Глава 10. О суровых кладоискательских буднях и таинствах походной кулинарии
– Все. Дальше лезть нет смысла. Приехали, – донес я животрепещущую информацию до немцев. Мы с Димычем только что вернулись с очередной прогулки-разведки вдоль дороги и, убедившись в полной ее непроходимости, вернулись к машине.
– Справедливости ради, я и сюда-то добраться особо не рассчитывал. До места нам максимум километр, так что не вижу особых поводов для уныния. Сейчас подыщем вкусное местечко, поставим табор и вперед – на обзорную экскурсию. На мой взгляд, под бивуак берег озера – самое то.
Возражений, как и следовало ожидать, не возникло. С трудом развернувшись в раскисшем месиве проселка, мы вернулись чуть назад, где я помнил уходящую вправо к озеру совсем уж заросшую колею. Вскоре «Нива» неторопливо выкатилась на вполне уютный холмик на берегу, с одной стороны подпираемый густейшим разнолесьем, а с другой – бесконечным зеркалом воды.
Димыч с пилой-топором и верным собутыльником Дитером в качестве безотказного шерпа-волонтера уже шагал на заготовку дров в сторону леса, а мы со Змеей занялись палатками, тентом и обустройством места для костровища и вечерних посиделок. Душа настойчиво просила фэн-шуя. Поэтому мы не торопясь натаскали камней от воды и соорудили шикарное ложе для костра. После чего я в хорошем темпе и из подручного материала быстренько завершил композицию, украсив очаг рогульками и поперечиной, предназначенной для подвешивания котелка.
А вскоре со стороны леса, по-над высоченной травой, величаво скользя в нашем направлении, появилось устрашающих размеров бревно. Продрейфовав ближе к лагерю, оно ненавязчиво продемонстрировало восхищенным зрителям прилепившегося к нему снизу взопревшего Димыча и в энергичных, незатейливых выражениях, его же голосом, обрисовало свое негативное отношение к жизни в целом и такого рода лесозаготовкам в частности. После чего со вздохом облегчения грохнулось оземь.
Чуть поодаль незадачливый Симпсон, растопырившись во все стороны веером из длинных смолистых сосновых сучьев, вертясь и оступаясь, окончательно лишался остатков сил, пытаясь протащить свою икебану сквозь хваткие заросли буйного чертополоха. Циничная трава насмешливо глумилась над психикой удачливого бизнесмена, и было понятно, что шансов на победу у настырного сучконоса нет. Мы поспешили на помощь начинающему впадать в истерику борцу с разбушевавшейся флорой и сообща завершили драматичную дровозаготовительную эпопею. Пора было приступать к главному.
– Ну что, рецидивисты от археологии, докладываю обстановку, – привычно начал я. – Примерно в километре от нас, слева по берегу, должна быть нежилая деревня. От нее по азимуту двести в полутора километрах находится еще одно озеро. В стародавние времена наши пращуры таскали по этому перешейку разнообразные плавсредства, оглашая окрестности бойким матерком и неистребимым запахом перегара.
Наша задача – постараться угадать их маршрут исходя из особенной местной топографии. Понятно, что самые сладкие места – это старт и финиш. Но. Сильно сомневаюсь в продуктивности поиска на берегу. Люди отсюда ушли в шестидесятых годах прошлого столетия, так что мусора там должно быть – мама не горюй. Да и камрады местные здесь тоже... не лаптем щи хлебают. Сориентируемся на месте, конечно, но лично я склонен вдумчиво прошуршать саму траекторию волока.
По логике вещей, могла у них быть где-то на пути следования какая-нибудь полевая харчевня. Ближе к финишу, на берегу, например, возможно, стояла небольшая часовенка. Да и сам волок сулит приятные находки. Пусть даже терялось по монетке-крестику в месяц, все равно за минимум семьсот лет это составит... кошмарные горы хабара. Осталось их разыскать.
Предлагаю сейчас пройти по возможности весь маршрут с целью определиться с местами, оптимальными для поиска. А приборы включать уже на обратном пути. Сегодня основное – разведка. Завтра у нас последний день, хочется провести его так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно... – тут я прервался, осознавая, что опять ударяюсь в патетику, и с неохотой выходя из кумачового образа Корчагина, бдительно осмотрел соратников на предмет иного, неправильного, мнения. Таковых не нашлось.
– Предлагаю попытаться пройти по берегу. Может, у кромки воды чего любопытное увидим, – умащивая (Разве??? – Корр.) «фискарс» с клюшкой на плече, рокотнул Димыч.
– Пошли! – на сей раз, примеряя на себя личину легендарного Петрухи – соратника товарища Сухова, сговорчиво согласился я.
И мы пошли.
На берегу ничего сногсшибательного не обнаружилось, а сама деревушка, кроме глубокого уныния от созерцания окончательной разрухи в завершающей стадии, никаких других особых чувств не вызывала. Остатки истлевших до состояния трухи срубов совершенно терялись во вставших стеной зарослях, и было понятно, что даже просто подойти к ним – весьма проблематично. Метрах в двухстах от берега начинался мощный сосновый бор с вдавленным в него песчаным языком уходящей вглубь проплешины.
Поскольку этот язык совпадал по направлению с нужным нам азимутом, было решено считать его отправной точкой начала поиска. Да и береговая линия, изгибаясь маленькой бухточкой, подводила к той же мысли.
– Хеля, послушай, – обратился я к девушке. – Сейчас наступила самая интригующая часть поиска. Нам надо угадать траекторию. И мозги, а вернее, чуйка каждого из присутствующих приобретает колоссальную ценность. А также каждая имеющаяся в наличии пара глаз. Мы сейчас пойдем по лесу. Через полтора километра будет следующий берег. Попробуй представить себя на месте тех людей. Смотри очень внимательно на рельеф местности.
Где бы ты повела упряжки с ладьями? Где бы отдохнула? Где, возможно, меняла бы лошадей? Внимательно смотри на почву под ногами. Вряд ли волок проходил по глинистым местам. Лошади моментально раздолбают глину копытами до состояния болота. Но и явные возвышенности – тоже не лучший вариант для дороги. В общем, включайте с Дитером интуицию и попробуйте стать на время теми самыми артельщиками, волокущими суда по этим местам. Оценивайте каждый холмик, каждую ложбинку. Наличие-отсутствие деревьев смущать не должно. За прошедшее время их тут четыре поколения сменилось как минимум. Угу? – и уставился ей в лицо, мимолетно отмечая понимающий кивок.
«Нет, ну глазищи... Погибель просто...» – вихрем пронеслось в моем мгновенно закипающем мелкими пузыриками мозгу, и я колоссальным усилием воли задержал на уровне Хелиного воротника, норовившего сползти все ниже и ниже, свой красноречиво изголодавшийся взгляд. Одновременно стараясь придать ему максимально равнодушное выражение. Надеясь, что получилось, я вновь встретился с ней взглядом и понял, что зря надеялся.
– Все ясно, командор. Пошли? – с непередаваемой интонацией произнесла Змеюка, невинно улыбаясь, и медленно пошла вперед, грациозно переступая изумительными ножками и давая мне великолепную возможность оценить сзади все нюансы покроя ее камуфляжа.
«Нет, ну не зараза, а?! Солдатик Джейн, епть!» – хекнул я завороженно и попытался перенастроить свою чуйку с эротических угадываний особенностей ее фигуры на собственно поиск древних дорог. Почему-то предполагаемая траектория волока упорно рисовалась мне в виде зазывно покачивающихся при ходьбе, невыносимо манящих женских бедер. Я даже догадывался, чьих.
Но собрался, сконцентрировался и выдал последнее напутствие присутствующим.
– Народ! Давайте так. Каждый идет как бы в одиночестве, не глядя на остальных, и самостоятельно оценивает местность с учетом озвученных требований к волоку. И запоминает приглянувшиеся места. А на финише обменяемся мнениями и аргументами в защиту своих мнений. Только идти в одиночестве – не значит теряться. Лады?
И мы, рассыпавшись мелким горохом, углубились в лес.
Никакого намека на дорогу не было в принципе. Это и хорошо, и плохо. Хорошо – потому что, скорее всего, сюда просто не ходили за ненадобностью после того, как зачах этот древний промысел. Стало быть, любой писк прибора заслуживал самого пристального внимания. А плохо – из-за того, что никакой другой привязки, кроме топографии, у нас не оставалось. Ну да ладно. Известно кратчайшее расстояние, есть логика человека, прокладывающего путь, есть своя чуйка, наконец. Не бином Ньютона, в самом-то деле.
Я шел, наблюдая, как забавно крутят головами немцы, старательно вытягивая шеи. А глаза сами по себе сканировали окружающую местность. И в голове потихоньку прорисовывалась растаявшая в глубине веков дорога. Что радовало, так это безальтернативность виртуальной трассы. Ни разу на всем протяжении нашего движения у меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что другой маршрут просто не мог существовать. Уж больно красноречиво направлял нас лес по пути наименьшего сопротивления. И я сосредоточился на оценке возвышенностей.
Незаметно лес посветлел, и мы вывалились на берег весьма обширного озера. До противоположного берега было навскидку километра четыре. И никаких следов обитания человека – на этом.
Возникла оживленная дискуссия по определению приоритетных мест поиска. За небольшим исключением таковыми постановили считать пять точек. Четыре холмика и седловинку где-то на полпути между озерами. Ну и саму гипотетическую дорогу, естественно. Взнос Хели в общее дело оказался несколько скромнее ожидаемого, потому что на мой вопрос, где бы лично она выбрала места для отдыха, наша очаровательная кобра ответила просто и емко:
– Везде,– и тут же опустилась на ближайший пенек.
Мужики в растерянности закурили, кляня себя за проявленную нечуткость по отношению к даме, а дама с чувством глубокого удовлетворения прикидывала, какие она с этого может снять дивиденды.
– Давайте подстрахуемся, – предложил я. – Сегодня забьем на приборы и двумя парами пройдем обратно, параллельно маршруту с обеих сторон. Хотелось бы иметь уверенность, что с траекторией мы не промахнулись. Берем по сто-сто пятьдесят метров в сторону, и вперед. И еще. Грибочки, Димыч, не пропускай, пожалуйста. Жареха из белых будет весьма кстати. Масло, лук и картофан лежат в котловых. Я видел. Дитер, пошли? – и мы двинулись в лес, забирая вправо.
Я решил, что лучше компания в лице Мелкого, чем Змея, вознамерившаяся избрать меня объектом для состругивания дивидендов.
Через пятнадцать минут добросовестного продирания сквозь девственный лес мне стало совершенно ясно, что конь тут не просто не валялся, а отсутствовал как природное явление в принципе. Вымучив из своих горемычных мозгов убежденного двоечника два подходящих немецких слова – «линкс» и «форвертс», я направил стопы Дитера по направлению к теперь уже очевидной дороге.
Выйдя на нее и указав немцу на манящую уютом упавшую сосну неподалеку, я уселся и закурил в ожидании нашей сладкой парочки. Через десять минут она проявилась в ста метрах дальше нас по ходу движения.
Обменявшись единодушными мнениями и бегло обобрав друг с друга лохмотья паутины и остальные прочие сучочки-веточки, мы целеустремленно посвятили остаток пути поиску боровиков. Коих и набрали в более чем достаточном количестве.
Количество восторженных эмоций, проявленных Хелей в процессе сбора лесных даров, не поддавалось описанию. Ее легкие опасения по поводу нашей квалификации грибников-экспертов были с негодованием отметены со всем пролетарским пылом как яркий пример подрывной вражеской пропаганды.
Оказавшись в лагере, Димыч, посопев, посмотрел на время и полез в пепелац за спиннингом.
– Часик покидаю. Места есть вроде. Кувшинки там... Топляки. Щуки здесь наверняка – море,– озвучил он свои телодвижения и ушел по берегу в сторону волока.
Я, поразмыслив, уразумел, что поваром мне предстоит быть сегодня по-любому, и цинично рассудил, что не использовать импортную рабочую силу в неблагодарном деле чистки грибов и овощей – просто грех и интеллигентское чистоплюйство.
В целях успешного освоения ремесла быстренько продемонстрировал новоявленным гастарбайтерам эталонную версию процесса и, убедившись, что все при деле, взял клюшку и решил с полчасика побродить по бережку.
Совсем недалеко от нас конфигурация берега позволяла предположить бывшее здесь когда-то устье невеликой речки. Может быть, ручья. А это значит, что возможная мельница – чуть выше. Да и просто... день на поиске и без поиска – моветон. Прямо не по себе как-то.
Включил прибор и побрел себе потихоньку по бережку, догоняя Димыча. Он, понятливо ухмыльнувшись, спросил:
– Что, тоже усек? – и снова отдался рыбалке.
Удивительная штука – время. Занимаясь какой-нибудь тягомотиной, просто диву даешься, как медленно оно ползет. А вот на копе, да еще с находками, к примеру, несется вскачь как пришпоренный гонцом победы породистый рысак. Я поднял голову от очередной ямки у кромки воды. Смеркалось. Пора возвращаться.
Находочка была, и приятная. Таки выцепил я на песочке у самой воды великолепную шумящую подвеску «утиные лапки». На вид – оловянистая бронза. Сохран приличный, даже три лапки из четырех – на месте. Великолепная плетенка, ориентировочно десятого-двенадцатого века. Попадались уже подобные.
Я подошел к лагерю. У воды под восторженные крики немцев Димыч дочищал увесистую щуку под три кило. Надо же, вытащил, изверг. Подойдя к ним, я прикинул время, которое мне предстоит провести со сковородкой, обжигаясь у костра, и кисло шутканул в сторону удачливого рыболова:
– Красава. Домонгол штоль? Как сохранчик?
Димыч гулко расхохотался и мстительно ответил:
– А вот будешь жарить, увидишь. А у тебя чего?
– Да так, безделушка Хеле. Потом, у костра покажу. Кстати, костер и пилка-колка дров – с тебя.
Тот кивнул, соглашаясь, и, сполоснув рыбину, направился к тенту. Мы потянулись за ним.
Готовить вкусняшки на костре – это просто. Главное – запастись всем необходимым. В первую очередь огнем, приятной компанией и терпением.
Итак. Делается обстоятельный костер. С одной его стороны на поперечину подвешивается котелок с башкой, хребтом и примерно половиной используемого мяса зазевавшейся щуки. Вода должна на два пальца покрывать ингредиенты. С другой – на угли высыпается неслабый ворох прошлогодних сосновых шишек, а сверху на них водружается тяжеленная чугунная сковорода с налитым в нее стаканом растительного масла. Пока масло калится, чугунину двигаем туда-сюда, выставляя на шишках строго по уровню горизонта. После чего в ее пышущее жаром нутро высыпаются заблаговременно нашинкованные мелкими кусочками грибы.
Главное – не забывать их вдумчиво перемешивать мастерски изготовленной Димычем из полешка аккуратной лопаточкой и не спешить хвататься за чугунную ручку голыми руками. На левой, хватательной руке, крайне желательно иметь три хэбэшных перчатки, вдетых одна в другую. Примерно через десять минут, дождавшись, когда грибочки закручинятся, выделяя сок, туда же высыпается мелко покрошенный лук в солидном количестве, а чуть позже и картошка мелкими сантиметровыми кубиками в соотношении с грибами примерно один к одному. Можно меньше. Будет еще вкуснее.
Через полчаса с момента закипания котелка уха солится, обогащается разрезанной пополам крупной луковицей и облагораживается десятком горошинок черного перца и парой лаврушек. Потом в юшке с помпой и под восторженным взглядом Хели гасится специальная березовая тлеющая головня, а после возвращения ее в костер выплескивается в варево тридцать граммов водочки (в нашем случае – «кедровки»). Все, уха готова. Снимаем ее с подвеса и ставим у костра, бочком к жару. Пусть настаивается.
Параллельно, не забывая участвовать в светской беседе, постоянно перемешиваем на сковороде грибочки и, убедившись в их скорой готовности, присаливаем по вкусу. Как только потемневшие от грибного соуса картофельные кубики созреют, сковородку можно снимать и перекладывать жареху в подходящую по объему посудину. А освободившуюся чугунину использовать для быстренького обжаривания великолепного щучьего филе.
В процессе приготовления пищи богов можно периодически причащаться «кедровкой», не позволяя однако соратникам кусочничать безвозбранно. Легкий голод просто обязан иметь место. Иначе эффект мельчает.
Ну вот, собственно, и все. Жареную щуку стряхиваем в миски, снимаем перчатки и разливаем по кружкам настоявшуюся юшку.
Можно пировать и смущенно рдеть под благосклонными взорами зрителей, шаркая ножкой от присущего только вам обаятельнейшего смущения.
Страшные Соломоновы острова
Re: Страшные Соломоновы острова
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 11. Жизнь как сон, увиденный во сне
Выслушав очередной заковыристый Димычев тост «Ну, за дам-с!» – новоявленные гусары дружно вскочили, залихватски тяпнули по стопарику, толкаясь и мешая друг другу с дикими извинениями, облили хохочущую Хелю соком, пытаясь все сразу и одновременно обеспечить ее запивкой, и вновь уселись с явным желанием посибаритствовать вдумчиво и со вкусом.
– Мальчики, вы просто не понимаете, что вы сейчас сделали. И это – самое большое удовольствие, – пропела, лучась счастливой улыбкой, девушка, отправляя по назначению очередную ложку с жарехой.
Мы с Димычем непонимающе переглянулись.
– Вы на пустом месте из ничего соорудили такой ужин. М-м-м... нет слов. И убивает то, что для вас это – сама собой разумеющаяся обыденность. Колоссально! Начало двадцать первого века, стопроцентные горожане, без сертификата «Курсов по выживанию»... – она лукаво стрельнула глазками в сторону Дитера.
– Нет, ну там нас учили множеству полезных вещей, – забормотал тот, защищая честь альма-матер. – Ориентирование, основы передвижения в лесу, психологические тренинги... Правда, студенты снабжались армейскими сухими пайками, а основной упор делался на то, чтобы избежать ошибок и дождаться помощи. А то, что здесь, это... – и он восторженно развел руками.
– Ну, я и говорю, – продолжила девушка и сладко потянулась. – Жаль, что вы мужчины. Вам не понять, как может быть счастлива женщина, находясь в таких условиях с тремя настоящими мужиками и чувствуя: что бы ни случилось, ее защитят, напоят, накормят и, поймите меня, пожалуйста, правильно – согреют. Понимаете?! Не купят, не достанут у кого-то по знакомству или на распродаже, а своими руками, в любых условиях, привычно и умело...
А как, оказывается, красивы руки мужчины, уверенно делающего настоящую, исконно мужскую работу... Никогда не думала, что простая заготовка дров или работы по лагерю могут быть столь притягательны для женского глаза. Да. А какие у вас порою взгляды, мальчики... Теперь я точно знаю, что такое настоящее женское счастье. И никакой конкуренции. Мечта! – загадочно улыбнувшись, она мельком уколола Димыча взглядом и с намеком провела пальчиком по краешку порожней стопки.
Тот всполошился и, едва не рухнув в костер от старательности, молниеносно наполнил емкости. Хеля благодарно приняла «кедровку» и поднялась. Мы подскочили как ошпаренные.
– Сидите, пожалуйста. У меня есть тост, – раздумчиво, как бы вслушиваясь сама в себя, произнесла наша прекрасная боевая подруга. – За вас, мальчики. За настоящих мужчин! Как я вас всех уже ревную к вашим настоящим и будущим спутницам... За вас! – и выпила с какой-то залихватской удалью.
Мы не менее лихо остограмились, выпячивая грудь и ловя в подтексте произнесенного намек каждый на себя, ненаглядного. Эх, мужики... Кутята – они кутята и есть.
