образом. Ты сейчас сам расскажешь все то, что, по твоему разумению, просто неприлично мне не рассказать. А там посмотрим. Хорошо?
Я смирился и постарался быть предельно лаконичным.
– Ну, поехали покопать. Покопали. Нашли очень старую книгу. Дорогую. По телефону сболтнули кому не надо. Тут же нашлись претендующие на находку. С серьезными возможностями. Но этих плохих дядей энергично приструнили хорошие дяди. Книгу мы отдали в монастырь. Сейчас все устаканилось. Как-то так.
– Понятно, – протянула приподнявшаяся на локте и не отводящая от меня пристального взгляда Натаха. – Ну, к этому мы еще вернемся. Вернемся, я сказала, – с тонким намеком проверила она угомонившимися было ноготками прочность моего эпидермиса и вновь замурлыкала. – А расскажи-ка ты мне, милый, о немцах. Как они тебе показались?
Я слегка удивился.
– А что тут рассказывать? Нормальные ребята. Все было хорошо. С этой стороны у тебя проблем нет. Можешь смело требовать у Дитера прибавки к зарплате.
– Да это понятно. Я не о том, – старательно искала она нужные формулировки. – Ты мне вот чего скажи. Неужели Хелена эта не клюнула ни на тебя, ни на Димыча? Не хотела говорить, ну да ладно. Признаюсь. В лесу вы с Димычем – мачо свирепые. Мужики мужикастые. Лично у меня на наших совместных выездах постоянно присутствовал глобальный паралич воли. Хотелось просто угадывать все твои желания и предвосхищать их. Что для меня предельно нехарактерно. Ну, ты знаешь. Неужто немка не повелась ни на одного из вас?
От неожиданности я чуть было не подавился пивом. А Натаха прямо-таки сверлила меня въедливым глазом. Я чуть растерянно уставился в потолок.
– Причем тут это? – и, ощутив скорее болезненный, чем эротичный, щипок за кожу на пузе, промямлил: – Ну, вроде у Димыча с ней душевность намечается. А что?
Взгляд девушки полыхнул нешуточной радостью.
– Йесс! Какая я все-таки у тебя умница, а? Правда, пальму первенства я прочила тебе, но это, в принципе, неважно. Не дергайся, а то укушу, – и утопила меня в опаляющем, бездонном поцелуе.
«Вот она, паутинка!» – запоздало щелкнуло в мозгу. Обалдевая от нахлынувших мыслей, я резко выпрямился и сел в изголовье постели, придержав соскользнувшую с моей груди девушку.
– Мать моя женщина! То есть первопричиной всей этой катавасии было твое настойчивое желание устранить конкурентку в борьбе за Дитера?! Охренеть!!! Ты хоть понимаешь, во что это все вылилось в итоге?! – судорожно пытался я прикурить.
– А как ты хотел? – успокаивающе погладила она меня по плечу. – Мне давно уже пора подумать о приличном замужестве. Ты ведь не зовешь?! А Дитер – вполне достойная партия. Ленка вот только эта мешала здорово. А теперь все в порядке будет. Или сомневаешься? – лукаво улыбнулась Натаха.
– Сомневаюсь. Ибо поимела ты еще одну проблемку, солнышко. Дитер – мой друг. И разводить его я просто не позволю, – угрюмо произнес я, чувствуя себя полным идиотом.
– А кто говорит о разводе, Витя?! Я собираюсь стать хорошей женой. Очень хорошей! Детишек ему нарожаю кучу – маленьких, симпатичных Кляйнчиков. Или сомневаешься в моих возможностях? Да и помешать ты мне, извини, не в силах. Так... несколько осложнить задачу, не более. А смысл? Говорю же – я хочу стать хорошей женой. Созрела. Так и быть, сделаю его счастливым. Я сумею. Веришь? – снова полился мне в ухо сладкий яд, а поползновения шаловливых ручек приобрели недвусмысленно эротическую направленность.
– Лежи, не дергайся, – уловив мое вялое противодействие, прошептала она. – Я обещала тебе бонус? Будет тебе супербонус! Если продержишься хотя бы пятнадцать минут, не выдав закономерного результата, торжественно клянусь забыть о Дитере и стать навечно твоей рабыней. Умри, я сказала! – и растеклась по моему телу колдовским туманом.
Спустя какое-то время вернувшийся из небытия мозг просигнализировал, что до рабовладельца мне по-прежнему – как до Китая в коленно-локтевой позе. А Дитеру предстоит неоднозначное счастье бракосочетания с этим очаровательным исчадием ада.
А что тут скажешь? Судьба!

[Admin]

Глава 25. Тонкое искусство знаменателей

Отлежавшись и проводив до порога выглядевшую абсолютно невинной розой Наташку, я включил чайник и посмотрел на часы. Восемнадцать пятьдесят четыре. Пора было звонить ребятам. Обнаружив в себе непонятно вялый энтузиазм по поводу предстоящей встречи на территории немцев, я, поковырявшись к причинах, пришел к совершенно необычному выводу. И уже достаточно целеустремленно цапнул мобилу.
– Хеля, привет! Как у вас дела? – дежурно осведомился я, услышав знакомый голосок.
– Привет. Все в порядке. Сама собиралась тебе звонить. Димыч обозначился пять минут назад. Просил перенести встречу на полчаса. Он совсем недавно домой вернулся. Пробки. У тебя, надеюсь, никаких сюрпризов? В общем, мы вас ждем в двадцать тридцать. Пиши адрес.
– Погоди, погоди, – притормозил я собеседницу. – Есть сюрприз. Как вам мысль: вместо разглядывания обоев на стенках и потолке вашей квартиры полюбоваться еще раз на небо и лес в обалденном месте, в двух часах езды от города? Когда еще сподобимся?
– О-о, супер! Момент маль (Верно? – Корр.), – и затарахтела в сторону от трубки по-немецки. – Витя, ты меня слышишь? – вновь услышал я радостный голос Змеи. – Дитер в восторге. Про себя и не говорю. Умеешь ты удивить и порадовать. Но мы ведь приедем уже ночью, верно? Это не будет помехой?
– Все будет хорошо, – прикидывал я порядок действий. – Ваши вещи еще в «Ниве», так что собираться особо не требуется. Киньте в пакет чего-нибудь из вкусненького и ждите Димыча. Я ему отзвонюсь, и вы состыкуетесь, где быстрее будет. Все, до встречи!
И, оборвав связь, я набрал напарника.
– Ты где шляешься, унылый? – с радостью услышал я знакомое сопение в трубке.
– Ну чего, говори? – отозвался он.
– У тебя как с работой? Завтра еще сможешь закосить? – нагнетал я.
– Да без проблем. Я заехал в контору, оформил донорский отпуск до понедельника. Че-то не стоит на работу напрочь. А что за тема? – знакомо оживился подельник.
– Я сейчас позвоню Юре на базу. Договорюсь насчет «пеллы» и катера, – выдал я необходимый минимум.
– Кильпола?! – выдохнул он. – Ну, молодец, сволочь. Как я сам-то не дотумкал? На хрен все эти квартиры. Когда пересекаемся?
– Звони Хеле. Если без соплежуйства, то через час ты вполне можешь быть с немцами на выезде из города. Давай, на газпромовскую заправку подруливай. Мясо я прикуплю по пути. Угу?
– Угу. Капканы щучьи возьми, – бросил он напоследок и отключился.
А я уже набирал телефон хозяина небольшого причала на севере Ладоги. Через пять минут, узнав все про волну, погоду и готовность Юры закинуть нас на острова, счастливо вытаскивал из кладовки свои рыбацкие причиндалы.
Сосед-приятель без разговоров согласился забросить меня с барахлом в нужное место. А еще через три часа мы неслись на катере с привязанной к нему весельной «пеллой» по ночной Ладоге, держа курс к лучшему в мире острову Кильпола. Одному из тысячи волшебных островов, составляющих знаменитые ладожские шхеры.
Смотреть на команду доставляло истинное наслаждение. Пообтесались ребятки. Пообвыклись с незатейливым бытом поисковиков. Да и место было насквозь родное, знакомое. Что весьма экономило время на обустройство. В ста метрах от лагеря еще в прошлом году завалило ураганом огромную кряжистую сосну. И ее используемые по мере надобности, до звона высохшие, смолистые, сахарные сучья служили надежным источником топлива нечаянному путнику.
Димыч, захватив пилу, немца и помахав на прощанье отчалившему в сторону дома Юре, нырнул в ночной лес, и два удаляющихся светлячка налобников, покачиваясь, растворились в зыбкой чернильной мгле.