Я, вспомнив про свой козырь и напуская на рожу максимум безразличия, полез в карман и, доставая из него пакетик с недавней находкой, сказал:
– Хеля. От нашего столика – вашему. Пока вы тут с грибами сражались, мне там, на бережку, на лопату презабавная муля прыгнула. Женский оберег – «утиные лапки». Ранние карелы, приблизительно двенадцатый век. По моему глубокому убеждению, раньше люди гораздо больше нашего понимали в тонких материях. И прекрасно осознавали, изготавливая такие вещи, что это не просто украшение. И самое главное – вкладывали душу. Любой ювелир средней руки без особого труда добавит к этой карелочке недостающие фрагменты и получится вполне приличная память об этой поездке и нашем к тебе отношении. Владей и... береги себя, – и протянул ей подвеску.
Хеля привстала и приняла на ладонь подарок. Полюбовалась задумчиво и испытывающе посмотрела на меня. Может, мне показалось, но в глазах ее блеснула крошечная слезинка.
– Иди сюда, гаденыш. Целовать буду, – услышал я и, почувствовав ее руки на своих плечах, утонул в Поцелуе Женщины.
Потом была секундная темнота в глазах на грани обморока и явственный звон в голове. Как школяр, право слово.
– О-о-о! – услышал я восторженный и явно завистливый рев друзей и, потихоньку приходя в себя, рухнул назад, на пенку.
– Видел бы ты сейчас свою рожу, старый, – сокрушенно покачал головой Димыч. – А может и хорошо, что не видел. А то закомплексуешь еще. Лечи тебя потом.
Потихоньку мы угомонились, и сразу стал слышнее треск горящих сучьев, гудение языков пламени, жадно облизывающего смолистые, сахарные поленья...
Тишина.
Я смотрел на лица друзей и в который уже раз поражался, как отсвету костра удается так четко, контрастно высветить на них мельчайшие оттенки настроения, ход мыслей. Как незаметно сползли с этих на удивление родных лиц прикипевшие, казалось, навечно привычные маски однажды выбранного образа, столь необходимого в недавней, городской жизни.
Магия огня. Древняя и потаенная, очищающая и обжигающая одновременно. Ну какие тут найдешь слова? Только вздохнешь обескуражено, осознавая свое бессильное косноязычие, и намекнешь Димычу взглядом: «Давай брат, не тормози. Наливай».
Налил. Молча выпили... Хорошо.
– Ребята. Я не знаю, как будет правильно, но мне столько хочется спросить, – начал чуть сконфуженно Дитер и взглянул на нас с Димычем.
Мы кивнули поощряюще.
– Мои вопросы, возможно, покажутся сумбурными, где-то нетактичными. Но я буду стараться быть предельно искренним, а это, оказывается, не так просто, – затянул он опять.
– Дитер, хорош напрягаться. Говори как есть, не парься, – цыкнул Димыч зубом и философски взвесил бутылку в руке.
– Ну, хорошо. Я – немец. Живу в Германии. Хорошо знаю и люблю свою страну и свой народ. Я европеец по факту и по мироощущению. Мне понятна и прозрачна разница в менталитетах других европейских народов как фактор индивидуальности. Но мне очевидна и наша общность, которая много на чем замешана. Здесь, сейчас я тоже общаюсь с европейцами по факту и по мировоззрению. Ну, я так думаю, во всяком случае. Но полное ощущение, что вы не отсюда, а с другой планеты. Европейцы с Марса, например. Вы и здесь, и не здесь. Я сейчас не о пресловутой «русской загадке». Это уже давно расхожий штамп. Я о другом. Шайзе, затрудняюсь с формулировками, – сокрушенно помотал он головой.
– Ну, пока ты формулируешь, скажи, пожалуйста, – вклинился Димыч. – Вот ты – человек, европеец. Так? Так. Скажи-ка мне, мил человек, что есть в тебе самое ценное? Буквально одним-двумя словами. Можешь?
Дитер удивленно приподнял брови, недоумевая.
– Вопрос поставлен некорректно. Требуется уточнение. Ценное в какой сфере? Профессиональной, интеллектуальной, духовной... Мне надо подумать. Это очень неожиданно.
– Все ясно, – вздохнул Димыч и повернулся ко мне. – А у тебя?
Я даже не думал, как-то вырвалось само по себе:
– Душа.
– Вот и вся разница, морда твоя европейская. А то заладил, понимаешь: Марс – не Марс, здесь – не здесь... – удовлетворенно забулькал напарник «кедровкой» по стопкам.
И огорошил немца еще одним тестом.
– Ну-ка, прикинь. Вот шлялся ты где-нибудь вдали от своего фатерланда лет эдак пятнадцать. А еще лучше – сидел где-нибудь в Азии за контрабанду, например. Неважно. Истосковался по родным берегам – спасу нет. И вот ты дома. Какое будет твое первое желание? – и настырно уставился на немца.
Тот заерзал.
– Димыч, пойми. Я не умею отвечать на такие вопросы экспромтом. Они слишком глобальные. Или интимные. Мне подумать надо. Ну, не знаю... Может, посидеть на ступеньках своего дома, зайти в любимое кафе... Нет, не могу вот так сразу, – взмолился Дитер.
А Димыч все наседал.
– Нет, сокол ты наш задумчивый. Думать тут не надо. Нужно просто сказать. Или скучать не приходилось? – додавливал экзекутор. И, потеряв терпение, снова спросил у меня: – А твое какое будет первое желание?
Я помолчал, представляя себе соответствующую картинку. Почувствовал легкий озноб.
– Не скажу, что точно сделаю, но первое желание будет – выйти в поле, рухнуть в траву, прижаться к земле всем телом и говорить с ней... Наверное, так, – и встряхнулся, отгоняя наваждение.
А Димыч раздавая стопки, довольно проурчал:
– Вот и вся разница. Какие мы на фиг европейцы, если у нас земля живая? Если душа к ней сама тянется. Понял, менталитет ты наш импортный? На, накати, урюк, – и протянул ему дринк.
Дитер, как в забытьи, выпил. Мы тоже.
– Я попробую помочь Дитеру. Мне тоже очень многое хотелось бы услышать от вас, – подала голос Хелена, все это время с неослабевающим вниманием слушавшая наш разговор. – Скажите, почему в вас нет страха? Поясню. Основополагающим чувством типичного европейца является страх. В этом мало кто признается, но это так. Мы очень ценим тот уровень жизненного комфорта, который нас окружает, и очень боимся его потерять.
И каждый из нас предельно четко осознает, что эта удобная, привычная жизнь – не навсегда, а только до тех пор, пока ты можешь оплачивать свои счета. А существование вне этих привычных удобств, потеря достигнутого статуса – внушает ужас. И не отпускает ощущение зыбкости и ненадежности. Даже враждебности этого мира к тебе.
Он, мир, терпит тебя только потому, что ты кредитоспособен. А если возможность платить исчезает, ты моментально оказываешься на обочине. Пусть вас не обманывают гарантии по социалу. Это все равно нищета, и ты становишься изгоем, теряя друзей и близких.
А это очень страшно. И ведь причина твоих затруднений никого не интересует. Это не обязательно лень или усталость, последствия алкоголизма или наркомании. Нет. Ты такой же трудолюбивый, как и был. Просто твоя фирма разорилась или ты серьезно заболел. Да мало ли что.
Поверьте, это очень страшно. И этот страх толкает людей на все, чтобы не потерять работу. На подлость, интриги, предательство близких... Он принимает характер устойчивой фобии. Под этим прессом проходит вся наша жизнь.
И это все понятно и логично. Так устроен мир. А вы – другие. Хотя проблемы у личности, по сути, те же. Но в вас нет этого страха. Нет, ну, наверное, он есть, конечно, но не в такой глобальной форме и масштабах – точно. И это не отдельный пример отдельных людей. Это тенденция. И у вас, и у нас. Почему в вас нет этого страха? В чем секрет? – Хеля, выдохнув, замолчала и уставилась на нас.
Димыч недовольно покачал головой и рявкнул:
– Да потому что все херня, кроме пчел. А по совести, пчелы – тоже херня.
Я не выдержал и зааплодировал. Умеет соратник удивить, чего уж там... Хеля на секунду замерла, переваривая услышанное, а затем рассмеялась облегченно.
– Это очень непросто, но я поняла. Спасибо, Димыч. Ты предельно ясно ответил на мой вопрос.
– Всегда, пожалуйста. Обращайтесь, ежели чего, – парировал мой друг.
– Есть еще, по сути, аналогичные версии ответа. Бог дал, Бог и взял. Перемелется – мука будет, – решился добавить я.
Девушка кивнула, принимая реплику.
– А у меня есть еще один вопрос, но я не буду сейчас его обсуждать, – вдруг оживился притихший было Дитер.
– ???
– Попробую объяснить. Он возник не сегодня. И мне всегда было тяжело и неуютно обдумывать его. Но я не буду сейчас задавать этот вопрос, потому что, кажется, стал нащупывать понимание. Это даже не вопрос, а скорее загадка. Рискну показаться самонадеянным, но обозначу ее как Великую Немецкую Загадку. Я ее обязательно озвучу, но мне надо еще немножко подумать, – окончательно запутал нас немец.
– Дитер, – удивился Димыч. – Сам-то понял, что сказал?
– Я – понял. Мы еще к этому вернемся обязательно. Попозже. А сейчас, чтобы нормально вести дискуссию, мне надо перестроиться немного. Понимаете, в чем сложность общения с вами. Задавая вопрос, никогда нельзя предугадать, в какой плоскости будет ответ. Основная проблема для меня в том, что у вас, русских, очень необычный формат мышления. Вы мыслите образами.
– Расшифруй, – заинтересовался я.
– Сейчас. Ну, вот хотя бы так... Можно взять какой-нибудь кубик, например, деревянный, покрашенный, с ребром в пять сантиметров, показать его немцу и попросить составить свое мнение. Немец, скорее всего, будет добросовестно описывать то, что он видит. То есть характеристики предмета.
А русский посмотрит, постучит им по столу, поцарапает и скажет, например, что кубик – полная херня, потому что сделан из дерьма и дерьмом покрашен. Сразу делается вывод, хотя подтекст задания был абсолютно иным. Я, конечно, сильно утрирую, но по сути именно так.
Понимаете разницу? И так во всем. К вам просто надо приноровиться и научиться думать как вы, – он явно беседовал сам с собой, и занятие это, похоже, ему чрезвычайно нравилось.
– Может, товарищу больше не наливать? – озаботился я.
– Ерунда. Ты, Дитер, меньше думай и больше кумекай. А еще лучше – врубай чуйку, копарь! Так оно вернее будет, – оборвал Димыч хаотичный ход мыслей нашего немецкого друга и, подняв бутылку, подозрительно посмотрел на присутствующих.
Мы вздохнули и протянули стопки для очередного возлияния.
– Вообще-то, интересная поездка получается, – закусил я весьма аппетитной щучкой. – Обычные темы для разговоров у нас это коп, если нет женщин – о женщинах и о бардаке в стране. Раньше это называлось политикой. А с вами все шиворот-навыворот.
– Ну, это нормальный процесс притирки. Новые люди, свежие впечатления... – улыбнулась Хеля.
– Ну не знаю. Не в первый раз с новичками ездим. В основном все их вопросы о находках. Кто, где и чего нашел. Эти рассказы они готовы слушать до утра, – развоспоминался я.
Девушка оживилась.
– Ну-ка, ну-ка. О находках, пожалуйста. Что тебе за твою поисковую жизнь запомнилось больше всего?
Я задумался.
– Хм. Странно, но в голову лезут почему-то не находки, а поездки и люди. Были, конечно, и находки, но не того уровня, о которых всю оставшуюся жизнь положено говорить с придыханием. Наверное, я тебя разочарую, но кладов мы с Димычем найти пока что не удосужились. Скажу больше. Я знаю многих и многих копарей, но никто из них не поправил существенно своего материального положения, занимаясь поиском. Скорее, наоборот.
Зато знаю нескольких, которые относили найденные ими иконы, энколпионы и прочие весьма недешевые «предметы культа», если уместен этот термин, в церковь батюшке. А люди они, мягко сказать, небогатые. Хотя среди нас всякие есть, конечно. Как и везде, впрочем. Но у большинства основной стимул и привлекательность поиска ограничивается тремя пунктами. Азарт предвкушения находки, ощущение свободы на выездах и... вот такие вот разговоры. Сиречь – общение.
Хеля задумалась.
– Ну, хорошо. Но ведь есть среди вас и такие, которым жажда наживы заменяет все перечисленное тобой. Если я правильно понимаю, в первую очередь против них и направлен этот ваш новый «антикопарский» закон. Я ознакомилась с ним. Сам понимаешь – необходимость. По сути, он преследует благие цели.
Если правда то, что периодически мелькает в новостях... О незаконных раскопках древних поселений, курганов с помощью бульдозеров. Это же вандализм, и любое государство просто обязано принимать меры в таких случаях. То есть появление этого закона, на мой взгляд, предопределено.
Но вот его редакция... Какие-то странные, расплывчатые формулировки, допускающие крайне широкую трактовку. Так не должно быть. Закон – это, по сути, предельно жесткая инструкция, имеющая целью обеспечить чиновнику только один вариант ее исполнения или применения. И обязательное наказание за неисполнение либо умышленное искажение сути этой инструкции. И никак иначе. Вероятно, ваши законодатели поторопились и пошли на поводу у общественного мнения. И приняли сырой, недоработанный вариант закона. Это так?
Мы с Димычем переглянулись и удрученно вздохнули.
– Эх, Хеля, Хеля... Простая твоя душа, колхоз тебе папа. Ну, давай запретим рыбалку как явление на том основании, что некоторые корыстолюбцы используют для промысла сети или взрывчатку. А? И насчет этого... «продукта законотворчества». Ты пойми, у нас не бывает, ну или почти не бывает непроработанных законов.
Есть законы, которые кажутся идиотскими подавляющему большинству просто потому, что они не отвечают интересам этого самого большинства. Но есть определенное меньшинство, интересы которого в максимальной степени учтены этими, как ты выразилась, странными, расплывчатыми формулировками.
Этот закон – почти идеально изготовленный инструмент с точки зрения заинтересованного меньшинства. Очень умный закон, честно. Позволяет одновременно убить не двух, а целую охапку зайцев.
– О каких зайцах речь? – оживился Дитер.
Мы, не удержавшись, рассмеялись. Я продолжил.
– Первый и самый главный заяц – это гарантированное устранение конкурентов. Уже потом идут и законодательное обеспечение своей монополии на раскопки, и поддержание на должном уровне цен на рынке сбыта древностей, и своя монополия на этом же рынке, и так далее. О мелочах вроде запрета на любое, даже самое мелкое частное строительство какого-нибудь курятника без соответствующей, не бесплатной, разумеется, экспертизы компетентных официальных организаций от археологии я уже молчу. Сущая мелочь по нынешним временам. Так, детишкам на молочко.
– То есть ты хочешь сказать, что это лобби официальной археологии, отражающее ее корыстный интерес? – округлила глаза Хелена.
Я улыбнулся.
– Молодец. Возьми с полки пирожок. Да не тот. С гвоздями. А вообще, надоела мне эта гнилая тема. В зубах уже навязла. Давайте о чем-нибудь более приятном, а?
– Подожди, пожалуйста, – волнуясь, прижала руки к груди девушка. – Давай уж договорим, раз начали.
Я неохотно кивнул.
– Зачем людям на госслужбе устранять своих гипотетических конкурентов? Все, что они находят – собственность государства по определению. Какое отношение они имеют к рынку антиквариата? Я не очень понимаю, – на Хелю жалко было смотреть.
Я скрипнул зубами от досады и продолжил ликбез для наивных.
– Ребята, это не мы, а вы прилетели с Марса. Нашу страну давно и увлеченно пилит зажравшаяся орда чиновников. В том числе и от археологии. В запасниках наших музеев, включая и музеи с мировым именем, уже давно не осталось ничего мало-мальски ценного. Теперь тащат прямо из выставочных залов, в лучшем случае меняя оригиналы на копии. Раньше на нашем гербе было «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а теперь «Все на продажу».
Вы вообще представляете себе объем средств, крутящихся на легальном и не очень, например, нумизматическом рынке? А он всегда был удельной вотчиной так называемых «белых» археологов как естественных монополистов поступления товара. Учтите еще, что основной процент выручки дают не суперраритеты, а недорогая, но массовая старина. В первую очередь это касается монет. То есть то, что всегда вынимало из земли низовое звено официалов.
Ты почитай, хохмы ради, отчеты о раскопках любого, не сенсационного городища. Это же курам на смех. Десяток черепков, ржавый хлам и полведра какаликов. Так не бывает, уж поверь нам, пожалуйста.
И тут появляемся мы как массовое явление. Находок мало у каждого, ну так нас ведь миллион с хвостиком. И кто еще этот хвостик считал? То есть, с одной стороны, мы неизбежно демпингуем цены на товар, а с другой, достаем то, что могло бы стать добычей «белых». Еще раз повторю: торговля стариной – это очень серьезные деньги. А серьезные деньги – это всегда серьезный подход серьезных людей. Всегда! Вот тут и появляется закон. Как пирожок из духовки. Раз – и готово.
А то, что у государства принципиально нет и не может быть ресурсов, чтобы обеспечить его безусловное исполнение, так это не беда. Главное – закон позволяет взять любого занимающегося поиском. А брать будут того, кого надо. И самое главное – отобьют желание гулять в полях у всех остальных. Еще раз повторюсь, это очень умный закон, написанный умными людьми, которые ставили перед собой ясные, конкретные цели.
Не поверишь, но в нашем правительстве почти нет неумных людей. Циничных полно, беспринципных и продажных сколько угодно. Но не глупых. Давай заканчивать? – взмолился я.
– Но это же не жизнь, а кошмарный сон! – вырвалось у девушки.
– Жизнь как сон? – ухмыльнулся я. – Может, и так. Но ведь есть у нас и другая жизнь. Например, здесь, на копе. Тебе не нравится?
– Нет-нет, что ты. Это действительно другая, настоящая, целая жизнь. Во всяком случае, для меня. Прошло всего несколько дней, а кажется, что годы.
– Сон, увиденный во сне, – резюмировал Димыч и парочкой смолистых сучьев оживил костер.
– Жизнь как сон, увиденный во сне... – задумчиво протянула Хеля. – Где-то я это уже слышала. Какой-то японец, кажется.
– Ну, значит, этот японец был наполовину русским. У дураков… пардон, земляков мысли сходятся, – с намеком протянул нам напарник свою лапищу с потерявшимися в ней стопками.
– Пусть так. Сон, увиденный во сне. Тогда я очень не хочу просыпаться. Спокойной ночи, мальчики. Приятных снов, – и, проигнорировав «кедровку», одарив присутствующих своей неподражаемой улыбкой, наша змейка, скользя как дивный эротический мираж, посетивший перевозбужденного подростка, не торопясь направилась к своей палатке.
Мы тихо охнули вслед.
Ну не гадюка, а???
Выслушав очередной заковыристый Димычев тост «Ну, за дам-с!» – новоявленные гусары дружно вскочили, залихватски тяпнули по стопарику, толкаясь и мешая друг другу с дикими извинениями, облили хохочущую Хелю соком, пытаясь все сразу и одновременно обеспечить ее запивкой, и вновь уселись с явным желанием посибаритствовать вдумчиво и со вкусом.
– Мальчики, вы просто не понимаете, что вы сейчас сделали. И это – самое большое удовольствие, – пропела, лучась счастливой улыбкой, девушка, отправляя по назначению очередную ложку с жарехой.
Мы с Димычем непонимающе переглянулись.