А я, озадачив Хелю палатками, перетаскал багаж от воды в лагерь, наполовину вытащил из воды и привязал к кустам лодку и занялся костром и мангалом. Под соснами всегда в достатке мелких сухих веточек, сшибаемых ветром с вершин янтарных красавиц, и набрать охапку-другую на розжиг небольшого костерка не составляет особого труда. Через десять минут яркое пламя уютно освещало нашу стоянку, в мангале дозревал до кондиции занявшийся уголь, а я, улучив минутку для посильной помощи Змее, уже занимался мясом для шашлыков.
Покончив с жилищами, девушка извлекла из-под груды рюкзаков котел и, черпанув в него сладкой ладожской водички, подвесила будущий чай над огнем. Сама, с удовлетворением оглядевшись по сторонам, захлопотала над разнообразными пакетами с едой. Вернувшиеся лесорубы уже пилили-кололи принесенную добычу, формируя рядом с камнями очага солидный запас готового продукта, сулящего нам продолжительное тепло и уют в эту прохладную сентябрьскую ночь.
– Мальчики?! – интригующим колокольчиком прозвенел Хелин голосок от стола.
Три самозабвенно упирающихся по хозяйству мужика синхронно повернули головы на звук. Невыносимо романтичная в неверном отблеске костра девушка гибко сдвинулась, открывая нашему взору вросший в землю неслабый сосновый чурбак, гордо увенчанный традиционной «кедровкой» в окружении стайки наполненных походных стопок и невеликой горушкой микроскопических бутербродиков а ля канапе.
– Я тут вспомнила слышанную мной где-то каноническую фразу. «Не корысти ради, а здоровья для». Как думаете, она соответствует моменту?
Восторженный рев одобрения полностью подтвердил уместность лингвистических изысканий боевой подруги. Встав лицом к лицу вокруг импровизированного столика, мы подняли емкости и переглянулись. Ну, кто чего скажет?
– Можно я? – произнесла Хеля и опустила голову, разглядывая мерцающий на дне стопки напиток. – Димыч, Командор. Я хочу выпить за вас. Мне многое стало понятным за время нашего знакомства. И выводы, как правило, ошеломляющие. Из разряда откровений. Насчет всех русских не скажу, но общаясь с вами, поняла, что непонятный, инстинктивный страх европейцев перед Россией – обоснован. Страшные вы люди, ребята. Вы мимоходом, вскользь ломаете чужие жизни, даже не понимая, что творите.
Общение с вами неизбежно приводит к переоценке устоявшихся, привычных жизненных ориентиров. Бездонность скрывающихся в глубине ваших душ сокровищ завораживает и губит неподготовленный разум европейца. И убивает в большей степени то, что бесценность этих потаенных качеств вашей души очевидна только для нас. А вы, русские, при любых наших попытках поднять эту тему лишь недоуменно смотрите в ответ. Вам непонятна сама постановка вопроса. Я и сейчас вижу легкую растерянность в ваших глазах. Мол, о чем ты, солнышко? Так?
Мы с Димычем, не сговариваясь, пожали плечами.
– А вот Дитер наверняка меня очень хорошо понимает, – взглянула Хеля на шефа.
Тот утвердительно качнул головой.
– Ja, das stimmt. Вы сломали мне жизнь. Как теперь жить дальше – я пока не понимаю. И спасибо вам за это. Я – счастлив.
– Да, мальчики, – взволнованно продолжила девушка. – Лучше Дитера не скажешь. Я хочу выпить за вас. Вы научили меня смотреть за горизонт и слышать, как бьется мое сердце. Спасибо, что вы сломали мне жизнь. Спасибо, – и уткнулась в плечо напарника, блеснув дорожками слез на щеках.
Мы оторопело переглянулись.
– Да уж... – растерянно прогудел Димыч, осторожно пытаясь заскорузлым пальцем вытереть слезы девушке. – Начали за здравие, а кончили за упокой. Пить-то будем?
Хеля, спохватившись и очень по-детски шмыгнув носом, светло улыбнулась и опять повернулась к присутствующим.
– Все, все. Простите. Сама от себя не ожидала. Выпьем. За вас, мальчики, – и лихо осушила стопку.
Мы с облегчением последовали за ней и вернулись к прерванным делам.
Закончив с дровами, мужики посовещались и решили на всякий случай натянуть тент над костром, отчего наш лагерь приобрел какую-то особую надежность и законченность в уюте. Единогласно постановив снова проигнорировать стол, привычно разбросали пенки вокруг костра и ожидающе уставились на меня. Вскоре я уже водружал на знакомую клеенку первую порцию шампуров. Димыч вновь узурпировал обязанности виночерпия.
– Командор, – отдышавшись после очередного лихого возлияния, поинтересовалась Змея. – А где мы вообще находимся? Просветил бы.
Я согласно отложил шампур, взглядом попросив друга уделить внимание вспыхнувшему углю в мангале.
– Ну, значит так. Остров Кильпола. Самый крупный на Ладоге после Валаама. Порядка восьми километров в длину. Мы плыли сюда по темноте, к сожалению, но завтра вы оцените потрясающую красоту этих мест. Швейцария нервно курит в сторонке. Вообще, особенность рельефа северного Приладожья – это гранитные скалы и реликтовые сосновые леса. С учетом почти полного безлюдья – сочетание убойное. Душа замирает от восторга. Про историю – разговор особый. Здесь находился финальный отрезок того самого пути «Из варяг в греки». Перевалочная база, можно сказать.
Завтра днем я покажу вам остатки финских хуторов, покинутых во время Зимней войны 1940 года. Им по пятьсот-шестьсот лет. Невзирая на суровость местного климата, люди обосновались здесь очень давно. Сначала карелы, затем к ним примкнули новгородцы, потом семьсот лет войны русских за эту землю со шведами, с переменным успехом. Ну и так далее. Между прочим, о непознанном. В карельских преданиях есть упоминание о неких метелиляйненах – шумных великанах ростом за три метра, хозяйничавших в этих местах до прихода карелов.
– Но, Виктор, – лукаво улыбнулась Змея, – такое «между прочим» присутствует в фольклоре почти любого этноса.
Я согласно кивнул, с трудом проглотив солидный кус мяса.
– Правильно. Только кости этих самых метелиляйненов крестьяне хутора Хийтола, что находится на другом конца острова (Разве? – Корр.), во множестве поднимали при распашке своих полей еще в начале двадцатого века. А это значит, что они и сейчас там лежат. И я знаю, где.
Дитер порывисто приподнялся над костром.
– Если ты уверен в том, что говоришь, Виктор, то это сенсация мирового масштаба. Может, нам есть смысл проверить твои предположения?
Я вздохнул.
– Может быть. А скажи мне, пожалуйста, Дитер. Зачем?
– То есть как это? – оторопел немец. – Чтобы удостовериться. Дать науке факты вместо гипотез.
– Херня это все, – включился Димыч, вернувшийся от мангала с новой охапкой шампуров. – У науки хватает подобных фактов. И все наши изыскания выльются в очередную жвачку «Дискавери» и его аналогов, всовываемую в голову скучающему обывателю посредством ТВ. Оно нам надо? Получается довольно-таки паскудно. Разорять остатки древних могил для того, чтобы потешить зевающую толпу и срубить лично для себя бабла?
– Но ведь археология – не ипостась ТВ-шоу. Это нужная и востребованная наука. Надеюсь, с этим никто спорить не будет? – подкинула аргументик Хеля.
Я досадливо поморщился.
– Старая тема. Ну, честно – надоело. Наука эта – безусловно, штука нужная. Но что касается методов «научного познания», то лично я в морально-этическом плане ничего кроме мата сказать не могу.
Девушка вопросительно подняла брови.
– Командор. Я уже привыкла к твоему радикализму. Но постарайся все-таки обосновать, пожалуйста.
Я, собираясь, помотал башкой.
– Скажи мне, солнышко, до знакомства с нами какой образ «черного копателя» рисовался в твоей голове? Предельно кратко, пожалуйста.
Хеля, помолчав секунду, с удивлением выдала:
– Ну да. Стяжатель. Грабитель могил.
– Прекрасно. А теперь скажи нам, кто, по-твоему, сформировал этот чудный образ? Кто конкретно? Балерины, бульдозеристы, моряки... Кто?
Девушка рассмеялась.
– Ну, понятно, что государственные структуры посредством официальных археологов как экспертов по истории вопроса.
Я согласно кивнул. Дитер весь обратился в слух.
– А теперь скажи мне, пожалуйста, как наука, на совести которой более девяноста процентов всех на сегодняшний день разоренных могил, может выступать общественным обвинителем и устанавливать стандарты правомочности гробокопания? Всегда, во все времена, разорение могил считалось немыслимым святотатством. До появления так называемой науки. Которая, оправдывая осквернение захоронений «научным интересом», потрошит древние могильники по всему миру, выставляя тела умерших на всеобщее обозрение. От Тутанхамона до Алтайской принцессы.