– Вы на пустом месте из ничего соорудили такой ужин. М-м-м... нет слов. И убивает то, что для вас это – сама собой разумеющаяся обыденность. Колоссально! Начало двадцать первого века, стопроцентные горожане, без сертификата «Курсов по выживанию»... – она лукаво стрельнула глазками в сторону Дитера.
– Нет, ну там нас учили множеству полезных вещей, – забормотал тот, защищая честь альма-матер. – Ориентирование, основы передвижения в лесу, психологические тренинги... Правда, студенты снабжались армейскими сухими пайками, а основной упор делался на то, чтобы избежать ошибок и дождаться помощи. А то, что здесь, это... – и он восторженно развел руками.
– Ну, я и говорю, – продолжила девушка и сладко потянулась. – Жаль, что вы мужчины. Вам не понять, как может быть счастлива женщина, находясь в таких условиях с тремя настоящими мужиками и чувствуя: что бы ни случилось, ее защитят, напоят, накормят и, поймите меня, пожалуйста, правильно – согреют. Понимаете?! Не купят, не достанут у кого-то по знакомству или на распродаже, а своими руками, в любых условиях, привычно и умело...
А как, оказывается, красивы руки мужчины, уверенно делающего настоящую, исконно мужскую работу... Никогда не думала, что простая заготовка дров или работы по лагерю могут быть столь притягательны для женского глаза. Да. А какие у вас порою взгляды, мальчики... Теперь я точно знаю, что такое настоящее женское счастье. И никакой конкуренции. Мечта! – загадочно улыбнувшись, она мельком уколола Димыча взглядом и с намеком провела пальчиком по краешку порожней стопки.
Тот всполошился и, едва не рухнув в костер от старательности, молниеносно наполнил емкости. Хеля благодарно приняла «кедровку» и поднялась. Мы подскочили как ошпаренные.
– Сидите, пожалуйста. У меня есть тост, – раздумчиво, как бы вслушиваясь сама в себя, произнесла наша прекрасная боевая подруга. – За вас, мальчики. За настоящих мужчин! Как я вас всех уже ревную к вашим настоящим и будущим спутницам... За вас! – и выпила с какой-то залихватской удалью.
Мы не менее лихо остограмились, выпячивая грудь и ловя в подтексте произнесенного намек каждый на себя, ненаглядного. Эх, мужики... Кутята – они кутята и есть.
Я, вспомнив про свой козырь и напуская на рожу максимум безразличия, полез в карман и, доставая из него пакетик с недавней находкой, сказал:
– Хеля. От нашего столика – вашему. Пока вы тут с грибами сражались, мне там, на бережку, на лопату презабавная муля прыгнула. Женский оберег – «утиные лапки». Ранние карелы, приблизительно двенадцатый век. По моему глубокому убеждению, раньше люди гораздо больше нашего понимали в тонких материях. И прекрасно осознавали, изготавливая такие вещи, что это не просто украшение. И самое главное – вкладывали душу. Любой ювелир средней руки без особого труда добавит к этой карелочке недостающие фрагменты и получится вполне приличная память об этой поездке и нашем к тебе отношении. Владей и... береги себя, – и протянул ей подвеску.
Хеля привстала и приняла на ладонь подарок. Полюбовалась задумчиво и испытывающе посмотрела на меня. Может, мне показалось, но в глазах ее блеснула крошечная слезинка.
– Иди сюда, гаденыш. Целовать буду, – услышал я и, почувствовав ее руки на своих плечах, утонул в Поцелуе Женщины.
Потом была секундная темнота в глазах на грани обморока и явственный звон в голове. Как школяр, право слово.
– О-о-о! – услышал я восторженный и явно завистливый рев друзей и, потихоньку приходя в себя, рухнул назад, на пенку.
– Видел бы ты сейчас свою рожу, старый, – сокрушенно покачал головой Димыч. – А может и хорошо, что не видел. А то закомплексуешь еще. Лечи тебя потом.
Потихоньку мы угомонились, и сразу стал слышнее треск горящих сучьев, гудение языков пламени, жадно облизывающего смолистые, сахарные поленья...
Тишина.
Я смотрел на лица друзей и в который уже раз поражался, как отсвету костра удается так четко, контрастно высветить на них мельчайшие оттенки настроения, ход мыслей. Как незаметно сползли с этих на удивление родных лиц прикипевшие, казалось, навечно привычные маски однажды выбранного образа, столь необходимого в недавней, городской жизни.
Магия огня. Древняя и потаенная, очищающая и обжигающая одновременно. Ну какие тут найдешь слова? Только вздохнешь обескуражено, осознавая свое бессильное косноязычие, и намекнешь Димычу взглядом: «Давай брат, не тормози. Наливай».
Налил. Молча выпили... Хорошо.
– Ребята. Я не знаю, как будет правильно, но мне столько хочется спросить, – начал чуть сконфуженно Дитер и взглянул на нас с Димычем.
Мы кивнули поощряюще.
– Мои вопросы, возможно, покажутся сумбурными, где-то нетактичными. Но я буду стараться быть предельно искренним, а это, оказывается, не так просто, – затянул он опять.
– Дитер, хорош напрягаться. Говори как есть, не парься, – цыкнул Димыч зубом и философски взвесил бутылку в руке.
– Ну, хорошо. Я – немец. Живу в Германии. Хорошо знаю и люблю свою страну и свой народ. Я европеец по факту и по мироощущению. Мне понятна и прозрачна разница в менталитетах других европейских народов как фактор индивидуальности. Но мне очевидна и наша общность, которая много на чем замешана. Здесь, сейчас я тоже общаюсь с европейцами по факту и по мировоззрению. Ну, я так думаю, во всяком случае. Но полное ощущение, что вы не отсюда, а с другой планеты. Европейцы с Марса, например. Вы и здесь, и не здесь. Я сейчас не о пресловутой «русской загадке». Это уже давно расхожий штамп. Я о другом. Шайзе, затрудняюсь с формулировками, – сокрушенно помотал он головой.
– Ну, пока ты формулируешь, скажи, пожалуйста, – вклинился Димыч. – Вот ты – человек, европеец. Так? Так. Скажи-ка мне, мил человек, что есть в тебе самое ценное? Буквально одним-двумя словами. Можешь?
Дитер удивленно приподнял брови, недоумевая.
– Вопрос поставлен некорректно. Требуется уточнение. Ценное в какой сфере? Профессиональной, интеллектуальной, духовной... Мне надо подумать. Это очень неожиданно.
– Все ясно, – вздохнул Димыч и повернулся ко мне. – А у тебя?
Я даже не думал, как-то вырвалось само по себе:
– Душа.
– Вот и вся разница, морда твоя европейская. А то заладил, понимаешь: Марс – не Марс, здесь – не здесь... – удовлетворенно забулькал напарник «кедровкой» по стопкам.
И огорошил немца еще одним тестом.
– Ну-ка, прикинь. Вот шлялся ты где-нибудь вдали от своего фатерланда лет эдак пятнадцать. А еще лучше – сидел где-нибудь в Азии за контрабанду, например. Неважно. Истосковался по родным берегам – спасу нет. И вот ты дома. Какое будет твое первое желание? – и настырно уставился на немца.
Тот заерзал.
– Димыч, пойми. Я не умею отвечать на такие вопросы экспромтом. Они слишком глобальные. Или интимные. Мне подумать надо. Ну, не знаю... Может, посидеть на ступеньках своего дома, зайти в любимое кафе... Нет, не могу вот так сразу, – взмолился Дитер.
А Димыч все наседал.
– Нет, сокол ты наш задумчивый. Думать тут не надо. Нужно просто сказать. Или скучать не приходилось? – додавливал экзекутор. И, потеряв терпение, снова спросил у меня: – А твое какое будет первое желание?
Я помолчал, представляя себе соответствующую картинку. Почувствовал легкий озноб.
– Не скажу, что точно сделаю, но первое желание будет – выйти в поле, рухнуть в траву, прижаться к земле всем телом и говорить с ней... Наверное, так, – и встряхнулся, отгоняя наваждение.
А Димыч раздавая стопки, довольно проурчал:
– Вот и вся разница. Какие мы на фиг европейцы, если у нас земля живая? Если душа к ней сама тянется. Понял, менталитет ты наш импортный? На, накати, урюк, – и протянул ему дринк.
Дитер, как в забытьи, выпил. Мы тоже.
– Я попробую помочь Дитеру. Мне тоже очень многое хотелось бы услышать от вас, – подала голос Хелена, все это время с неослабевающим вниманием слушавшая наш разговор. – Скажите, почему в вас нет страха? Поясню. Основополагающим чувством типичного европейца является страх. В этом мало кто признается, но это так. Мы очень ценим тот уровень жизненного комфорта, который нас окружает, и очень боимся его потерять.
И каждый из нас предельно четко осознает, что эта удобная, привычная жизнь – не навсегда, а только до тех пор, пока ты можешь оплачивать свои счета. А существование вне этих привычных удобств, потеря достигнутого статуса – внушает ужас. И не отпускает ощущение зыбкости и ненадежности. Даже враждебности этого мира к тебе.
Он, мир, терпит тебя только потому, что ты кредитоспособен. А если возможность платить исчезает, ты моментально оказываешься на обочине. Пусть вас не обманывают гарантии по социалу. Это все равно нищета, и ты становишься изгоем, теряя друзей и близких.
А это очень страшно. И ведь причина твоих затруднений никого не интересует. Это не обязательно лень или усталость, последствия алкоголизма или наркомании. Нет. Ты такой же трудолюбивый, как и был. Просто твоя фирма разорилась или ты серьезно заболел. Да мало ли что.
Поверьте, это очень страшно. И этот страх толкает людей на все, чтобы не потерять работу. На подлость, интриги, предательство близких... Он принимает характер устойчивой фобии. Под этим прессом проходит вся наша жизнь.
И это все понятно и логично. Так устроен мир. А вы – другие. Хотя проблемы у личности, по сути, те же. Но в вас нет этого страха. Нет, ну, наверное, он есть, конечно, но не в такой глобальной форме и масштабах – точно. И это не отдельный пример отдельных людей. Это тенденция. И у вас, и у нас. Почему в вас нет этого страха? В чем секрет? – Хеля, выдохнув, замолчала и уставилась на нас.
Димыч недовольно покачал головой и рявкнул:
– Да потому что все херня, кроме пчел. А по совести, пчелы – тоже херня.
Я не выдержал и зааплодировал. Умеет соратник удивить, чего уж там... Хеля на секунду замерла, переваривая услышанное, а затем рассмеялась облегченно.
– Это очень непросто, но я поняла. Спасибо, Димыч. Ты предельно ясно ответил на мой вопрос.
– Всегда, пожалуйста. Обращайтесь, ежели чего, – парировал мой друг.
– Есть еще, по сути, аналогичные версии ответа. Бог дал, Бог и взял. Перемелется – мука будет, – решился добавить я.
Девушка кивнула, принимая реплику.
– А у меня есть еще один вопрос, но я не буду сейчас его обсуждать, – вдруг оживился притихший было Дитер.
– ???
– Попробую объяснить. Он возник не сегодня. И мне всегда было тяжело и неуютно обдумывать его. Но я не буду сейчас задавать этот вопрос, потому что, кажется, стал нащупывать понимание. Это даже не вопрос, а скорее загадка. Рискну показаться самонадеянным, но обозначу ее как Великую Немецкую Загадку. Я ее обязательно озвучу, но мне надо еще немножко подумать, – окончательно запутал нас немец.
– Дитер, – удивился Димыч. – Сам-то понял, что сказал?
– Я – понял. Мы еще к этому вернемся обязательно. Попозже. А сейчас, чтобы нормально вести дискуссию, мне надо перестроиться немного. Понимаете, в чем сложность общения с вами. Задавая вопрос, никогда нельзя предугадать, в какой плоскости будет ответ. Основная проблема для меня в том, что у вас, русских, очень необычный формат мышления. Вы мыслите образами.
– Расшифруй, – заинтересовался я.
– Сейчас. Ну, вот хотя бы так... Можно взять какой-нибудь кубик, например, деревянный, покрашенный, с ребром в пять сантиметров, показать его немцу и попросить составить свое мнение. Немец, скорее всего, будет добросовестно описывать то, что он видит. То есть характеристики предмета.
А русский посмотрит, постучит им по столу, поцарапает и скажет, например, что кубик – полная херня, потому что сделан из дерьма и дерьмом покрашен. Сразу делается вывод, хотя подтекст задания был абсолютно иным. Я, конечно, сильно утрирую, но по сути именно так.
Понимаете разницу? И так во всем. К вам просто надо приноровиться и научиться думать как вы, – он явно беседовал сам с собой, и занятие это, похоже, ему чрезвычайно нравилось.
– Может, товарищу больше не наливать? – озаботился я.
– Ерунда. Ты, Дитер, меньше думай и больше кумекай. А еще лучше – врубай чуйку, копарь! Так оно вернее будет, – оборвал Димыч хаотичный ход мыслей нашего немецкого друга и, подняв бутылку, подозрительно посмотрел на присутствующих.
Мы вздохнули и протянули стопки для очередного возлияния.
– Вообще-то, интересная поездка получается, – закусил я весьма аппетитной щучкой. – Обычные темы для разговоров у нас это коп, если нет женщин – о женщинах и о бардаке в стране. Раньше это называлось политикой. А с вами все шиворот-навыворот.
– Ну, это нормальный процесс притирки. Новые люди, свежие впечатления... – улыбнулась Хеля.
– Ну не знаю. Не в первый раз с новичками ездим. В основном все их вопросы о находках. Кто, где и чего нашел. Эти рассказы они готовы слушать до утра, – развоспоминался я.
Девушка оживилась.
– Ну-ка, ну-ка. О находках, пожалуйста. Что тебе за твою поисковую жизнь запомнилось больше всего?
Я задумался.
– Хм. Странно, но в голову лезут почему-то не находки, а поездки и люди. Были, конечно, и находки, но не того уровня, о которых всю оставшуюся жизнь положено говорить с придыханием. Наверное, я тебя разочарую, но кладов мы с Димычем найти пока что не удосужились. Скажу больше. Я знаю многих и многих копарей, но никто из них не поправил существенно своего материального положения, занимаясь поиском. Скорее, наоборот.
Зато знаю нескольких, которые относили найденные ими иконы, энколпионы и прочие весьма недешевые «предметы культа», если уместен этот термин, в церковь батюшке. А люди они, мягко сказать, небогатые. Хотя среди нас всякие есть, конечно. Как и везде, впрочем. Но у большинства основной стимул и привлекательность поиска ограничивается тремя пунктами. Азарт предвкушения находки, ощущение свободы на выездах и... вот такие вот разговоры. Сиречь – общение.
Хеля задумалась.
– Ну, хорошо. Но ведь есть среди вас и такие, которым жажда наживы заменяет все перечисленное тобой. Если я правильно понимаю, в первую очередь против них и направлен этот ваш новый «антикопарский» закон. Я ознакомилась с ним. Сам понимаешь – необходимость. По сути, он преследует благие цели.
Если правда то, что периодически мелькает в новостях... О незаконных раскопках древних поселений, курганов с помощью бульдозеров. Это же вандализм, и любое государство просто обязано принимать меры в таких случаях. То есть появление этого закона, на мой взгляд, предопределено.
Но вот его редакция... Какие-то странные, расплывчатые формулировки, допускающие крайне широкую трактовку. Так не должно быть. Закон – это, по сути, предельно жесткая инструкция, имеющая целью обеспечить чиновнику только один вариант ее исполнения или применения. И обязательное наказание за неисполнение либо умышленное искажение сути этой инструкции. И никак иначе. Вероятно, ваши законодатели поторопились и пошли на поводу у общественного мнения. И приняли сырой, недоработанный вариант закона. Это так?
Мы с Димычем переглянулись и удрученно вздохнули.
– Эх, Хеля, Хеля... Простая твоя душа, колхоз тебе папа. Ну, давай запретим рыбалку как явление на том основании, что некоторые корыстолюбцы используют для промысла сети или взрывчатку. А? И насчет этого... «продукта законотворчества». Ты пойми, у нас не бывает, ну или почти не бывает непроработанных законов.
Есть законы, которые кажутся идиотскими подавляющему большинству просто потому, что они не отвечают интересам этого самого большинства. Но есть определенное меньшинство, интересы которого в максимальной степени учтены этими, как ты выразилась, странными, расплывчатыми формулировками.
Этот закон – почти идеально изготовленный инструмент с точки зрения заинтересованного меньшинства. Очень умный закон, честно. Позволяет одновременно убить не двух, а целую охапку зайцев.
– О каких зайцах речь? – оживился Дитер.
Мы, не удержавшись, рассмеялись. Я продолжил.
– Первый и самый главный заяц – это гарантированное устранение конкурентов. Уже потом идут и законодательное обеспечение своей монополии на раскопки, и поддержание на должном уровне цен на рынке сбыта древностей, и своя монополия на этом же рынке, и так далее. О мелочах вроде запрета на любое, даже самое мелкое частное строительство какого-нибудь курятника без соответствующей, не бесплатной, разумеется, экспертизы компетентных официальных организаций от археологии я уже молчу. Сущая мелочь по нынешним временам. Так, детишкам на молочко.
– То есть ты хочешь сказать, что это лобби официальной археологии, отражающее ее корыстный интерес? – округлила глаза Хелена.
Я улыбнулся.
– Молодец. Возьми с полки пирожок. Да не тот. С гвоздями. А вообще, надоела мне эта гнилая тема. В зубах уже навязла. Давайте о чем-нибудь более приятном, а?
– Подожди, пожалуйста, – волнуясь, прижала руки к груди девушка. – Давай уж договорим, раз начали.
Я неохотно кивнул.
– Зачем людям на госслужбе устранять своих гипотетических конкурентов? Все, что они находят – собственность государства по определению. Какое отношение они имеют к рынку антиквариата? Я не очень понимаю, – на Хелю жалко было смотреть.
Я скрипнул зубами от досады и продолжил ликбез для наивных.
– Ребята, это не мы, а вы прилетели с Марса. Нашу страну давно и увлеченно пилит зажравшаяся орда чиновников. В том числе и от археологии. В запасниках наших музеев, включая и музеи с мировым именем, уже давно не осталось ничего мало-мальски ценного. Теперь тащат прямо из выставочных залов, в лучшем случае меняя оригиналы на копии. Раньше на нашем гербе было «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а теперь «Все на продажу».
Вы вообще представляете себе объем средств, крутящихся на легальном и не очень, например, нумизматическом рынке? А он всегда был удельной вотчиной так называемых «белых» археологов как естественных монополистов поступления товара. Учтите еще, что основной процент выручки дают не суперраритеты, а недорогая, но массовая старина. В первую очередь это касается монет. То есть то, что всегда вынимало из земли низовое звено официалов.
Ты почитай, хохмы ради, отчеты о раскопках любого, не сенсационного городища. Это же курам на смех. Десяток черепков, ржавый хлам и полведра какаликов. Так не бывает, уж поверь нам, пожалуйста.
И тут появляемся мы как массовое явление. Находок мало у каждого, ну так нас ведь миллион с хвостиком. И кто еще этот хвостик считал? То есть, с одной стороны, мы неизбежно демпингуем цены на товар, а с другой, достаем то, что могло бы стать добычей «белых». Еще раз повторю: торговля стариной – это очень серьезные деньги. А серьезные деньги – это всегда серьезный подход серьезных людей. Всегда! Вот тут и появляется закон. Как пирожок из духовки. Раз – и готово.
А то, что у государства принципиально нет и не может быть ресурсов, чтобы обеспечить его безусловное исполнение, так это не беда. Главное – закон позволяет взять любого занимающегося поиском. А брать будут того, кого надо. И самое главное – отобьют желание гулять в полях у всех остальных. Еще раз повторюсь, это очень умный закон, написанный умными людьми, которые ставили перед собой ясные, конкретные цели.