Дитер, как ты отнесешься к тому, что могилу твоего деда расковыряют, его тело выставят в музее, фрагменты скелета распилят, чтобы попытаться узнать, чем он болел, а на материале найденных в погребении предметов напишут парочку диссертаций? Причем половина этих предметов пропадет самым загадочным образом.
Немец сжал кулаки.
– Витя, как такое можно говорить? Это немыслимо!
– Правильно. Потому что за твоего покойного деда есть кому заступиться. Тебе. И на этот счет есть соответствующий закон. А у Алтайской принцессы – нет юридически легитимного заступника. А что это меняет? И то, что весь Алтай поднялся на дыбки – уже не в счет. «Интересы науки – превыше всего». Любой нормальный человек скажет: могилы тревожить нельзя. Покой мертвых – святое!
И вот тут возникает дилемма. Либо археология – не наука, а бизнес на костях, либо археологи – не нормальные люди. Как-то так. И лично мне глубоко плевать, что изучение захоронений – самый доступный и результативный способ познания нашего прошлого. Тогда давайте узаконим тривиальный грабеж как самый доступный и результативный способ получения прибавочной стоимости. Кто возразит? – покосился я на пустые стопки.
Димыч обескуражено засуетился. Немцы задумчиво молчали. Я, успокаиваясь, закончил:
– Любое научное познание, ставящее себя над нравственными ценностями – аморально. В сухом остатке у него только принцип иезуитов – «Цель оправдывает средства». Но человечество это уже проходило. Давайте лучше вернемся к тому, чего нет и быть не может. К непознанному. Это и ближе, и интереснее.
Я с удовольствием прервался, чтобы промочить горло и, дожидаясь остальных, бросил заварку в закипевший котел и сдвинул его к краю костра.
– Возьмите тысячу продвинутых копарей, охотников, геологов. То есть людей много и охотно путешествующих. Особенно одиночек. Они вам этих самых мировых сенсаций насыпят воз и маленькую тележку. А если заслужите доверие и проявите известную настойчивость, то получите и факты, и вещественные доказательства, от которых чердак протечет насквозь. И им можно будет верить. Потому что факты эти будут предоставлены людьми с предельно устойчивой психикой и, самое главное, не предлагающими эти самые факты на продажу. То есть фактор личной заинтересованности отсутствует напрочь. Да и нам с Димычем есть чего порассказать. Тут только одна закавыка. Подозреваю, что к каждому прикоснувшемуся к таинствам мироздания обязательно приходит понимание, что это не может быть выставлено на всеобщее обозрение. Тебе дано – ты и ломай свою бестолковку.
Думай, чувствуй, живи с учетом открывшегося тебе. А на потеху толпе выставлять не смей. Со своим братом-копарем поделиться – это одно. А трепать языком, чтобы прославиться или денег урвать – сами понимаете... Либо сам станешь посмешищем, либо просто наказан будешь.
Но интриги для могу сообщить. Здесь, на Ладоге, водятся такие... организмы, по сравнению с которыми ваше, Хеля, хваленое лох-несское чудо-юдо – щеня обгадившееся. Если повезет, будет возможность проверить перистальтику.
– Страшные Соломоновы острова. По-русски, – рассеянно щурясь на огонь, улыбнулась Хеля.
– ???
– Ну, есть такой рассказ у Джека Лондона. Там одному хлыщу, пресыщенному жизнью, суровые островитяне устроили развеселую жизнь по просьбе своего работодателя. Вплоть до нервного заикания у бедолаги. Только там было шоу. А то, что мы с Дитером пережили здесь, с вами... Это – ни в какие рамки...
Ломая зависшую паузу, я ухмыльнулся и взглянул на жадно внимавшего девушке немца.
– А что это граф Суворов у нас не пьет? И когда мы услышим, наконец, о Великой Немецкой Загадке?
Дитер, растерянно улыбнувшись, попытался закосить.
– Нет уж, – громыхнул Димыч. – Мы долго ждали. Привыкай, друже. Сказав «а», говори «епть»!
Немец, сдаваясь, выставил перед собой ладони.
– Хорошо. Но давайте я все-таки уйду от глобальных определений. Все мною сказанное попрошу оценивать с учетом субъективности точки зрения частного лица.
Напарник, изображая из себя подушку для возжелавшей особого уюта Змеи, досадливо поморщился.
– Ну никак тебе без прелюдий не обойтись. Давай, разоблачайся.
– Ладно. Я попробую. Витя, можно чайку?
Я охотно исполнил требуемое. Дитер аккуратно отхлебнул обжигающий напиток и восхищенно закатил глаза.
– Прима! Так вот. Нас, немцев, считают сентиментальной нацией. Это упрощенный взгляд подверженных навешиванию броских ярлыков некоторых исторических личностей. Проблема гораздо глубже. Есть у моего народа такая потаенная, связанная с утратой чего-то очень дорогого, светлая грусть. Источник ее исчез за давностью времен даже из народной памяти. Остались лишь слабые отголоски и тоска. Тоска ребенка, отлученного когда-то от материнской груди. И когда на немца вновь падает тень этой грусти, глаза его увлажняются, а голова сама по себе поворачивается на восток. На Россию. Я не проводил никаких исследований, разумеется. Но анализ некоторых бесед с не самыми глупыми соотечественниками и собственные ощущения дают мне основание думать подобным образом.
Как народ, своеобразно распоряжающийся своей судьбой, вы вызываете вполне ожидаемые нарекания у европейцев. И у немцев, в частности. Не торопитесь мне возражать, – умоляюще воскликнул он. – Дайте договорить, пожалуйста. Мне и так очень нелегко.
Мы затихли.
– Ваш жизненный уклад кажется нам во многом сумбурным, спонтанным. Алогичным, если хотите. Может быть, поэтому совместная история наших стран омрачена войнами. Как реакцией на столь мощный раздражитель.
Мне сейчас представляется, что все это – история взаимоотношений давным-давно покинувшего отчий дом ребенка со своей матерью. Ребенок вырос и возмужал. Стал самодостаточным и заслужил непритворное уважение соседей и обоснованный страх врагов. Он трудолюбив, честен и упорен в своем желании жить достойно. И у него это неплохо получается.
И сравнивая себя с другими, это выросшее чадо объективно оценивает свои плюсы и делает правильные выводы из своих минусов. И в итоге добивается еще больших успехов. И их признает весь мир. А потом чадо вдруг с удивлением замечает в себе искреннее, глухое раздражение от непонятного его прагматичному уму укладу жизни той стороны, что была когда-то его колыбелью. И появляется непреодолимая тяга сделать так, как ему кажется правильным. Исправить, переделать, перестроить на свой, привычный лад.
А та, материнская сторона, и не сопротивляется вроде. Она охотно и с благодарностью принимает какие-то инновации, технологии, учения. Все, кроме посягательства на право жить по усмотрению своему. И начинается очередная война. По-другому этот выросший дитятя делать просто не умел. А война, на взгляд немца, это всегда математика. И приступая к ней, мой народ всегда сначала убеждался: подсчеты верны, проект жизнеспособен, мы победим. И всегда получалось наоборот. И я теперь знаю, почему.
Мы руководствовались геометрией Эвклида, забывая, что она – всего лишь одна из проекций геометрии Лобачевского. Великой науки великого русского. Мы забывали, что пошедшие на отчий дом войной – обречены и будут наказаны. Мы забывали, что наше представление об истине – всего лишь наше представление. Мы научились устраивать хорошо свою жизнь и стали считать, что знаем, как вообще надо правильно жить. Не понимая, что это разные вещи.
Хочу, чтобы вы знали. Вековечное немецкое Die Drang nach Osten – это, по сути, просто исковерканное стремление ребенка вернуться в материнское лоно. В правильном переводе – отнюдь не «поход на Восток» как натиск, а как стремление, если хотите – порыв. Я могу ошибаться, конечно. Но! Это просто искреннее желание вновь обрести когда-то давным-давно утерянное в погоне за мнимым благополучием ощущение цельности бытия и возвращение к истинным истокам жизни.
Дитер вздохнул, переводя дух, и с легкой опаской взглянул на нас.
– Я никак не могу это обосновать. Более того, я вряд ли когда решусь это повторить кому-нибудь еще. Но я так чувствую. Глядя на вас, друзья, я абсолютно отчетливо ощущаю, что вы сохранили в себе это нечто, чему нет названия. Но жить без него и тягостно, и пусто. Поэтому на будущее: если мы – друзья, то прошу о любых ваших поездках ставить меня в известность. А я сделаю все возможное, чтобы быть рядом с вами. Кроме того, я сажусь изучать русский язык и вплотную приступаю к поискам русской жены, – и шутливо поклонился.
Мы дружно захлопали.