Не поверишь, но в нашем правительстве почти нет неумных людей. Циничных полно, беспринципных и продажных сколько угодно. Но не глупых. Давай заканчивать? – взмолился я.
– Но это же не жизнь, а кошмарный сон! – вырвалось у девушки.
– Жизнь как сон? – ухмыльнулся я. – Может, и так. Но ведь есть у нас и другая жизнь. Например, здесь, на копе. Тебе не нравится?
– Нет-нет, что ты. Это действительно другая, настоящая, целая жизнь. Во всяком случае, для меня. Прошло всего несколько дней, а кажется, что годы.
– Сон, увиденный во сне, – резюмировал Димыч и парочкой смолистых сучьев оживил костер.
– Жизнь как сон, увиденный во сне... – задумчиво протянула Хеля. – Где-то я это уже слышала. Какой-то японец, кажется.
– Ну, значит, этот японец был наполовину русским. У дураков… пардон, земляков мысли сходятся, – с намеком протянул нам напарник свою лапищу с потерявшимися в ней стопками.
– Пусть так. Сон, увиденный во сне. Тогда я очень не хочу просыпаться. Спокойной ночи, мальчики. Приятных снов, – и, проигнорировав «кедровку», одарив присутствующих своей неподражаемой улыбкой, наша змейка, скользя как дивный эротический мираж, посетивший перевозбужденного подростка, не торопясь направилась к своей палатке.
Мы тихо охнули вслед.
Ну не гадюка, а???
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 12. Прелюдия как необходимость в деле удачного поиска кладов
– Мальчики, у вас есть шанс все проспать. И даже горячий чай, – вновь выдернул меня из морока нескромных сновидений серебряный колокольчик Хелиного голоска.
Взглянув на вытянувшиеся трубочкой причмокивающие губищи Димыча и непривычно умильное выражение его страшной рожи, я почувствовал себя не одиноким борцом с соблазнами, а привилегированным членом весьма элитного и оттого крайне немногочисленного походного клуба почитателей змей. Случайно, но отнюдь не бесталанно пнув четыре раза подряд валявшегося в сладком забытьи скрытого эротомана и заработав себе попутно искреннее, пылкое пожелание срочно и мучительно почить в бозе, я, наконец, выбрался из палатки.
Картина ласкала взор. Дитер, водрузив ногу на скромную охапку свеженаколотых полешек, горделиво приосанился, поигрывая топором на фоне бодренького костерка, и всем своим видом ненавязчиво демонстрировал законную гордость умелого человека, умудрившегося в полчаса освежевать некрупного мамонта алюминиевой вилкой. Я показал ему немытый, в заусеницах, окей и послал воздушный поцелуй нашей чаровнице.
За моей спиной неизбежной грозовой тучей наползал Димыч, стискивающий в руке изрядно побуревшие полотенца. Светлый образ порхающей мотыльком по лагерю хлопотуньи Хели почти примирил его с постылой действительностью в моем лице, и соратник энергично устремился к воде, намереваясь радикально обновиться посредством утреннего омовения.
Я поспешил следом.
– Ну че, дернем? Или слабо? – указал кивком на бескрайнее зеркало стылой сентябрьской воды мой безнадежно влюбленный друг.
– Легко! – азартно отозвался я, топорща заурядные, начинающие неуклонно синеть на утреннем ветерке, подрагивающие от озноба мышцы.
Мы одновременно рухнули в воду и взбесившимися ветряными мельницами оголтело рванули к горизонту. Вода моментально впилась ледяными иглами прямо в сердце, а ошпаренная холодом кожа настойчиво побуждала мысль к немедленному изобретению способа хождения по воде аки посуху. Ярясь и подвывая от незабываемых ощущений, мы месили загустевшую осеннюю воду бок о бок. Никто не хотел уступать.
– Ну, придурок, поворачиваем, – запаленно простонал Димыч, первым обретая зачатки здравого смысла.
Я, победно булькнув, резко развернулся к берегу, не тратя остатки сил на ненужные слова. Два обессилевших тюленя, выпрямляясь на ставших чужими конечностях, с трудом побрели по мелководью.
У кромки воды скорбной тенью отца Гамлета возвышался потеряшкой-леммингом опрометчиво разоблачившийся для такого же подвига Дитер. Взглянув на наши перекошенные физиономии, он прекратил вялые взмахи крылышками острых локотков, долженствующие обозначать героическую попытку грандиозного заплыва и, растерянно улыбаясь, развел руками.
– Ю хелп? В смысле Ду, – участливо пробасил Димыч чего-то импортное.
Немец, обалдев от неожиданно открывшегося ему таланта полиглота моего незаурядного друга, машинально кивнул. С удивительным проворством схватив его за руки-ноги, мы с плохо скрываемым злорадством мигом забежали в воду на десяток метров и с криком «Раз!» дружно похлопали в ладошки.
Визг пошедшей вразнос циркулярной пилы располосовал вековечную тишину заповедного края. А над всеми суетными телодвижениями выпендривающихся друг перед другом мужиков задорно хохотала возвышающаяся на тропинке, ведущей в лагерь, неприлично счастливая женщина.
Завтрак проходил в уже знакомой атмосфере энергичного набивания ртов и непрекращающихся попыток диалога в перерывах между судорожными глотками обжигающего чая.
– Как пойдем? – деловито накладывая третий слой аккуратнейших ломтиков сала на такой же изящный кусочек хлебца, поинтересовался Димыч.
– Ну, так же как вчера, по бережку. Включаем приборы и идем. Времени у нас примерно часов десять до старта. Находимся от души. Идем по вчерашнему маршруту, обнюхивая все по максимуму. Берем газ, котел и все к чаю. У второго озера сообразим перекус, – озвучил я очевидное.
Все согласно кивнули. Димыч добавил:
– Лагерь лучше бы сейчас собрать. Чтобы потом в темноте не дергаться, если задержимся. Да и дождь, мало ли... В гробу я видал мокрые палатки укладывать.
Я посмотрел на небо.
– Ну да. Не исключено. Тогда берем непромокайки. И налобники.
Через час мы стояли на берегу в полной боевой готовности. Я спохватился:
– Ребята, совсем забыл. Надо договориться с Дедушкой.
Немцы удивленно переглянулись. Я пояснил.
– Поисковики – немного суеверные люди. Считается, что потерянные или спрятанные сокровища охраняет Земляной Дедушка. Нечто среднее между гномиком и лешим. Во всяком случае, мне так видится. С весьма своеобразным характером и чувством юмора дедуля, промежду прочим. Захочет – на неоднократно выбитом пятаке великолепные находки подкинет. А может и на нетронутом урочище горой хлама засыпать.
Предполагается, что он неравнодушен к хорошему алкоголю и закуске. Главное, чтобы подношения были от души. Очень не любит алчных и корыстолюбивых. Определенного ритуала нет, каждый ищет свои слова. Мы с Димычем обычно выкапываем ямку, кладем туда монетку взамен ожидаемых находок, плескаем малую толику выпить-закусить и снова закапываем.
Что при этом произносит каждый из нас – его маленькая тайна. Подозреваю, что основоположником этой укоренившейся традиции был незабвенный Пиноккио на поле чудес. Приступим? – и мы разбежались по бережку, ища укромные местечки для своих ямок и периодически подбегая к Димычу, безропотно выдававшему страждующим «кедровку» и горсточку сухофруктов.
Еще через пять минут выстроившиеся цепочкой искатели сокровищ, обметая прибрежный песок неторопливыми взмахами клюшек, медленно двинулись навстречу Большой Удаче.
– Мальчики, у вас есть шанс все проспать. И даже горячий чай, – вновь выдернул меня из морока нескромных сновидений серебряный колокольчик Хелиного голоска.
Взглянув на вытянувшиеся трубочкой причмокивающие губищи Димыча и непривычно умильное выражение его страшной рожи, я почувствовал себя не одиноким борцом с соблазнами, а привилегированным членом весьма элитного и оттого крайне немногочисленного походного клуба почитателей змей. Случайно, но отнюдь не бесталанно пнув четыре раза подряд валявшегося в сладком забытьи скрытого эротомана и заработав себе попутно искреннее, пылкое пожелание срочно и мучительно почить в бозе, я, наконец, выбрался из палатки.
Картина ласкала взор. Дитер, водрузив ногу на скромную охапку свеженаколотых полешек, горделиво приосанился, поигрывая топором на фоне бодренького костерка, и всем своим видом ненавязчиво демонстрировал законную гордость умелого человека, умудрившегося в полчаса освежевать некрупного мамонта алюминиевой вилкой. Я показал ему немытый, в заусеницах, окей и послал воздушный поцелуй нашей чаровнице.
За моей спиной неизбежной грозовой тучей наползал Димыч, стискивающий в руке изрядно побуревшие полотенца. Светлый образ порхающей мотыльком по лагерю хлопотуньи Хели почти примирил его с постылой действительностью в моем лице, и соратник энергично устремился к воде, намереваясь радикально обновиться посредством утреннего омовения.
Я поспешил следом.
– Ну че, дернем? Или слабо? – указал кивком на бескрайнее зеркало стылой сентябрьской воды мой безнадежно влюбленный друг.
– Легко! – азартно отозвался я, топорща заурядные, начинающие неуклонно синеть на утреннем ветерке, подрагивающие от озноба мышцы.
Мы одновременно рухнули в воду и взбесившимися ветряными мельницами оголтело рванули к горизонту. Вода моментально впилась ледяными иглами прямо в сердце, а ошпаренная холодом кожа настойчиво побуждала мысль к немедленному изобретению способа хождения по воде аки посуху. Ярясь и подвывая от незабываемых ощущений, мы месили загустевшую осеннюю воду бок о бок. Никто не хотел уступать.
– Ну, придурок, поворачиваем, – запаленно простонал Димыч, первым обретая зачатки здравого смысла.
Я, победно булькнув, резко развернулся к берегу, не тратя остатки сил на ненужные слова. Два обессилевших тюленя, выпрямляясь на ставших чужими конечностях, с трудом побрели по мелководью.
У кромки воды скорбной тенью отца Гамлета возвышался потеряшкой-леммингом опрометчиво разоблачившийся для такого же подвига Дитер. Взглянув на наши перекошенные физиономии, он прекратил вялые взмахи крылышками острых локотков, долженствующие обозначать героическую попытку грандиозного заплыва и, растерянно улыбаясь, развел руками.
– Ю хелп? В смысле Ду, – участливо пробасил Димыч чего-то импортное.
Немец, обалдев от неожиданно открывшегося ему таланта полиглота моего незаурядного друга, машинально кивнул. С удивительным проворством схватив его за руки-ноги, мы с плохо скрываемым злорадством мигом забежали в воду на десяток метров и с криком «Раз!» дружно похлопали в ладошки.
Визг пошедшей вразнос циркулярной пилы располосовал вековечную тишину заповедного края. А над всеми суетными телодвижениями выпендривающихся друг перед другом мужиков задорно хохотала возвышающаяся на тропинке, ведущей в лагерь, неприлично счастливая женщина.
Завтрак проходил в уже знакомой атмосфере энергичного набивания ртов и непрекращающихся попыток диалога в перерывах между судорожными глотками обжигающего чая.
– Как пойдем? – деловито накладывая третий слой аккуратнейших ломтиков сала на такой же изящный кусочек хлебца, поинтересовался Димыч.
– Ну, так же как вчера, по бережку. Включаем приборы и идем. Времени у нас примерно часов десять до старта. Находимся от души. Идем по вчерашнему маршруту, обнюхивая все по максимуму. Берем газ, котел и все к чаю. У второго озера сообразим перекус, – озвучил я очевидное.
Все согласно кивнули. Димыч добавил:
– Лагерь лучше бы сейчас собрать. Чтобы потом в темноте не дергаться, если задержимся. Да и дождь, мало ли... В гробу я видал мокрые палатки укладывать.
Я посмотрел на небо.
– Ну да. Не исключено. Тогда берем непромокайки. И налобники.
Через час мы стояли на берегу в полной боевой готовности. Я спохватился:
– Ребята, совсем забыл. Надо договориться с Дедушкой.
Немцы удивленно переглянулись. Я пояснил.
– Поисковики – немного суеверные люди. Считается, что потерянные или спрятанные сокровища охраняет Земляной Дедушка. Нечто среднее между гномиком и лешим. Во всяком случае, мне так видится. С весьма своеобразным характером и чувством юмора дедуля, промежду прочим. Захочет – на неоднократно выбитом пятаке великолепные находки подкинет. А может и на нетронутом урочище горой хлама засыпать.
Предполагается, что он неравнодушен к хорошему алкоголю и закуске. Главное, чтобы подношения были от души. Очень не любит алчных и корыстолюбивых. Определенного ритуала нет, каждый ищет свои слова. Мы с Димычем обычно выкапываем ямку, кладем туда монетку взамен ожидаемых находок, плескаем малую толику выпить-закусить и снова закапываем.
Что при этом произносит каждый из нас – его маленькая тайна. Подозреваю, что основоположником этой укоренившейся традиции был незабвенный Пиноккио на поле чудес. Приступим? – и мы разбежались по бережку, ища укромные местечки для своих ямок и периодически подбегая к Димычу, безропотно выдававшему страждующим «кедровку» и горсточку сухофруктов.
Еще через пять минут выстроившиеся цепочкой искатели сокровищ, обметая прибрежный песок неторопливыми взмахами клюшек, медленно двинулись навстречу Большой Удаче.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 13. Как преодолевать перипетии, или Щщастье все-таки есть!
Я шел замыкающим по самой кромке травы, в максимальном отдалении от озера. Такова незавидная доля арьергарда. Хорошо, вчера тут успел пробежаться чуток. Рефлексы принадлежали прибору, мысли – мне. Что-то день сегодняшний нам готовит... Сердечко забилось в предвкушении славной охоты.
Все только начиналось. Я прял ушами как монгольская лошадь на стреме, чутко ловя малейшие оттенки сигналов своей «Маски», и привычно окунался в неторопливый поток бесконечной череды собственных мыслей, прервать который могла только проявившаяся находка. Пока – тишина.
– Витя, – с удивлением услышал я голос незаметно оказавшейся возле меня Хели и остановился в недоумении. – С тобой можно поговорить? – явно волнуясь, спросила она.
Я нейтрально пожал плечами, гадая, что случилось.
– Понимаешь, у нас есть определенные трудности с уединением. Не буду же я отзывать тебя в лагере за ближайшие кусты. Согласись – нелепость.
Я согласился.
– Это очень важный разговор для меня, и я надеюсь на твое понимание, – мучительно подбирала слова девушка.
Я старательно собрал кожу на роже в сложную гримасу, пытаясь изобразить на своем тонком одухотворенном лице причудливую смесь искреннего соучастия и легкого нетерпения.
– Расскажи мне о Димыче, пожалуйста, – выпалила она, сжигая мосты.
И мир рухнул.
Следующая секунда была самой длинной в моей жизни...
Время лопнуло и исчезло. Во Вселенной беззвучно взрывались новые и сверхновые. Галактики скручивались в тугие спирали и обессилено разматывались измочаленной пенькой. Астероидный пояс, изогнувшись в немыслимом вираже, обреченно вбивал сам себя в ледяную громаду Юпитера и разлетался мелким крошевом по закоулкам ближнего и дальнего космоса. Земля дрогнула и со скрежетом остановила свой извечный бег. Гены древних хозяев планеты, пробудившись, наполняли мой мозг невиданными образами, и жажда схватки розовым маревом застилала глаза.
Я видел девственные леса и саванны юной Земли. Стада мамонтов, неся страшные опустошения, вновь прорывались сквозь редкую цепочку древних загонщиков, поднимая клубы пыли. И пыль эта, закрывая солнце багровым облаком, драгоценной взвесью оседала на Хелиных плечах. Она была там, в стойбище, у негаснущих костров, среди женщин моего племени. И пламя этих костров чарующими бликами играло на ее бронзовой коже. И вместе со всеми она встречала охотников, сгибающихся под тяжестью тел убитых, раненых и добычи. И я шел в этой цепочке, пристально выглядывая свою единственную в горстке встречающих.
Я отстоял свое право, ощерясь и вгрызаясь в глотки свирепых соперников в бесконечных битвах за счастье обладания ее юным телом. Мы с ней были детьми этого Времени, когда у мужчин не было никакой другой профессии, кроме как быть Мужчинами. А у женщин – Женщинами. Это и было Счастье!
Могло быть...
Я опомнился, разжал стиснутые зубы. Обалдело потряс головой, приходя в сознание. К моему великому изумлению, вокруг ничего не изменилось. Хеля встревоженно смотрела мне в глаза.
– Витя, что случилось? У тебя было такое лицо...
Я окончательно взял себя в руки. Потрясение ушло, оставив после себя пустоту и, как ни странно, облегчение. Теперь это не мой узелок. Бедный Димыч. Вздохнул, прощаясь с недавним наваждением, и переспросил девушку:
– Что ты хочешь услышать? – и уже совсем спокойно взглянул на свое несостоявшееся счастье, нервно перебирающее пальцами по гладкому древку лопаты на своем плече.
– Я не знаю. Боюсь знать, – глухо произнесла она.
– Ладно. Я понял. Слушай главное. Этого будет достаточно. Он ничего не умеет делать наполовину. Ни дружить, ни любить, ни жить. Пытаться загнать его в какие-то рамки – бессмысленная трата времени. Если бы ты запала на него хотя бы три дня назад, все, скорее всего, обошлось бы малой кровью и большим обоюдным удовольствием. Теперь – уже нет. Ты взрослый человек и понимаешь, что наша поездка – прекрасная, но всего лишь одна из многих страничек в вашей жизни. И в городе придет отрезвление. Понимаешь, он сможет жить только здесь и нигде больше. А ты здесь сможешь?! Он – мой друг, и я знаю, что для него до сих пор не существовало невыносимой боли. И не уверен, что ему нужна эта боль. Это все. Если можешь сделать чудо – делай. И никого не слушай, меня в том числе. И... спасибо тебе.
Я замолчал и вновь двинулся вдоль берега, догоняя ушедшую вперед пару.
Ну, дела... Чтобы я еще раз подписался на наличие свободной тетки в поиске?! Да лучше клюшку сожрать без соли.
Ох, Димыч, Димыч... Чем же помочь тебе, старина?
Приятный сигнал разбудил забитые в угол подсознания рефлексы, и остатки нежных чувств кубарем выкатились из черепной коробки.
Вот это – мое. Поиск форева!
Мы незаметно подошли к знакомым останкам деревушки, разбогатев в пути на две-три находки на брата. «Сестре», похоже, пока не везло. Правда, было незаметно, чтобы ее это сильно огорчало.
Постояли, перекурили, похвастались хабаром на скорую руку и пошли от воды в лес.
Ну что, Дедуля, порадуешь или как?
Все.
Поиск.
Меня не было на поверхности земли. Все чувства блуждали под дерном, на глубине примерно тридцати сантиметров. Энергетический клон пальцев легко проникал в слежавшуюся, утрамбованную временем почву и, реагируя на каждый сигнал, трепетно ощупывал призрачными подушечками каждую находку еще до того, как я вонзал лопату в землю.
Мне казалось, я схожу с ума. Несколько раз я угадывал номинал и возраст монет, когда они еще только дремали в поднятом комке земли. Я говорил с ними, ласкал их совершенные формы слегка подрагивающими пальцами, скорбел над неизбежными, порой безжалостными дефектами, сдувал с них песчинки как с любимого ребенка и так же трепетно упаковывал в уютную пленку пакетиков. Душа пела от восторга.
Ко мне периодически подбегали ребята с горящими глазами и что-то спрашивали, показывая свою добычу. Я, как в тумане, отвечал, приободряя друзей, улыбаясь им и восхищаясь их находками, а сам, боясь расплескать эту кристально чистую эйфорию вдохновения, нес себя над землей, забыв про все и всех, и не понимал, где я, на каком свете... Да и не хотел понимать.
Внезапно лес закончился и мы увидели озеро.
Все, конец пути. Теперь только назад. Все как-то разом загалдели, вытаскивая свои сокровища, хватая и рассматривая чужие находки, ахая и охая от избытка чувств.
Е-ма-е!!! Как же нам было хорошо.
Хеля, вцепившись мне в локоть, что-то тараторила, радостно улыбаясь. Дитер тянул нас на ближайший от воды холмик под соснами, размахивая руками и морща лоб. Димыч, утвердительно кивая ему в ответ, легонько подталкивал немца в выбранном направлении, стремясь хотя бы ненадолго остаться наедине со своими богатствами. И тот пошел, беспрестанно оглядываясь и уже привычно поправляя лопату на плече.
Потихоньку возбуждение стало спадать, и мы вспомнили про чай. Загудел газ в горелке, котелок с водой оседлал баллон, а Змея со сноровкой бывалой хозяйки стала раскладывать заедки.
И тут на бивуак ввалилось привидение...
Бледный, шатающийся господин Кляйн на заплетающихся ногах подошел к нам и, слабо махнув рукой в сторону холма, громко икнул. После секундной оторопи мы молниями метнулись наверх, оставив далеко позади умирающий призрак Дитера, и, задыхаясь, сгрудились вокруг добротной квадратной ямы почти метровой глубины.
На дне ее стоял потемневший от времени, в прозелени от мощных медных полос окантовки, крутобокий и притягательно осанистый сундук.
Я шел замыкающим по самой кромке травы, в максимальном отдалении от озера. Такова незавидная доля арьергарда. Хорошо, вчера тут успел пробежаться чуток. Рефлексы принадлежали прибору, мысли – мне. Что-то день сегодняшний нам готовит... Сердечко забилось в предвкушении славной охоты.
Все только начиналось. Я прял ушами как монгольская лошадь на стреме, чутко ловя малейшие оттенки сигналов своей «Маски», и привычно окунался в неторопливый поток бесконечной череды собственных мыслей, прервать который могла только проявившаяся находка. Пока – тишина.
– Витя, – с удивлением услышал я голос незаметно оказавшейся возле меня Хели и остановился в недоумении. – С тобой можно поговорить? – явно волнуясь, спросила она.
Я нейтрально пожал плечами, гадая, что случилось.
– Понимаешь, у нас есть определенные трудности с уединением. Не буду же я отзывать тебя в лагере за ближайшие кусты. Согласись – нелепость.
Я согласился.
– Это очень важный разговор для меня, и я надеюсь на твое понимание, – мучительно подбирала слова девушка.
Я старательно собрал кожу на роже в сложную гримасу, пытаясь изобразить на своем тонком одухотворенном лице причудливую смесь искреннего соучастия и легкого нетерпения.
– Расскажи мне о Димыче, пожалуйста, – выпалила она, сжигая мосты.
И мир рухнул.
Следующая секунда была самой длинной в моей жизни...
Время лопнуло и исчезло. Во Вселенной беззвучно взрывались новые и сверхновые. Галактики скручивались в тугие спирали и обессилено разматывались измочаленной пенькой. Астероидный пояс, изогнувшись в немыслимом вираже, обреченно вбивал сам себя в ледяную громаду Юпитера и разлетался мелким крошевом по закоулкам ближнего и дальнего космоса. Земля дрогнула и со скрежетом остановила свой извечный бег. Гены древних хозяев планеты, пробудившись, наполняли мой мозг невиданными образами, и жажда схватки розовым маревом застилала глаза.
Я видел девственные леса и саванны юной Земли. Стада мамонтов, неся страшные опустошения, вновь прорывались сквозь редкую цепочку древних загонщиков, поднимая клубы пыли. И пыль эта, закрывая солнце багровым облаком, драгоценной взвесью оседала на Хелиных плечах. Она была там, в стойбище, у негаснущих костров, среди женщин моего племени. И пламя этих костров чарующими бликами играло на ее бронзовой коже. И вместе со всеми она встречала охотников, сгибающихся под тяжестью тел убитых, раненых и добычи. И я шел в этой цепочке, пристально выглядывая свою единственную в горстке встречающих.
Я отстоял свое право, ощерясь и вгрызаясь в глотки свирепых соперников в бесконечных битвах за счастье обладания ее юным телом. Мы с ней были детьми этого Времени, когда у мужчин не было никакой другой профессии, кроме как быть Мужчинами. А у женщин – Женщинами. Это и было Счастье!
Могло быть...
Я опомнился, разжал стиснутые зубы. Обалдело потряс головой, приходя в сознание. К моему великому изумлению, вокруг ничего не изменилось. Хеля встревоженно смотрела мне в глаза.
– Витя, что случилось? У тебя было такое лицо...
Я окончательно взял себя в руки. Потрясение ушло, оставив после себя пустоту и, как ни странно, облегчение. Теперь это не мой узелок. Бедный Димыч. Вздохнул, прощаясь с недавним наваждением, и переспросил девушку:
– Что ты хочешь услышать? – и уже совсем спокойно взглянул на свое несостоявшееся счастье, нервно перебирающее пальцами по гладкому древку лопаты на своем плече.
– Я не знаю. Боюсь знать, – глухо произнесла она.
– Ладно. Я понял. Слушай главное. Этого будет достаточно. Он ничего не умеет делать наполовину. Ни дружить, ни любить, ни жить. Пытаться загнать его в какие-то рамки – бессмысленная трата времени. Если бы ты запала на него хотя бы три дня назад, все, скорее всего, обошлось бы малой кровью и большим обоюдным удовольствием. Теперь – уже нет. Ты взрослый человек и понимаешь, что наша поездка – прекрасная, но всего лишь одна из многих страничек в вашей жизни. И в городе придет отрезвление. Понимаешь, он сможет жить только здесь и нигде больше. А ты здесь сможешь?! Он – мой друг, и я знаю, что для него до сих пор не существовало невыносимой боли. И не уверен, что ему нужна эта боль. Это все. Если можешь сделать чудо – делай. И никого не слушай, меня в том числе. И... спасибо тебе.
Я замолчал и вновь двинулся вдоль берега, догоняя ушедшую вперед пару.
Ну, дела... Чтобы я еще раз подписался на наличие свободной тетки в поиске?! Да лучше клюшку сожрать без соли.
Ох, Димыч, Димыч... Чем же помочь тебе, старина?
Приятный сигнал разбудил забитые в угол подсознания рефлексы, и остатки нежных чувств кубарем выкатились из черепной коробки.
Вот это – мое. Поиск форева!
Мы незаметно подошли к знакомым останкам деревушки, разбогатев в пути на две-три находки на брата. «Сестре», похоже, пока не везло. Правда, было незаметно, чтобы ее это сильно огорчало.
Постояли, перекурили, похвастались хабаром на скорую руку и пошли от воды в лес.
Ну что, Дедуля, порадуешь или как?
Все.
Поиск.
Меня не было на поверхности земли. Все чувства блуждали под дерном, на глубине примерно тридцати сантиметров. Энергетический клон пальцев легко проникал в слежавшуюся, утрамбованную временем почву и, реагируя на каждый сигнал, трепетно ощупывал призрачными подушечками каждую находку еще до того, как я вонзал лопату в землю.
Мне казалось, я схожу с ума. Несколько раз я угадывал номинал и возраст монет, когда они еще только дремали в поднятом комке земли. Я говорил с ними, ласкал их совершенные формы слегка подрагивающими пальцами, скорбел над неизбежными, порой безжалостными дефектами, сдувал с них песчинки как с любимого ребенка и так же трепетно упаковывал в уютную пленку пакетиков. Душа пела от восторга.
Ко мне периодически подбегали ребята с горящими глазами и что-то спрашивали, показывая свою добычу. Я, как в тумане, отвечал, приободряя друзей, улыбаясь им и восхищаясь их находками, а сам, боясь расплескать эту кристально чистую эйфорию вдохновения, нес себя над землей, забыв про все и всех, и не понимал, где я, на каком свете... Да и не хотел понимать.
Внезапно лес закончился и мы увидели озеро.
Все, конец пути. Теперь только назад. Все как-то разом загалдели, вытаскивая свои сокровища, хватая и рассматривая чужие находки, ахая и охая от избытка чувств.
Е-ма-е!!! Как же нам было хорошо.
Хеля, вцепившись мне в локоть, что-то тараторила, радостно улыбаясь. Дитер тянул нас на ближайший от воды холмик под соснами, размахивая руками и морща лоб. Димыч, утвердительно кивая ему в ответ, легонько подталкивал немца в выбранном направлении, стремясь хотя бы ненадолго остаться наедине со своими богатствами. И тот пошел, беспрестанно оглядываясь и уже привычно поправляя лопату на плече.
Потихоньку возбуждение стало спадать, и мы вспомнили про чай. Загудел газ в горелке, котелок с водой оседлал баллон, а Змея со сноровкой бывалой хозяйки стала раскладывать заедки.
И тут на бивуак ввалилось привидение...
Бледный, шатающийся господин Кляйн на заплетающихся ногах подошел к нам и, слабо махнув рукой в сторону холма, громко икнул. После секундной оторопи мы молниями метнулись наверх, оставив далеко позади умирающий призрак Дитера, и, задыхаясь, сгрудились вокруг добротной квадратной ямы почти метровой глубины.
На дне ее стоял потемневший от времени, в прозелени от мощных медных полос окантовки, крутобокий и притягательно осанистый сундук.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 14. ... И сказано было мне...
Мы одновременно опустились на землю, не сводя зачарованных взглядов с находки. Сердце норовило выскочить из гортани, и я до сих пор недоумеваю, почему ему это не удалось. Послышался шорох шагов подошедшего первооткрывателя.
– Тебя как сюда вообще занесло, чудо заморское? – обернулся Димыч к немцу.
– Я же вам говорил, что здесь какой-то непонятный сигнал. А ты порекомендовал проверить, – ответил начавший приходить в себя Дитер.
– Я? Порекомендовал? – искренне удивился напарник.
– Да ладно, ерунда это все. Доставать-то будем? – привлек я внимание друзей к более насущному.
И взглянул на Мелкого.
– Давай, лезь.
Тот отшатнулся испуганно.
– Почему я? А вдруг я что-то сделаю не так? Нет. Димыч, давай ты.
Избранный депутат, помедлив секунду, решительно нырнул во влажную песчаную яму. Вскоре оттуда показалась рука и, красноречиво сгибая-разгибая пальцы, потребовала лопату. Инструмент незамедлительно был предоставлен, и вновь томительной резиной потянулось ожидание. Лопата выскочила из провала и, едва не зашибив Хелю, плюхнулась на пригорок. Затем оттуда же, из глубины, энергично полетели полные пригоршни песка.
Наконец Димыч заерзал, устраиваясь коленками поудобней, выгнул спину дугой и с натугой попятился, раздвигая нас монументальным задом. Белому свету явилась верхняя часть туловища нашего соратника, венчаемая головой со свекловичного цвета рожей от прилившей к ней крови, и с прижатым к груди сокровищем.
– Вот, – просипел он, бережно ставя сундук на траву и не отводя от него взгляда. Потом машинально стал отряхиваться от изобильно обсыпавшего его песка.
Я завороженно протянул руку к извлеченной древности, намереваясь смахнуть с нее остатки грунта, и тут же был остановлен резким жестом Димыча. Сопя, он извлек из очередного своего кармана нетронутую упаковку хэбэшных перчаток и с укоризной выдал каждому по свежей паре. После чего мы трепетно, боясь лишний раз прикоснуться к почерневшим от времени доскам, не торопясь освободили находку от всего налипшего мусора.
Это был даже не сундучок, а скорее – ларец. Великолепно сохранившийся, на вид чрезвычайно прочный, размерами чуть больше обычного дешевого принтера. Весь перепоясанный солидными позеленевшими медными полосами старательной оплетки, увенчанный фигурной, медной же, литой ручкой, он завораживал и будил безудержный полет фантазии.
– А как его открывать? У нас же нет ключа, – вернула нас в реальность Хеля, углядевшая на боку ларца проушину скважины (Разве? – Корр.).
– А хоть бы и был. Толку-то... – отозвался Димыч, сдвигая находку в сторону и берясь за лопату. – За столько лет в земле замок закис вусмерть, если вообще еще живой. Отойдите, не мешайте, – отогнал он нас от ямы, быстренько ее закопал и любовно разровнял песок на поверхности.
– Да, ребятки. Придется потерпеть до машины. Там чего-нибудь придумаем с... ключом, – подвел я итог, предлагая завершить поиск и направиться прямиком в лагерь.
Со скоростью молнии собрав нетронутую еду и вылив из котелка остатки почти полностью выкипевшей воды, мы, сбившись в кучку как озябшие воробышки, несли по очереди нежно прижимаемый к груди ларчик. На спотыкавшегося изредка очередного носильщика смотрели как на серийного маньяка – убийцу малолетних монахинь.
Обратный путь ощущался бесконечным.
Наконец показалась машина и приплясывающий возле нее, вырвавшийся вперед на последних метрах Димыч, размахивающий какой-то железкой.
Приняв ларец из моих натруженных рук, он аккуратно поставил его на расстеленную загодя на земле свою куртку и философски воззрился на петли.
– Я думаю так, – глубокомысленно изрек медвежатник-любитель. – Шлифанем надфилем головки клепок на петлях – и дело с концом. Замок ломать жалковато. Вдруг он еще не совсем труп. Да и ларчик – зачетный сам по себе. Чего корежить приятную вещь? А клепки – фигня. Замастрячить новые из того же шмурдяка, которого дома – ведрами, как два пальца об асфальт. Так?
Я согласно кивнул. Димыч взялся за работу.
Через двадцать минут ювелирной работы освобожденные петли нехотя выползли из посадочных гнезд, аккуратнейшим образом отжатые от задней стенки Димычевым ножом. Сделав глубокий вдох-выдох, он чуток расшевелил крышку, просунул лезвие ножа в наметившуюся щель под ней и, убедившись, что больше ничто не препятствует предстоящему созерцанию таящихся в пока еще закрытом чреве ларчика сокровищ, приподнялся и трубным гласом Деда Мороза, приготовившегося одаривать своих маленьких засранцев-почитателей всеми благами мира, пророкотал:
– Прошу!
Потом тщательно отряхнул руки и подтолкнул Дитера к замершему от своей неожиданной беззащитности сундучку. Немец, затаив дыхание, встал на колени с лицевой стороны ларца, аккуратно взялся за дальние углы крышки и медленно потянул ее на себя, открывая нам дремлющую вековую тайну.
Четыре головы, заслонив солнце, сомкнулись над раскрытым хранилищем добытых сокровищ.
Внутри, занимая почти все пространство, лежал объемистый сверток. Я аккуратненько приподнял его на вытянутых руках и кивнул Димычу на «Ниву». Тот, моментально содрав с остолбеневшего Дитера куртку, расстелил ее на капоте и, придерживая меня за локоток, бережно проводил к машине.
Уложив находку, я стал разворачивать нечто, напоминающее тонкую темную замшу, расползающуюся у меня в руках.
– Аккуратней, каззел, – ласково прошипел напарник.
Я не отреагировал, продолжая работать. После замши пришел черед следующей «одежки» в образе такой же темно-бурой рухляди, но типа бумаги в какой-то засохшей пропитке.
Наконец нашим глазам предстал тускло-серого цвета брусок размером примерно с три кирпича, уложенных как костяшки домино в ладони.
– Книга, – ахнула Хеля, чуть коснувшись пальчиком боковины и почувствовав нежной кожей неровные ребрышки спрессованных страниц.
Димыч провел очередной чистой перчаткой по матово-серой поверхности, бугрящейся кабошонами самоцветов и жемчугом зерни.
– Мать моя женщина! Вот это оклад! – ахнул он, нависая над книгой. – Это что же за рыбку мы выловили?
Я обдумывал варианты и наконец решился.
– Слушайте, ее нельзя открывать. Сами понимаете – древнючая бумага, свет... Загубить можем.
Народ робко, но запротестовал. Хеля озвучила волю большинства:
– Ну давайте в одном месте попробуем открыть, чтобы хотя бы попытаться узнать, что мы нашли. Я же не доживу до города, просто умру от любопытства. Вы сможете разобраться в старом русском языке?
– А хрен его знает, – чистосердечно признался я. – В датах еще попробую, а в тексте – вот так сразу, с кондачка... Вряд ли. Там же почти все без огласовок, предложения – через раз без пауз. В общем, так. Если открывать, то первую или последнюю страницу. Там должны быть даты и что-то типа оглавления... надеюсь, – раздираемый противоречивыми желаниями, капитулировал я. – Так, Хеля. Готовь фотик, прицеливайся в книгу, я попробую открыть начало и конец. Как только открою, ты делаешь три снимка каждой страницы. Локтями упрись в капот, чтобы руки не дрожали. Дитер, делаешь то же самое, только видео. Понял? Димыч, поищи, во что ее упаковать потом. Наши непромокайки сгодятся, еще скотч и маленький рюкзачок. Нож дай. И поживее, ребята. Ну нельзя так с ней, понимаете?
Народ засуетился, озабоченный приготовлениями. Вскоре все было готово. Немцы встали прямо перед книгой, нацелившись на нее своими смартфонами, а я чуть сбоку. Подумав, снял перчатки. Выдохнул и обушком лезвия подцепил серебряную доску обложки, помогая себе кончиками пальцев левой руки.
Нехотя приподнялась доска, открывая титульный лист. Я впился взглядом в открывшуюся страницу, пытаясь определить, из чего она сделана. Защелкали-зажужжали фотики.
– Все. Готово, – отчеканила Хеля.
Я медленно опустил обложку, перевернул книгу. Мы, уже гораздо увереннее, повторили процедуру. Тщательно упаковав находку, убрали ее в салон и стали рассматривать фотографии. Получилось великолепно. Немцы завороженно любовались приоткрывшей свои странички тайной, а мой взгляд выискивал даты. Масло в голове начинало закипать, но общая картинка уже вырисовывалась. Решительно забрав у Хели ее мобилу, я попросил у всех минуточку внимания.
– Значит, так. Излагаю свою версию, – состыковывая остатки пазлов в голове, начал я. – Это не бумага, а пергамент. То есть рукопись. Рукопись на дорогущем пергаменте, тем более в таком окладе – баснословно дорогая вещь по тем временам, и заказывать ее после возникновения печатного станка – идиотизм. Значит, выпущена она до изобретения печати. Шрифт старославянский. Значит, книга – русская.
Дальше. Иван Федоров открыл свою типографию в тысяча шестьсот лохматом году. То есть наша находка изготовлена раньше. Далее. Светской литературы в те годы, да еще в рукописях, не существовало на Руси в принципе. Как и любой другой, в общем-то. То есть это церковная книга. С огромной долей вероятности – Библия или Евангелие. Судя по объему, во всяком случае. Рукописных изданий этих книг в мире – по пальцам пересчитать, а то, что мы ее нашли, не лезет ни в какие ворота. Этого просто не может быть.
Дальше. Поскольку мы на Вологодчине, то, скорее всего, это новгородская рукопись. Пока мне ничего в голову, кроме Геннадиевской Библии, не приходит. Хотя она вроде как на бумаге написана. Это самый конец пятнашки. Мрак. Давайте, мы с Димычем спокойно поищем дату.
Ребята притихнув, кивнули. Я забрал дитеровскую мобилу и, всучив ее другу, обозначил цель поиска.
– Значит, так. ВРП-шные полушки помнишь? – Димыч, обидевшись, разинул было пасть, но я вовремя спохватился. – Извини. Значит, ищем «ящерицу»– знак тысячи. Потом группу из трех-четырех букв. Сверху, возможно, «шлагбаум». Моя – первая страница, твоя – последняя. Поехали!