«Ну, друг мой Дитер, с женой у тебя, похоже, вопрос решен», – чуть было не ляпнул я, но сдержался и полез за сигаретами. А Димыч, крякнув озадаченно, хлопнул Мелкого по плечу и задумчиво произнес:
– А знаешь, старый, мне вот чего сейчас в голову пришло. По итогам одной только минувшей войны мы еще лет триста должны вас ненавидеть на генетическом уровне. И когда я читаю о той войне, у меня нет никакой к вам братской любви. А руки сами по себе сжимаются в кулаки. Но в целом... Спроси меня, к кому из европейцев я отношусь лучше всего, я отвечу – к вам, немцам. Мы не очень любим людей, которые, улыбаясь, держат при этом камень за пазухой либо кукиш в кармане. Мне кажется, вы единственные, кому это не присуще ни в малейшей степени. Такая вот пертурбация геополитики. Как хотите, но за это срочно надо выпить, – и разлил, не скупясь, искренне сокрушаясь по поводу мизерного калибра нашей походной посуды.
Но тут же схватив чайную термокружку, Димыч перелил в нее содержимое всех стопок, долил до краев и попытался подняться. Хеля активно воспротивилась. Пришлось смириться. Он аккуратно поднес емкость к подбородку и очень серьезно сказал:
– Спасибо вам, ребята. Где вас раньше носило? Мрак. Я начинаю. Через минуту хочу видеть эту кружку пустой, – и запрокинул голову, облегчая нашу задачу ровно наполовину.
Пройдя полный круг, пустая кружка упокоилась на земле. Воцарилось недолгое молчание. Вспомнили об остывшем шашлыке, кто-то закурил. Димыч вновь прорвался к микрофону.
– А кстати... О том, чего не может быть. Дитер, бабульку у моста не забыл еще? Очень тебе рекомендую сходить к врачам провериться по поводу своей хвори. Наверняка ведь была у тебя какая-то, а?
Немец сразу посерьезнел.
– Уже, – уставясь в костер, произнес он. – Не хотел говорить. Потому что это за гранью моего понимания. У меня рак легких. Был. – Он прикоснулся рукой к левой стороне груди. – С прорастанием опухоли в плевру. Третья стадия. Это приговор. Поэтому я и махнул рукой на здоровый образ жизни и вернулся к алкоголю и табаку. И заставил себя не думать о болезни и жить, сколько суждено. На всю катушку. Сегодня я успел сделать три дела. Сходить в кирху, попросить у мамы прощения и сделать томографию. Про маму говорить не буду, извините. А томография показала полное отсутствие опухоли. Конечно, предстоят еще более тщательные анализы, но врачи убеждены – я здоров. Как это может быть – не понимаю.
– А чего тут понимать? – хмыкнул друг. – Как просвещенный европеец, ты просто обязан созвать пресс-конференцию и рассказать всем интересующимся о бабушке Земляного Дедушки. И предложить построить у того моста здравницу «Последний путь». Рискуя при этом получить еще один диагноз – буйнопомешанный.
Дитер обескуражено развел руками, а напарник перевел взгляд на меня.
– А ты чего притух? Давай, колись. Чего ты там копнул эдакого и что за полшажка не сделал?
Я неохотно потянул очередную сигарету из пачки. Покрутил, кинул в костер.
– Не помню, почему без тебя, но по весне поехал я покопать на Тихвинку. Хабара почти ноль, вот только попалась мне висюлька странная. Брошь не брошь, медяха литая размером с Катин пятак. Кольцо в кольце, а в середине звезда Давида шестиконечная. Ну, орнамент странный. Будем дома – покажу.
– Ну, это понятно, – пробасил подельник. – Вместе съездим потом, прикопаем, где взял. А по второму вопросу чего скажешь?
Я окунулся в воспоминания.
– Да ерунда, если честно. В двухтысячном по Аргуту сплавлялись. Это река такая на Алтае. Шестерка. Ну, в смысле – шестая, высшая, категория сложности для прохождения. Приложило меня там, кстати, в пороге, от души. Есть там такой Карагемский прорыв. О нем совсем отдельная история, потом как-нибудь расскажу. Оч-чень непростое место. Так вот мы там на поляне катамараны собирали, к сплаву готовились. Куча народу, ясный день. И приспичило мне отлить. Ну, отхожу в кустики чисто формально, метров на пятнадцать. Сделал свои дела и по пути решил ветку облепихи зацепить. Сделал крюк метра три. И вдруг такой меня ужас обуял…
Смотрю на траву перед собой и понимаю, что туда становиться нельзя. Что это даже не смерть, а что-то куда более страшное. Стою, ничего не понимаю. Вон ребята переговариваются. Я их вижу, а они меня. Солнце светит, река шумит, птички поют. А меня колбасит, спасу нет. В общем, сделал я шаг назад, развернулся как в дурном сне и на ватных ногах кое-как в лагерь вернулся. Мучился очень долго от стыда за непонятную трусость свою и интенсивно потом доказывал сам себе, что я не такой. Стыдно вспоминать. Потом списал на непонятки и забыл. Такая вот история.