И мы сунули носы в дисплеи.
– Есть! – рыкнул Димыч и ткнул мне в лицо своей мобилой.
Я впился глазами в экран и зашевелил губами.
– Так. Ящерица, «зело», «ферт», какая-то зюзя и «добро». – Мой лоб не просто сморщился, а напоминал зад престарелого шарпея. – Дата, понятно, от сотворения мира. «Зело» – это шесть, зуб даю, «ферт» – пятьсот, а дальше, хоть убейте, не знаю. То есть шесть тысяч пятьсот какой-то год.
Я вспотел. Димыч парил рядом как загнанный локомотив. Считал он гораздо быстрее меня.
– Минус, грубо говоря, пять тыщ пятьсот, получаем десятый век с хвостиком. То есть одиннадцатый век. Вилы, – прохрипел он.
– Вилы, – подтвердил я обреченно.
– Евангелие одиннадцатого века?! Лучше бы мешок петровских рублей нашли. Не так дорого, конечно, но зато гораздо ликвиднее, – сразу врубаясь в тему, помрачнел Димыч.
Хеля, дрожа от нетерпения, засыпала меня вопросами.
– Почему Евангелие, а не Библия? Откуда уверенность в том, что это именно пергамент? Ты эксперт? Почему вилы?
Я, чувствуя свинцовую усталость в голове и смутную маету в душе, вяло отмахнулся.
– Погоди. Мне перекурить надо, с мыслями собраться. Пять минут помолчим, ладно? – и вытащил сигареты.
Все, спохватившись, закурили. Я, пару раз затянувшись, потихоньку стал распутывать очередной мохнатый клубок мыслей в башке.
– С Евангелием – самое простое. В те годы русской Библии вообще не существовало. По-моему, Геннадиевская и есть первая. Во всяком случае, из дошедших до нас. По пергаменту я не эксперт. Я эксперт по оводам.
Ребята недоумевающе взглянули на меня. Димыч с материнской нежностью приложил свою клешню к моему лбу. Я мотнул головой, стряхивая непомерную тяжесть.
– Ну чего уставились? Ну, шлялся я в молодости по Якутии, видел там ровдугу. Замша такая оленья. В ней дырки от укусов оводов, пауты по-сибирски. Они оленям шкуру прокусывают и в мясо свои личинки откладывают. Чтобы те родились сразу как на продовольственном складе. Якуты оленя кушают, из шкуры замшу делают, а дырки остаются. Два таких маленьких прострела – на последней странице, сами посмотрите, – ткнул я пальцем в дисплей. – А пергамент – та же шкура. Только выделка поизящнее. Теперь по поводу вил. Начну сначала. Ребята, мы нашли клад. С большущей буквы К. По нашему договору, он делится на всех в оговоренных пропорциях. Так?
Немцы дружно кивнули, Димыч тоскливо посмотрел в сторону. Ребят ему было искренне жаль. Начиналось самое трудное и неприятное. Я собрался.
– Каждый имеет право голоса, но основной голос – Дитера. Это его находка. Дитер, слушай меня внимательно. Это – из страны уйти не должно. – И показал рукой в салон. – Продаваться тоже не может. Ты понимаешь? Хватит с нас Синайского кодекса.
Дитер, кивнув, ободряюще посмотрел мне в глаза, и у меня отлегло от сердца.
– Сдавать государству – тоже не выход. Скорее всего, книгу по-тихому попытаются толкнуть, самое позднее через полгодика. На свою же голову. Я думаю, ее надо вернуть церкви. Но не абы кому, а настоящему священнику. С именем, ба-альшущим авторитетом и доброй славой. Такой есть. Лично знаком. Ну а все остальное – совсем просто. Кстати. А что думает наша дама? – я, повеселев, посмотрел на Хелю.
– А дама не возражает. Но все равно любопытно, сколько она может стоить? И что это за история с Синайским кодексом? – светло улыбнулась Змея.
– С кодексом – обычная история. Был наш, стал ваш. В первый раз официалы мощно бомбили музеи и церкви еще при Сталине. Ну и втюхали англопупам старейшую Библию в мире за стольник косарей ихних фунтов в 1933 году. Себе пять страничек на развод оставили, и все. Обычное дело – государственные интересы, епть. А сколько стоит наша, мне сложно даже представить. Какие-то дикие миллионы. Баксов. Подозреваю, что лет сто уже подобные вещи просто не продаются. Ну, вернее, с 1933 года.
Поэтому цену можно запрашивать любую. Но конца торгов никто из нас не увидит. Без вариантов. И тел никто не найдет. Такие раритеты в руках частника – это смертный приговор без исключений и права обжалования. А также для всего его ближнего круга родных и знакомых. Просто так говорю, на всякий случай. Так что...
– Не жили богато, не фиг начинать, – резюмировал Димыч и, ухмыляясь, облапил Хелю. – Что, маркиза, профукала свое богатство?
– Кто знает... Поживем – увидим, – протянула загадочно девушка и сквозь длиннющие ресницы обожгла ничего не подозревающую жертву прицеливающимся взглядом.
– Ну что, на чаек сподобимся? Время позволяет. Или... погнали наши городских? – поинтересовался я чаяниями народных масс, отходя от машины и облегченно потягиваясь.
– Я бы попила, – на всякий случай, моментально вживаясь в образ умирающей от голода сиротинки, отреагировала Хеля. – И вопросов еще куча. А в нашем пепелаце да по местным дорогам – какие разговоры? Только успевай закрывать рот, чтобы пломбы не повылетали.
Мы восхищенно зааплодировали, оценив перл. А Змея в благодарность сделала такой книксен, что, по-моему, даже валяющиеся в беспорядке по лагерю лопаты попытались встать торчком.
Мужики мгновенно мобилизовались и раскатали дастархан. Вскоре мы прихлебывали оказавшийся очень кстати чаек с непритязательными бутербродиками.
– Ну, спрашивай. Ч-черт! – зашипел обжегшийся горячим чаем Димыч и выпученными как у Громозеки глазами попытался разглядеть ошпаренную нижнюю губу.
Хеля смешливо фыркнула и кокетливо изобразила задумчивость.
– Ну, например... – неторопливо протянула она. – Понятно, что мы уже все решили и решили правильно. Но почему бы не попробовать смоделировать еще какой-нибудь, компромиссный вариант. Такая, знаете ли, гимнастика для ума.
– Как хотите. Мне – неинтересно. Я думаю, мы приняли оптимальный вариант. И мне это чертовски по душе. Хотя и идет вразрез со многими устоявшимися в голове стереотипами, – равнодушно покачал головой Дитер.
Одобрительно хмыкнувший Димыч очень по-свойски ткнулся в немца плечом и, согревая его взглядом, протянул пачку сигарет. Мелкий благодарно закурил.
Я, чтобы убить время и не огорчать нашу красавицу, предложил:
– А давай ты будешь выдвигать свои версии альтернативы, а мы постараемся добросовестно их обмозговать? Годится?
Она кивнула и, аккуратно подбирая слова, потянула ниточку.
– Ну, например. Почему вариант абсолютно легально сдать государству вам представляется таким уж безысходным? Ведь если приехать не в полицайамт, а в мэрию какого-нибудь крупного города по пути домой... Ну, есть ведь шанс придать процессу передачи книги незамалчиваемый впоследствии характер? То есть нейтрализовать корыстные побуждения местных властей. А значит, запустится механизм легального оформления находки, и мы сможем претендовать на законное вознаграждение. Не так ли?
Хеля с интересом взглянула на меня. Я едва сдержал скептическую ухмылку и постарался изобразить участливое сожаление.
– Нет. Ни одного шанса. Если мы доведем до властей гарантированную уникальность находки и, стало быть, ее запредельную рыночную стоимость, жить нам останется часы. Дальше пятидесяти километров от города уехать нам не дадут. Все будет просто и незатейливо – ДТП с неопознанным «КАМАЗом»-миксером и четыре хладных тела в рваной мешанине железа на обочине.
Самый мягкий, но нереальный вариант в нашей ситуации – это предельно честный чиновник среднего ранга, с которым будет первый разговор, потому что без подтвердившейся важности встречи до сановного тела мэра нас никто не допустит. И этот чиновник честно запускает процедуру оформления. Первое – он просто-напросто еще один покойник. Второе – нас интенсивно начинают трясти менты на предмет утаенных сокровищ, потому что никто не поверит, что мы себе ничего не открысятничали. И задерживают на вполне законных основаниях. А после суток-других в пресс-хате мы будем готовы рассказать и подписать что угодно. Правда, это будем уже не мы, а скулящие куски мяса.
За это время подчищаются все концы, а даже если инфа и просочится наружу, то тут же выяснится, что какие-то чудаки приволокли дешевую подделку и громко требовали признать ее оригиналом Декларации о независимости США. Когда твое консульство обо всем этом узнает и примчится выручать тебя и Дитера, вам все это будет уже глубоко по барабану. Предъявленные вами паспорта стопроцентно исчезнут, и фигурировать в деле вы будете как лица БОМЖ, требующие признать себя папой римским. Да и не будет, скорее всего, никакого дела. Как и нас. Так оно спокойнее, знаешь ли. Серьезные деньги – серьезные люди.
Чисто теоретически, есть, конечно, мизерный вариант проскочить между этими жерновами и даже уцелеть. Но. Ты готова поставить на кон свою жизнь? А наши?
Девушка отрицательно покачала головой. Задумалась.
– Ну хорошо. А если все-таки попытаться задействовать наши каналы и вывезти книгу с целью найти какой-нибудь солидный русский фонд, который сможет и легализовать возвращение находки на родину, и учесть наш финансовый интерес? – взвешивая каждое слово, произнесла она.
– Тогда ты, даже в случае нашего согласия, гарантированно теряешь нас как друзей. Потому что должна будешь думать о супервесомых гарантиях со своей стороны и раздражаться, что они нас не удовлетворяют. А таких гарантий у тебя просто не может быть. И вообще, когда один человек с пеной у рта вынужден доказывать другому, что он хороший и ему можно верить на слово – дружбе конец.
Дальше. Какие такие надежные каналы у вас есть, чтобы их можно было задействовать либо втемную, либо с гарантированным соблюдением тайны? Сопоставь их с уровнем находки. Особенно учитывая ваш национальный спорт – повальную склонность к стукачеству. Простите, не хотел обидеть. И еще.
Зачем ехать из Питера в Москву через Нью-Йорк? Книга и так гарантированно останется в стране, в надежных руках. По сути, мы просто вернем ее хозяину – верующим людям, для которых наша находка будет иметь только одну ценность – духовную.
Пойми, любой другой вариант, кроме уже выбранного, предполагает ответной ставкой нашу собственную жизнь. А за что? За эфемерную возможность искупаться однажды в шампанском? Извини, я себя ценю несколько дороже.
А так нам остается чистая совесть, наша грешная жизнь в целости и сохранности и бесценная дружба. И, кроме того, Хеля, за нас, всех четверых, многие и многие тысячи светлых людей молиться будут! Кому как, а мне этого хватит за глаза и за уши. Даже много. Я не прав?
Змейка, соглашаясь, слабо улыбнулась в ответ, а Дитер встрепенулся и непривычно, чисто по-расейски, ухмыляясь, заговорил:
– А знаете, очень смешно, но я поймал себя на абсолютно нелепой мысли. Витя говорил очень по-немецки, безупречно аргументируя сказанное и технически грамотно расставляя акценты. А я его слушал очень по-русски. И думал: «И когда же тебе надоест тянуть кота за гениталии? Ну, реально – запарил».
Через секунду тишины берег озера взорвался от сумасшедшего хохота. Димыч, трясясь как в падучей, лупил себя кулаком по коленкам и через раз – Дитера по макушке. Я, содрогаясь от не дающего вздохнуть смеха, отказывался верить собственным ушам и, не в силах произнести ни слова, жестами просил девушку повторить. Дитер счастливо ржал вместе с нами.
– Хеля! – прорыдал Димыч. – Ты все точно перевела?
– Я очень хороший специалист, мальчики. Очень! – заражаясь всеобщим весельем, прыскала в кулачок девушка.
– Братан! Ну я же тебе говорил, что у нас земля живая! – сграбастал подельник немца в свирепые объятия. – Погоди, еще женим тебя на какой-нибудь козырной нашей тетке, совсем на человека похож станешь.
Дитер внезапно посерьезнел и как-то очень просто сказал:
– А вот это с некоторых пор – моя мечта.
............
– Ну что, други мои, по машинам? – привычно изобразил я рыночного глашатая.
Все как-то разом подхватились и стали доупаковывать «Ниву» и наводить окончательный блеск на готовившейся вновь осиротеть полянке.
– Последний вопрос, – подошла ко мне Хеля. – Как все-таки поточнее узнать, что же мы такое нашли? Ну, чисто по-женски. Любопытно до обморока.
Я ободряюще погладил ее по плечу.
– Узнаем. Обязательно. Дай только на трассу выехать и связь поймать. В инете есть сканы всех рукописей, хранящихся в госфондах, музеях и церковных библиотеках. Тем более что в нашем случае поиск предельно упрощен. Рукописи Евангелие одиннадцатого века в русской редакции существуют, в лучшем случае, в пяти-шести версиях. Или я найду аналог, или у нас – неизвестный ранее экземпляр. Мне нужно будет от силы полчаса. Кроме того, отец Василий наверняка даст развернутую консультацию по нашему вопросу. Потерпишь?
Девушка благодарно кивнула и отошла к машине.
Вскоре наш застоявшийся рысак бодро месил кашу колеи по направлению к отчему дому.
И снова нас нещадно мотало по салону, но притерпевшиеся пассажиры, приобретя необычайную цепкость, вполне освоились и даже умудрялись высматривать в залепленных грязью окошках достойные их внимания осколки пейзажей.
Закончился разбитый проселок, пошла грейдерка – предвестник цивилизации и маячившего где-то на горизонте асфальта. Димыч, уткнув нос в планшетник, выискивал кратчайшую в паутинке дорог, стремясь, согласно моим вводным, вывести пепелац на нужную трассу. Ребята пытались поймать связь. Я рулил и маялся ответственностью принятого решения.
Машинка выкатилась на берег очередной речушки, и я удивленно нажал на тормоз. Дорога упиралась в никуда. Неширокий бревенчатый мост зиял солидным провалом, открывая взгляду любопытствующих полуистлевшие бревна обнажившихся опор. Мы не торопясь выбрались наружу из салона и как былинные богатыри выстроились на берегу, приставив ладошки козырьком ко лбу, защищая глаза от яркого вечернего солнца. За нашими спинами тянулись гигантские собственные тени.
Я оглянулся. Ни на одном из берегов не было никаких признаков жилья и, стало быть, полностью отсутствовала возможность поспрошать какой-нибудь недалекий объезд или брод.
– А что, ребятки, закручинились? Нету тут дороги, нету. Уж давненько как. Повертать придется, – послышалась старушечья бодренькая скороговорка совсем рядом.
Мы, чуть не подпрыгнув от неожиданности, с изумлением уставились на махонькую бабулю, стоящую возле машины. Хеля, охнув, схватилась за сердце.
– Добрый вечер, бабушка. Испугали прямо,– поздоровался я, приходя в себя. – А не подскажете нам, есть ли тут объезд какой-нибудь?
Старушка смешливо сощурила выцветшие глазки.
– А чего хошь скажу, милай. Чего ни спросишь. А только ведь забыл, поди, чего поспрошать хотел? Потом-то локотки кусать кинешься, а только поздно будет. Ну да ничего. Локотки – они для того и придуманы.
Ее горохом рассыпающийся говорок звонко перекатывался в черепной коробке и абсолютно не давал возможности сосредоточиться на какой-то отдельной мысли. А старушка не переставала бубнить.
– Ты не майся, не майся. Правильно вы все задумали. От большой напасти себя убережете. А тебе, соколик, и о себе еще подумать надобно. С весны, поди, из рук все валится-то?
Я недоуменно потряс головой.
– А ты не тряси башкой-то как мерин стоялый. А лучше ту вещичку, что по весне из землицы поднял, отнеси-ка назад, где взял, да и прикопай поглубже. Негоже ей на свет появляться-то. Великая в ней сила таится. Злая. Много беды наделать может. Она тебя, милок, и точит. А прикопаешь – все помаленьку и наладится. Верно тебе говорю, – дробно тараторила бабуля.
Спохватившийся Димыч мерно загудел:
– Бабуль, а чего это ты нам тут загадки загадываешь? Знаешь дорогу – скажи. А нет, так и на том спасибо.
Старушка озорно подбоченилась, глядя на нашего штурмана.
– Ой, силен. Ой, могуч. Ничего не боишься. Хороший какой, го-ордый. Спина прямая. А только тут ведь как – или ты гордыню сломаешь, или она тебя. Будет, будет тебе урок. Вижу. А там уж как сложится. Но ты ведь боли не боишься? Правда, она разная бывает, боль-то. Ну да ладно, выпутаешься.
Димыч нахмурил брови.
– Чего-то ты мать, того... Это с чего ради мне гнуться? Как умею – так и живу.
– А ежели поклон земной, к примеру, отбить сподобишься? А спина-то и не гнется. А? Ты подумай, подумай, милок. Время есть пока, – и бабулька просеменила к немцам. Остановилась перед девушкой, замерла. – Хелена, говоришь? Смешная-я... Ты, девонька, прикидывай поменьше, а больше сердечко слушай. Оно не обманет. Бабушка твоя послушала и тебе дорогу верную указала. В детках наше счастье, в детках. Мужики – они что, вечно воюют где-то, пропадают. А нам деток растить надо. В любви зачатых и любовью согретых, – осыпала она своими скороговорками Хелю и повернулась к Дитеру.
– Ну что, горемыка, думаешь, спрятался? Думаешь, никто не видит, оно и ладно? А от себя-то куда убежишь? Маманька-то любила тебя, звала... А померла одна. Плакала. Простил бы ты ее, сынок. В прощении – сила. И покой. Вижу, плохо тебе. От того и хворюшка приключилась. Погибельная. Доктора – они что, им правду говорить совесть не велит. А весны-то тебе и не увидать. Ну да ладно, помогу. Ты ведь и не жил еще совсем. Разве ж это жизнь была? Так, брел куда вели, как бычок на привязи. Только смотри у меня, не оплошай. Я ведь не от каждого смертушку-то отвожу. Понял, как дышать полной грудью, так и дыши, – она подошла к замершему немцу и ткнула его сухонькой щепотью в правую грудь. – Вот так оно и ладно будет, – и обернулась к нам.
– Ехать вам надобно, ребятки, раз к утру в городе быть хотите. А только все равно не успеть вам. Ну да ладно, совсем заболтала вас, старая. Езжайте уж.
Мы как завороженные побрели к машине. Наши тени послушно втянулись в салон, я завел двигатель, приоткрыл окошко и, трогаясь, спросил запоздало:
– Откуда ты такая взялась, бабуля?
Она, семеня вдоль дороги, прочастила неохотно:
– Откуда, откуда... Любопытный какой. Оттуда. От дедушки. Каждому дедушке, милок, своя бабушка полагается. Не знал? И не казнись ты, не майся за те полшажка, не сделанные в дальних горах. Не трусость то была – мудрость древняя. Она тебя и отвела тогда от края. Есть в тебе эта искорка. Береги ее. Пригодится еще не раз. Вижу. Езжай давай.
И я тронул газ, разворачиваясь и набирая скорость.
Вслед нам донеслось:
– И прекратите мне старика спаивать. Ишь, взяли моду... Он же только зимой в себя приходить начинает. Прям как дети малые...
Мы ехали молча, пытаясь переварить услышанное. Я на секунду обернулся. Дитер слепо уставился на грязные потеки на стекле. По лицу его текли слезы. Хеля, съежившись, забилась в уголок, выставив перед собой сцепленные в замок пальцы...
Я вспомнил.
Задыхаясь от ощущения неизбежной потери, резко ударил по тормозам, в два приема развернул «Ниву» и понесся обратно. Димыч уколол меня понимающим взглядом и промолчал.
Через минуту мы вновь стояли на том же месте. Вокруг, насколько хватало глаз, на обоих берегах – никого.
– Тень, – мрачно сказал Димыч.
– Что «тень»? – обернулась к нему девушка.
– У нее не было тени. Поехали.
Я молча взял Димычеву руку и аккуратно укусил ее за локоть. (Зачем? Обычно щипают.– Корр.)
И мы поехали дальше.
Мы одновременно опустились на землю, не сводя зачарованных взглядов с находки. Сердце норовило выскочить из гортани, и я до сих пор недоумеваю, почему ему это не удалось. Послышался шорох шагов подошедшего первооткрывателя.
– Тебя как сюда вообще занесло, чудо заморское? – обернулся Димыч к немцу.
– Я же вам говорил, что здесь какой-то непонятный сигнал. А ты порекомендовал проверить, – ответил начавший приходить в себя Дитер.
– Я? Порекомендовал? – искренне удивился напарник.
– Да ладно, ерунда это все. Доставать-то будем? – привлек я внимание друзей к более насущному.
И взглянул на Мелкого.
– Давай, лезь.
Тот отшатнулся испуганно.
– Почему я? А вдруг я что-то сделаю не так? Нет. Димыч, давай ты.
Избранный депутат, помедлив секунду, решительно нырнул во влажную песчаную яму. Вскоре оттуда показалась рука и, красноречиво сгибая-разгибая пальцы, потребовала лопату. Инструмент незамедлительно был предоставлен, и вновь томительной резиной потянулось ожидание. Лопата выскочила из провала и, едва не зашибив Хелю, плюхнулась на пригорок. Затем оттуда же, из глубины, энергично полетели полные пригоршни песка.
Наконец Димыч заерзал, устраиваясь коленками поудобней, выгнул спину дугой и с натугой попятился, раздвигая нас монументальным задом. Белому свету явилась верхняя часть туловища нашего соратника, венчаемая головой со свекловичного цвета рожей от прилившей к ней крови, и с прижатым к груди сокровищем.
– Вот, – просипел он, бережно ставя сундук на траву и не отводя от него взгляда. Потом машинально стал отряхиваться от изобильно обсыпавшего его песка.
Я завороженно протянул руку к извлеченной древности, намереваясь смахнуть с нее остатки грунта, и тут же был остановлен резким жестом Димыча. Сопя, он извлек из очередного своего кармана нетронутую упаковку хэбэшных перчаток и с укоризной выдал каждому по свежей паре. После чего мы трепетно, боясь лишний раз прикоснуться к почерневшим от времени доскам, не торопясь освободили находку от всего налипшего мусора.
Это был даже не сундучок, а скорее – ларец. Великолепно сохранившийся, на вид чрезвычайно прочный, размерами чуть больше обычного дешевого принтера. Весь перепоясанный солидными позеленевшими медными полосами старательной оплетки, увенчанный фигурной, медной же, литой ручкой, он завораживал и будил безудержный полет фантазии.
– А как его открывать? У нас же нет ключа, – вернула нас в реальность Хеля, углядевшая на боку ларца проушину скважины (Разве? – Корр.).
– А хоть бы и был. Толку-то... – отозвался Димыч, сдвигая находку в сторону и берясь за лопату. – За столько лет в земле замок закис вусмерть, если вообще еще живой. Отойдите, не мешайте, – отогнал он нас от ямы, быстренько ее закопал и любовно разровнял песок на поверхности.
– Да, ребятки. Придется потерпеть до машины. Там чего-нибудь придумаем с... ключом, – подвел я итог, предлагая завершить поиск и направиться прямиком в лагерь.
Со скоростью молнии собрав нетронутую еду и вылив из котелка остатки почти полностью выкипевшей воды, мы, сбившись в кучку как озябшие воробышки, несли по очереди нежно прижимаемый к груди ларчик. На спотыкавшегося изредка очередного носильщика смотрели как на серийного маньяка – убийцу малолетних монахинь.
Обратный путь ощущался бесконечным.
Наконец показалась машина и приплясывающий возле нее, вырвавшийся вперед на последних метрах Димыч, размахивающий какой-то железкой.
Приняв ларец из моих натруженных рук, он аккуратно поставил его на расстеленную загодя на земле свою куртку и философски воззрился на петли.
– Я думаю так, – глубокомысленно изрек медвежатник-любитель. – Шлифанем надфилем головки клепок на петлях – и дело с концом. Замок ломать жалковато. Вдруг он еще не совсем труп. Да и ларчик – зачетный сам по себе. Чего корежить приятную вещь? А клепки – фигня. Замастрячить новые из того же шмурдяка, которого дома – ведрами, как два пальца об асфальт. Так?
Я согласно кивнул. Димыч взялся за работу.
Через двадцать минут ювелирной работы освобожденные петли нехотя выползли из посадочных гнезд, аккуратнейшим образом отжатые от задней стенки Димычевым ножом. Сделав глубокий вдох-выдох, он чуток расшевелил крышку, просунул лезвие ножа в наметившуюся щель под ней и, убедившись, что больше ничто не препятствует предстоящему созерцанию таящихся в пока еще закрытом чреве ларчика сокровищ, приподнялся и трубным гласом Деда Мороза, приготовившегося одаривать своих маленьких засранцев-почитателей всеми благами мира, пророкотал:
– Прошу!
Потом тщательно отряхнул руки и подтолкнул Дитера к замершему от своей неожиданной беззащитности сундучку. Немец, затаив дыхание, встал на колени с лицевой стороны ларца, аккуратно взялся за дальние углы крышки и медленно потянул ее на себя, открывая нам дремлющую вековую тайну.
Четыре головы, заслонив солнце, сомкнулись над раскрытым хранилищем добытых сокровищ.
Внутри, занимая почти все пространство, лежал объемистый сверток. Я аккуратненько приподнял его на вытянутых руках и кивнул Димычу на «Ниву». Тот, моментально содрав с остолбеневшего Дитера куртку, расстелил ее на капоте и, придерживая меня за локоток, бережно проводил к машине.
Уложив находку, я стал разворачивать нечто, напоминающее тонкую темную замшу, расползающуюся у меня в руках.
– Аккуратней, каззел, – ласково прошипел напарник.
Я не отреагировал, продолжая работать. После замши пришел черед следующей «одежки» в образе такой же темно-бурой рухляди, но типа бумаги в какой-то засохшей пропитке.
Наконец нашим глазам предстал тускло-серого цвета брусок размером примерно с три кирпича, уложенных как костяшки домино в ладони.
– Книга, – ахнула Хеля, чуть коснувшись пальчиком боковины и почувствовав нежной кожей неровные ребрышки спрессованных страниц.
Димыч провел очередной чистой перчаткой по матово-серой поверхности, бугрящейся кабошонами самоцветов и жемчугом зерни.
– Мать моя женщина! Вот это оклад! – ахнул он, нависая над книгой. – Это что же за рыбку мы выловили?
Я обдумывал варианты и наконец решился.
– Слушайте, ее нельзя открывать. Сами понимаете – древнючая бумага, свет... Загубить можем.
Народ робко, но запротестовал. Хеля озвучила волю большинства:
– Ну давайте в одном месте попробуем открыть, чтобы хотя бы попытаться узнать, что мы нашли. Я же не доживу до города, просто умру от любопытства. Вы сможете разобраться в старом русском языке?
– А хрен его знает, – чистосердечно признался я. – В датах еще попробую, а в тексте – вот так сразу, с кондачка... Вряд ли. Там же почти все без огласовок, предложения – через раз без пауз. В общем, так. Если открывать, то первую или последнюю страницу. Там должны быть даты и что-то типа оглавления... надеюсь, – раздираемый противоречивыми желаниями, капитулировал я. – Так, Хеля. Готовь фотик, прицеливайся в книгу, я попробую открыть начало и конец. Как только открою, ты делаешь три снимка каждой страницы. Локтями упрись в капот, чтобы руки не дрожали. Дитер, делаешь то же самое, только видео. Понял? Димыч, поищи, во что ее упаковать потом. Наши непромокайки сгодятся, еще скотч и маленький рюкзачок. Нож дай. И поживее, ребята. Ну нельзя так с ней, понимаете?
Народ засуетился, озабоченный приготовлениями. Вскоре все было готово. Немцы встали прямо перед книгой, нацелившись на нее своими смартфонами, а я чуть сбоку. Подумав, снял перчатки. Выдохнул и обушком лезвия подцепил серебряную доску обложки, помогая себе кончиками пальцев левой руки.
Нехотя приподнялась доска, открывая титульный лист. Я впился взглядом в открывшуюся страницу, пытаясь определить, из чего она сделана. Защелкали-зажужжали фотики.
– Все. Готово, – отчеканила Хеля.
Я медленно опустил обложку, перевернул книгу. Мы, уже гораздо увереннее, повторили процедуру. Тщательно упаковав находку, убрали ее в салон и стали рассматривать фотографии. Получилось великолепно. Немцы завороженно любовались приоткрывшей свои странички тайной, а мой взгляд выискивал даты. Масло в голове начинало закипать, но общая картинка уже вырисовывалась. Решительно забрав у Хели ее мобилу, я попросил у всех минуточку внимания.
– Значит, так. Излагаю свою версию, – состыковывая остатки пазлов в голове, начал я. – Это не бумага, а пергамент. То есть рукопись. Рукопись на дорогущем пергаменте, тем более в таком окладе – баснословно дорогая вещь по тем временам, и заказывать ее после возникновения печатного станка – идиотизм. Значит, выпущена она до изобретения печати. Шрифт старославянский. Значит, книга – русская.
Дальше. Иван Федоров открыл свою типографию в тысяча шестьсот лохматом году. То есть наша находка изготовлена раньше. Далее. Светской литературы в те годы, да еще в рукописях, не существовало на Руси в принципе. Как и любой другой, в общем-то. То есть это церковная книга. С огромной долей вероятности – Библия или Евангелие. Судя по объему, во всяком случае. Рукописных изданий этих книг в мире – по пальцам пересчитать, а то, что мы ее нашли, не лезет ни в какие ворота. Этого просто не может быть.
Дальше. Поскольку мы на Вологодчине, то, скорее всего, это новгородская рукопись. Пока мне ничего в голову, кроме Геннадиевской Библии, не приходит. Хотя она вроде как на бумаге написана. Это самый конец пятнашки. Мрак. Давайте, мы с Димычем спокойно поищем дату.
Ребята притихнув, кивнули. Я забрал дитеровскую мобилу и, всучив ее другу, обозначил цель поиска.
– Значит, так. ВРП-шные полушки помнишь? – Димыч, обидевшись, разинул было пасть, но я вовремя спохватился. – Извини. Значит, ищем «ящерицу»– знак тысячи. Потом группу из трех-четырех букв. Сверху, возможно, «шлагбаум». Моя – первая страница, твоя – последняя. Поехали!
И мы сунули носы в дисплеи.
– Есть! – рыкнул Димыч и ткнул мне в лицо своей мобилой.
Я впился глазами в экран и зашевелил губами.
– Так. Ящерица, «зело», «ферт», какая-то зюзя и «добро». – Мой лоб не просто сморщился, а напоминал зад престарелого шарпея. – Дата, понятно, от сотворения мира. «Зело» – это шесть, зуб даю, «ферт» – пятьсот, а дальше, хоть убейте, не знаю. То есть шесть тысяч пятьсот какой-то год.
Я вспотел. Димыч парил рядом как загнанный локомотив. Считал он гораздо быстрее меня.
– Минус, грубо говоря, пять тыщ пятьсот, получаем десятый век с хвостиком. То есть одиннадцатый век. Вилы, – прохрипел он.
– Вилы, – подтвердил я обреченно.
– Евангелие одиннадцатого века?! Лучше бы мешок петровских рублей нашли. Не так дорого, конечно, но зато гораздо ликвиднее, – сразу врубаясь в тему, помрачнел Димыч.
Хеля, дрожа от нетерпения, засыпала меня вопросами.
– Почему Евангелие, а не Библия? Откуда уверенность в том, что это именно пергамент? Ты эксперт? Почему вилы?
Я, чувствуя свинцовую усталость в голове и смутную маету в душе, вяло отмахнулся.
– Погоди. Мне перекурить надо, с мыслями собраться. Пять минут помолчим, ладно? – и вытащил сигареты.
Все, спохватившись, закурили. Я, пару раз затянувшись, потихоньку стал распутывать очередной мохнатый клубок мыслей в башке.
– С Евангелием – самое простое. В те годы русской Библии вообще не существовало. По-моему, Геннадиевская и есть первая. Во всяком случае, из дошедших до нас. По пергаменту я не эксперт. Я эксперт по оводам.
Ребята недоумевающе взглянули на меня. Димыч с материнской нежностью приложил свою клешню к моему лбу. Я мотнул головой, стряхивая непомерную тяжесть.
– Ну чего уставились? Ну, шлялся я в молодости по Якутии, видел там ровдугу. Замша такая оленья. В ней дырки от укусов оводов, пауты по-сибирски. Они оленям шкуру прокусывают и в мясо свои личинки откладывают. Чтобы те родились сразу как на продовольственном складе. Якуты оленя кушают, из шкуры замшу делают, а дырки остаются. Два таких маленьких прострела – на последней странице, сами посмотрите, – ткнул я пальцем в дисплей. – А пергамент – та же шкура. Только выделка поизящнее. Теперь по поводу вил. Начну сначала. Ребята, мы нашли клад. С большущей буквы К. По нашему договору, он делится на всех в оговоренных пропорциях. Так?
Немцы дружно кивнули, Димыч тоскливо посмотрел в сторону. Ребят ему было искренне жаль. Начиналось самое трудное и неприятное. Я собрался.
– Каждый имеет право голоса, но основной голос – Дитера. Это его находка. Дитер, слушай меня внимательно. Это – из страны уйти не должно. – И показал рукой в салон. – Продаваться тоже не может. Ты понимаешь? Хватит с нас Синайского кодекса.
Дитер, кивнув, ободряюще посмотрел мне в глаза, и у меня отлегло от сердца.
– Сдавать государству – тоже не выход. Скорее всего, книгу по-тихому попытаются толкнуть, самое позднее через полгодика. На свою же голову. Я думаю, ее надо вернуть церкви. Но не абы кому, а настоящему священнику. С именем, ба-альшущим авторитетом и доброй славой. Такой есть. Лично знаком. Ну а все остальное – совсем просто. Кстати. А что думает наша дама? – я, повеселев, посмотрел на Хелю.
– А дама не возражает. Но все равно любопытно, сколько она может стоить? И что это за история с Синайским кодексом? – светло улыбнулась Змея.
– С кодексом – обычная история. Был наш, стал ваш. В первый раз официалы мощно бомбили музеи и церкви еще при Сталине. Ну и втюхали англопупам старейшую Библию в мире за стольник косарей ихних фунтов в 1933 году. Себе пять страничек на развод оставили, и все. Обычное дело – государственные интересы, епть. А сколько стоит наша, мне сложно даже представить. Какие-то дикие миллионы. Баксов. Подозреваю, что лет сто уже подобные вещи просто не продаются. Ну, вернее, с 1933 года.
Поэтому цену можно запрашивать любую. Но конца торгов никто из нас не увидит. Без вариантов. И тел никто не найдет. Такие раритеты в руках частника – это смертный приговор без исключений и права обжалования. А также для всего его ближнего круга родных и знакомых. Просто так говорю, на всякий случай. Так что...
– Не жили богато, не фиг начинать, – резюмировал Димыч и, ухмыляясь, облапил Хелю. – Что, маркиза, профукала свое богатство?
– Кто знает... Поживем – увидим, – протянула загадочно девушка и сквозь длиннющие ресницы обожгла ничего не подозревающую жертву прицеливающимся взглядом.
– Ну что, на чаек сподобимся? Время позволяет. Или... погнали наши городских? – поинтересовался я чаяниями народных масс, отходя от машины и облегченно потягиваясь.
– Я бы попила, – на всякий случай, моментально вживаясь в образ умирающей от голода сиротинки, отреагировала Хеля. – И вопросов еще куча. А в нашем пепелаце да по местным дорогам – какие разговоры? Только успевай закрывать рот, чтобы пломбы не повылетали.
Мы восхищенно зааплодировали, оценив перл. А Змея в благодарность сделала такой книксен, что, по-моему, даже валяющиеся в беспорядке по лагерю лопаты попытались встать торчком.
Мужики мгновенно мобилизовались и раскатали дастархан. Вскоре мы прихлебывали оказавшийся очень кстати чаек с непритязательными бутербродиками.
– Ну, спрашивай. Ч-черт! – зашипел обжегшийся горячим чаем Димыч и выпученными как у Громозеки глазами попытался разглядеть ошпаренную нижнюю губу.
Хеля смешливо фыркнула и кокетливо изобразила задумчивость.
– Ну, например... – неторопливо протянула она. – Понятно, что мы уже все решили и решили правильно. Но почему бы не попробовать смоделировать еще какой-нибудь, компромиссный вариант. Такая, знаете ли, гимнастика для ума.
– Как хотите. Мне – неинтересно. Я думаю, мы приняли оптимальный вариант. И мне это чертовски по душе. Хотя и идет вразрез со многими устоявшимися в голове стереотипами, – равнодушно покачал головой Дитер.
Одобрительно хмыкнувший Димыч очень по-свойски ткнулся в немца плечом и, согревая его взглядом, протянул пачку сигарет. Мелкий благодарно закурил.
Я, чтобы убить время и не огорчать нашу красавицу, предложил:
– А давай ты будешь выдвигать свои версии альтернативы, а мы постараемся добросовестно их обмозговать? Годится?
Она кивнула и, аккуратно подбирая слова, потянула ниточку.
– Ну, например. Почему вариант абсолютно легально сдать государству вам представляется таким уж безысходным? Ведь если приехать не в полицайамт, а в мэрию какого-нибудь крупного города по пути домой... Ну, есть ведь шанс придать процессу передачи книги незамалчиваемый впоследствии характер? То есть нейтрализовать корыстные побуждения местных властей. А значит, запустится механизм легального оформления находки, и мы сможем претендовать на законное вознаграждение. Не так ли?
Хеля с интересом взглянула на меня. Я едва сдержал скептическую ухмылку и постарался изобразить участливое сожаление.
– Нет. Ни одного шанса. Если мы доведем до властей гарантированную уникальность находки и, стало быть, ее запредельную рыночную стоимость, жить нам останется часы. Дальше пятидесяти километров от города уехать нам не дадут. Все будет просто и незатейливо – ДТП с неопознанным «КАМАЗом»-миксером и четыре хладных тела в рваной мешанине железа на обочине.
Самый мягкий, но нереальный вариант в нашей ситуации – это предельно честный чиновник среднего ранга, с которым будет первый разговор, потому что без подтвердившейся важности встречи до сановного тела мэра нас никто не допустит. И этот чиновник честно запускает процедуру оформления. Первое – он просто-напросто еще один покойник. Второе – нас интенсивно начинают трясти менты на предмет утаенных сокровищ, потому что никто не поверит, что мы себе ничего не открысятничали. И задерживают на вполне законных основаниях. А после суток-других в пресс-хате мы будем готовы рассказать и подписать что угодно. Правда, это будем уже не мы, а скулящие куски мяса.