Не сводящая с меня глаз Хеля несмело напомнила:
– А возвращались мы к мосту зачем? Ты что-то вспомнил?
Тут я взбунтовался.
– Эй, народ, хорош меня пытать. Ну, было и было. Чего привязались? Пойдем на лунную дорожку смотреть.
И мы пошли к воде. Полная Луна лупила вниз как ополоумевший прожектор. По воде скользили нереально четкие угольные тени от проплывавших по небу облаков.
– Колдовство, – тихо прошептала Хеля, прижавшись к Димычеву плечу. – Зазеркалье.
И тут меня пробрало. Сознание раздвоилось, и тот, новый я почти полностью вытеснил из сознания меня прежнего, оставив ему роль пассивного наблюдателя.
– Димыч, – обратился я к другу, – футболка чистая подлиннее найдется?
Подельник, задумавшись, утвердительно кивнул.
– Отдай Змее. Хеля. Иди в палатку, скидывай с себя все и одевай футболку. Потом – ко мне.
А сам пошел по берегу, выискивая сердцем подходящее дерево. Нашел. Обнял, послушал. Оно. Подошли ребята. Я, с трудом размыкая губы, произнес:
– Дитер. Стой и молчи. Ни звука. Понял? А вы разувайтесь.
Недоумевающие ребята медленно разулись и встали рядом со мной. Тот, второй я, уверенно ронял слова:
– Встаньте у этой березы. Одну руку положите на ствол, вторую – друг другу на плечо. Хеля – Димычу, и наоборот. Ногами встаньте не на корни, а на саму землю. Закройте глаза. Вслушайтесь. Это называется материнский круг. Приготовьтесь повторять за мной каждую фразу. Первый Димыч.
В висках моих ртутным набатом билась тяжелая кровь. В глазах плавали радужные круги. Я впитывал кожей все шорохи и запахи ночного леса. Луна опаляла сетчатку глаз под закрытыми веками. Пора. Я прикоснулся ладонью к стволу, чуть выше рук ребят. Из горла тихим гулом полились слова.
– Земля моя. Матерь моя изначальная от сотворения мира.
– ... от сотворения мира, – из бесконечного далека донесся голос девушки.
– Эту женщину я нарекаю своей, и да продлит она Род мой.
– Этот мужчина мой, и да продлю я Род его, – шепотом слетели слова с опаленных губ Хелены.
– И что не успею сделать я, сделают дети наши во имя вечной жизни твоей.
Звук наших голосов сверкающим инеем ложился на затихший лес.
– И жизнь суженой, дороже жизни моей.
– ... дороже жизни моей, – тянулись по стволу вибрации голоса друга.
– И даже смерть не разлучит нас. Так было и так будет.
– ... Так было и так будет, – в унисон отозвались ребята.
Береза жгла ладонь нестерпимо. Я, приходя в себя, уронил руку. Сил не было совсем. Сознание постепенно приходило в норму. Ошеломленная Хеля со страхом прошептала, глядя на руку:
– Она жжется.
Димыч бережно взял ее ладошки и прижал их к своему лицу. Девушка обессиленно поникла в его раскрывшихся объятиях.
– Идите, ребята, в воду. Потом спать. Хеля, не бойся. Холодно не будет. Сегодня ваша ночь, – пробормотал я и, шаркая ногами по земле, побрел к костру.
Потом мы долго сидели с Дитером, щурясь на огонь и молча прихлебывая из бутылки по очереди...

– Ich verschtehe, – сказал вдруг немец. – Und der Tod wird uns nicht trennen. И смьерть нье разлучьит наз.


Конец первой книги

[Admin]

Добавил полный текст книги на форума по просьбе автора, так что кому откуда удобно оттуда и читаем. В первом сообщении содержание с переходом к нужной главе. Приятного чтения.

[Skiff]

А вторая книга будет в полном объёме?

[don1111]

Обещать боюсь, но очень надеюсь, что в течении недели.