За это время подчищаются все концы, а даже если инфа и просочится наружу, то тут же выяснится, что какие-то чудаки приволокли дешевую подделку и громко требовали признать ее оригиналом Декларации о независимости США. Когда твое консульство обо всем этом узнает и примчится выручать тебя и Дитера, вам все это будет уже глубоко по барабану. Предъявленные вами паспорта стопроцентно исчезнут, и фигурировать в деле вы будете как лица БОМЖ, требующие признать себя папой римским. Да и не будет, скорее всего, никакого дела. Как и нас. Так оно спокойнее, знаешь ли. Серьезные деньги – серьезные люди.
Чисто теоретически, есть, конечно, мизерный вариант проскочить между этими жерновами и даже уцелеть. Но. Ты готова поставить на кон свою жизнь? А наши?
Девушка отрицательно покачала головой. Задумалась.
– Ну хорошо. А если все-таки попытаться задействовать наши каналы и вывезти книгу с целью найти какой-нибудь солидный русский фонд, который сможет и легализовать возвращение находки на родину, и учесть наш финансовый интерес? – взвешивая каждое слово, произнесла она.
– Тогда ты, даже в случае нашего согласия, гарантированно теряешь нас как друзей. Потому что должна будешь думать о супервесомых гарантиях со своей стороны и раздражаться, что они нас не удовлетворяют. А таких гарантий у тебя просто не может быть. И вообще, когда один человек с пеной у рта вынужден доказывать другому, что он хороший и ему можно верить на слово – дружбе конец.
Дальше. Какие такие надежные каналы у вас есть, чтобы их можно было задействовать либо втемную, либо с гарантированным соблюдением тайны? Сопоставь их с уровнем находки. Особенно учитывая ваш национальный спорт – повальную склонность к стукачеству. Простите, не хотел обидеть. И еще.
Зачем ехать из Питера в Москву через Нью-Йорк? Книга и так гарантированно останется в стране, в надежных руках. По сути, мы просто вернем ее хозяину – верующим людям, для которых наша находка будет иметь только одну ценность – духовную.
Пойми, любой другой вариант, кроме уже выбранного, предполагает ответной ставкой нашу собственную жизнь. А за что? За эфемерную возможность искупаться однажды в шампанском? Извини, я себя ценю несколько дороже.
А так нам остается чистая совесть, наша грешная жизнь в целости и сохранности и бесценная дружба. И, кроме того, Хеля, за нас, всех четверых, многие и многие тысячи светлых людей молиться будут! Кому как, а мне этого хватит за глаза и за уши. Даже много. Я не прав?
Змейка, соглашаясь, слабо улыбнулась в ответ, а Дитер встрепенулся и непривычно, чисто по-расейски, ухмыляясь, заговорил:
– А знаете, очень смешно, но я поймал себя на абсолютно нелепой мысли. Витя говорил очень по-немецки, безупречно аргументируя сказанное и технически грамотно расставляя акценты. А я его слушал очень по-русски. И думал: «И когда же тебе надоест тянуть кота за гениталии? Ну, реально – запарил».
Через секунду тишины берег озера взорвался от сумасшедшего хохота. Димыч, трясясь как в падучей, лупил себя кулаком по коленкам и через раз – Дитера по макушке. Я, содрогаясь от не дающего вздохнуть смеха, отказывался верить собственным ушам и, не в силах произнести ни слова, жестами просил девушку повторить. Дитер счастливо ржал вместе с нами.
– Хеля! – прорыдал Димыч. – Ты все точно перевела?
– Я очень хороший специалист, мальчики. Очень! – заражаясь всеобщим весельем, прыскала в кулачок девушка.
– Братан! Ну я же тебе говорил, что у нас земля живая! – сграбастал подельник немца в свирепые объятия. – Погоди, еще женим тебя на какой-нибудь козырной нашей тетке, совсем на человека похож станешь.
Дитер внезапно посерьезнел и как-то очень просто сказал:
– А вот это с некоторых пор – моя мечта.
............
– Ну что, други мои, по машинам? – привычно изобразил я рыночного глашатая.
Все как-то разом подхватились и стали доупаковывать «Ниву» и наводить окончательный блеск на готовившейся вновь осиротеть полянке.
– Последний вопрос, – подошла ко мне Хеля. – Как все-таки поточнее узнать, что же мы такое нашли? Ну, чисто по-женски. Любопытно до обморока.
Я ободряюще погладил ее по плечу.
– Узнаем. Обязательно. Дай только на трассу выехать и связь поймать. В инете есть сканы всех рукописей, хранящихся в госфондах, музеях и церковных библиотеках. Тем более что в нашем случае поиск предельно упрощен. Рукописи Евангелие одиннадцатого века в русской редакции существуют, в лучшем случае, в пяти-шести версиях. Или я найду аналог, или у нас – неизвестный ранее экземпляр. Мне нужно будет от силы полчаса. Кроме того, отец Василий наверняка даст развернутую консультацию по нашему вопросу. Потерпишь?
Девушка благодарно кивнула и отошла к машине.
Вскоре наш застоявшийся рысак бодро месил кашу колеи по направлению к отчему дому.
И снова нас нещадно мотало по салону, но притерпевшиеся пассажиры, приобретя необычайную цепкость, вполне освоились и даже умудрялись высматривать в залепленных грязью окошках достойные их внимания осколки пейзажей.
Закончился разбитый проселок, пошла грейдерка – предвестник цивилизации и маячившего где-то на горизонте асфальта. Димыч, уткнув нос в планшетник, выискивал кратчайшую в паутинке дорог, стремясь, согласно моим вводным, вывести пепелац на нужную трассу. Ребята пытались поймать связь. Я рулил и маялся ответственностью принятого решения.
Машинка выкатилась на берег очередной речушки, и я удивленно нажал на тормоз. Дорога упиралась в никуда. Неширокий бревенчатый мост зиял солидным провалом, открывая взгляду любопытствующих полуистлевшие бревна обнажившихся опор. Мы не торопясь выбрались наружу из салона и как былинные богатыри выстроились на берегу, приставив ладошки козырьком ко лбу, защищая глаза от яркого вечернего солнца. За нашими спинами тянулись гигантские собственные тени.
Я оглянулся. Ни на одном из берегов не было никаких признаков жилья и, стало быть, полностью отсутствовала возможность поспрошать какой-нибудь недалекий объезд или брод.
– А что, ребятки, закручинились? Нету тут дороги, нету. Уж давненько как. Повертать придется, – послышалась старушечья бодренькая скороговорка совсем рядом.
Мы, чуть не подпрыгнув от неожиданности, с изумлением уставились на махонькую бабулю, стоящую возле машины. Хеля, охнув, схватилась за сердце.
– Добрый вечер, бабушка. Испугали прямо,– поздоровался я, приходя в себя. – А не подскажете нам, есть ли тут объезд какой-нибудь?
Старушка смешливо сощурила выцветшие глазки.
– А чего хошь скажу, милай. Чего ни спросишь. А только ведь забыл, поди, чего поспрошать хотел? Потом-то локотки кусать кинешься, а только поздно будет. Ну да ничего. Локотки – они для того и придуманы.
Ее горохом рассыпающийся говорок звонко перекатывался в черепной коробке и абсолютно не давал возможности сосредоточиться на какой-то отдельной мысли. А старушка не переставала бубнить.
– Ты не майся, не майся. Правильно вы все задумали. От большой напасти себя убережете. А тебе, соколик, и о себе еще подумать надобно. С весны, поди, из рук все валится-то?
Я недоуменно потряс головой.
– А ты не тряси башкой-то как мерин стоялый. А лучше ту вещичку, что по весне из землицы поднял, отнеси-ка назад, где взял, да и прикопай поглубже. Негоже ей на свет появляться-то. Великая в ней сила таится. Злая. Много беды наделать может. Она тебя, милок, и точит. А прикопаешь – все помаленьку и наладится. Верно тебе говорю, – дробно тараторила бабуля.
Спохватившийся Димыч мерно загудел:
– Бабуль, а чего это ты нам тут загадки загадываешь? Знаешь дорогу – скажи. А нет, так и на том спасибо.
Старушка озорно подбоченилась, глядя на нашего штурмана.
– Ой, силен. Ой, могуч. Ничего не боишься. Хороший какой, го-ордый. Спина прямая. А только тут ведь как – или ты гордыню сломаешь, или она тебя. Будет, будет тебе урок. Вижу. А там уж как сложится. Но ты ведь боли не боишься? Правда, она разная бывает, боль-то. Ну да ладно, выпутаешься.
Димыч нахмурил брови.
– Чего-то ты мать, того... Это с чего ради мне гнуться? Как умею – так и живу.
– А ежели поклон земной, к примеру, отбить сподобишься? А спина-то и не гнется. А? Ты подумай, подумай, милок. Время есть пока, – и бабулька просеменила к немцам. Остановилась перед девушкой, замерла. – Хелена, говоришь? Смешная-я... Ты, девонька, прикидывай поменьше, а больше сердечко слушай. Оно не обманет. Бабушка твоя послушала и тебе дорогу верную указала. В детках наше счастье, в детках. Мужики – они что, вечно воюют где-то, пропадают. А нам деток растить надо. В любви зачатых и любовью согретых, – осыпала она своими скороговорками Хелю и повернулась к Дитеру.
– Ну что, горемыка, думаешь, спрятался? Думаешь, никто не видит, оно и ладно? А от себя-то куда убежишь? Маманька-то любила тебя, звала... А померла одна. Плакала. Простил бы ты ее, сынок. В прощении – сила. И покой. Вижу, плохо тебе. От того и хворюшка приключилась. Погибельная. Доктора – они что, им правду говорить совесть не велит. А весны-то тебе и не увидать. Ну да ладно, помогу. Ты ведь и не жил еще совсем. Разве ж это жизнь была? Так, брел куда вели, как бычок на привязи. Только смотри у меня, не оплошай. Я ведь не от каждого смертушку-то отвожу. Понял, как дышать полной грудью, так и дыши, – она подошла к замершему немцу и ткнула его сухонькой щепотью в правую грудь. – Вот так оно и ладно будет, – и обернулась к нам.
– Ехать вам надобно, ребятки, раз к утру в городе быть хотите. А только все равно не успеть вам. Ну да ладно, совсем заболтала вас, старая. Езжайте уж.
Мы как завороженные побрели к машине. Наши тени послушно втянулись в салон, я завел двигатель, приоткрыл окошко и, трогаясь, спросил запоздало:
– Откуда ты такая взялась, бабуля?
Она, семеня вдоль дороги, прочастила неохотно:
– Откуда, откуда... Любопытный какой. Оттуда. От дедушки. Каждому дедушке, милок, своя бабушка полагается. Не знал? И не казнись ты, не майся за те полшажка, не сделанные в дальних горах. Не трусость то была – мудрость древняя. Она тебя и отвела тогда от края. Есть в тебе эта искорка. Береги ее. Пригодится еще не раз. Вижу. Езжай давай.
И я тронул газ, разворачиваясь и набирая скорость.
Вслед нам донеслось:
– И прекратите мне старика спаивать. Ишь, взяли моду... Он же только зимой в себя приходить начинает. Прям как дети малые...
Мы ехали молча, пытаясь переварить услышанное. Я на секунду обернулся. Дитер слепо уставился на грязные потеки на стекле. По лицу его текли слезы. Хеля, съежившись, забилась в уголок, выставив перед собой сцепленные в замок пальцы...
Я вспомнил.
Задыхаясь от ощущения неизбежной потери, резко ударил по тормозам, в два приема развернул «Ниву» и понесся обратно. Димыч уколол меня понимающим взглядом и промолчал.
Через минуту мы вновь стояли на том же месте. Вокруг, насколько хватало глаз, на обоих берегах – никого.
– Тень, – мрачно сказал Димыч.
– Что «тень»? – обернулась к нему девушка.
– У нее не было тени. Поехали.
Я молча взял Димычеву руку и аккуратно укусил ее за локоть. (Зачем? Обычно щипают.– Корр.)
И мы поехали дальше.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 15. Что можно увидеть в непроглядной тьме веков
Через час с небольшим «Нива» жизнерадостно шлепала по оживленной трассе, вынюхивая очередную заправку и периодически роняя на дорогу солидные пласты подсохшей глины. Усадив Димыча за баранку, я озадачил его поиском топлива, мойки для нашей ласточки и горячего перекуса для всей компании. Желательно в одном флаконе. Сам, конфисковав Хелин телефон как носитель фотографий-образцов, нырнул в дебри инета. Ребята потихоньку возвращались к жизни, чему немало способствовала атмосфера салона. Нелегко долго предаваться тягостным раздумьям, находясь внутри грохочущего ведра с гайками.
К моменту, когда мой друг сворачивал с трассы, я обнаружил искомое, выцепил в паутине нужный скан, обозначил кулаком ребятам энергичное «йесс!» и лихорадочно вгрызся в комментарии.
Заправившись, мы отогнали машину к как-то сразу поскучневшему мойщику, оставили ему мой номер телефона для связи и вернулись в стекляшку заправки с явным намерением испытать на себе особенности гостеприимства местных хлебосолов от нефтянки.
Зайдя вовнутрь и устыдясь целеустремленной походки девушки в дамскую комнату, мужская часть компании быстренько проделала постылую формальную процедуру омовения верхних конечностей в аналогичном помещении для джентльменов и с облегчением занялась пристальным изучением меню. Вернувшаяся Хеля застала процесс в самом разгаре и охотно подключилась к выбору блюд. Вскоре стол стал заполняться многочисленными тарелочками, арматурой для еды и прочими зубочистками-салфеточками. Взгляды друзей нетерпеливо скрестились на моей переносице.
– Может, поедим сначала? – сделал я безуспешную попытку потянуть театральную паузу.
– А в лоб? – с молчаливого одобрения друзей озвучил Димыч малопривлекательную альтернативу и поерзал ногами, поудобнее устраивая между ними рюкзачок с находкой.
Поняв, что с мыслью об аплодисментах придется расстаться как с классово чуждым пережитком прошлого, я вздохнул и выложил планшетник на стол.
– Ладно, слушайте, монстры нечуткие, – давясь солидным куском жаркого, впопыхах подцепленного с ближайшей тарелки, промычал я. – Мы все угадали правильно. Это Евангелие одиннадцатого века…
И я рискованно позволил себе замолчать, ожидая искреннего восхищения присутствующих моими выдающимися дедуктивными способностями. Но эти ходячие желудки, самодовольно переглянувшись и хлопнув друга по ладошкам, требовательно уставились на меня, продолжая набивать свои ненасытные утробы.
«И эти циничные мародеры – мои лучшие друзья?!» – мысленно возопил я, огорошено наблюдая, как законные лавры первооткрывателя бодро устремляются в загребущие лапы чавкающих стяжателей от археологии. Но почувствовав, как нехорошо раскаляются лобные доли от предвкушения соприкосновения с неэстетичным кулаком напарника, натужно улыбаясь, продолжил скучным голосом запойного учителя истории в школе для глухонемых:
– В общем, так. Это – так называемое Остромирово Евангелие. Писано диаконом Григорием с октября 1056 года по май 1057-го. Писал не он один, потому что как минимум миниатюры и заглавные буквы выводились другой рукой. На сегодня это старейший точно датированный памятник древнерусской письменности. Существует в одном экземпляре, хранящемся ныне в Российской национальной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Но… – тут я позволил себе победно улыбнуться. – Экземплярчик-то у них, т-того... Существенно поущербней нашего будет. Потому что с 1720 года таскался по вельможным рукам. Начиная с Петра Алексеевича и заканчивая Екатериной Второй, в тряпках которой и был случайно обнаружен Я. А. Дружининым. Что делал благочинный коллежский регистратор, впоследствии титулярный советник, в платяном шкафу императрицы – история умалчивает.
– Трамвая ждал, – догадливо заржал Димыч.
Я, воспользовавшись паузой, спешно набивал рот салатом.
– Шутка отметается как скабрезная и недостойная высокого звания истинных любителей истории, каковыми, безусловно, являются все присутствующие, – устыдясь, спохватился я. – Мужик вообще-то был справный, манифесты нужные кропал. У Екатерины был архивариусом, а Александр Первый его даже пенсиона персонального удостоил. Был министром внутренней торговли и закончил свою жизнь на должности члена Совета министра финансов империи.
– Ну, мы тоже мужики справные. И что? Только вот Хеля почему-то все чаще остерегается к нам м-м-м... спиной поворачиваться. Не знаешь, почему? – ради научной добросовестности возразил мой друг и с трудом уклонился от просвистевшей над ухом маслины.
– А почему такое название – Остромирово? – после минутного колебания, со вздохом опустив вторую маслину обратно в тарелку, вернула нас в дебри исторических загадок улыбающаяся девушка.
– Имя заказчика, – урча, отозвался я, с наслаждением проглатывая очередной кус. Облизав соус с пальца, ковырнул им планшет в поиске нужной страницы. – Остромир – дальний родич князя Изяслава, одного из сыновей Ярослава Мудрого. В крещении принял имя Иосиф и стал четвертым новгородским посадником. По-нашему – мэр города. Вполне мог позволить себе такой заказ. Как он жил – не знаю пока, но помер достойно. Водил новгородцев на Чудь, где и сгинул в сече.
– Интересно, – задумчиво протянул Димыч. – Начнись у нас заваруха, много нынешних мэров в окопы прыгнет?
Мы понимающе, криво ухмыльнулись. Да, невеселая вышла шутка. Я продолжил.
– Подозреваю, что книга писалась сразу в двух экземплярах. Такое практиковалось. Причем менее удачный как раз и осел в Салтыковке. У них там и первые двадцать три страницы другим почерком написаны, и миниатюрки пообсыпались, и вообще более затрапезный вид. Подвергалась реставрации, что подтверждает ее совсем уж плачевное в прошлом состояние. Ей вообще изначально не очень везло. Сначала книгу таскали по монаршим покоям, потом, уже при Сталине, какие-то вахлаки сперли ее прямо с витрины экспозиции, соблазнившись роскошным окладом. Причем оклад тут же раздербанили, книгу в мусорку, а сами благополучно попались через часок-другой. Такая вот судьба.
– Ха! – шумно возликовал Димыч. – Ну наша-то – совсем новье. Муха не... сидела. Пусть батюшка тихо млеет на радостях. Не какалик презентуем – Весч!!!
Все дружно согласились и позволили мне поклевать чуть-чуть съедобного. Хеля, извиняюще улыбнувшись, упорхнула в комнатку, за белую дверь с женским силуэтом на табличке.
– Кстати, о батюшке, – вспомнил напарник. – Че за мужик? И где искать его будем?
Я поморщился.
– Слушай, не будь уродом. Различай все-таки иногда людей не только как мужиков и теток. И давай тогда уж дождемся Змею. А то получается, что мы с тобой вдвоем разговариваем. Некрасиво.
Димыч, соглашаясь, пожал плечами. Вскоре показалась Хеля. Я вернулся к теме.
– Если мы сделаем крючок где-то под сотенку верст, то сможем заехать в Свято-Свирский монастырь (НЕТ ТАКОГО. – Корр.). Там обитает отец Василий. Уникальная личность. По слухам, духовник нашего Вовчика. Отсюда – предельно возможная независимость и недосягаемость для любых внутренних интриг, каковые присутствуют в богоугодных заведениях не в меньшей, если не в большей степени, чем в миру. Доверие у меня к нему абсолютное. Потому что, во-первых, не я его, а он меня нашел, вернее, выделил. А во-вторых, имея удовольствие общаться, неоднократно восхищался умом, проницательностью, силой духа и внутренним светом этого человека. На мой взгляд, лучшей кандидатуры для передачи книги просто не может быть.
– Это где он тебя подобрал? – остро ревнуя, подозрительно осведомился Димыч. – На какой такой помойке ты без меня валялся?
Все заулыбались.
– Об этом потом как-нибудь, – отмахнулся я. – А сейчас вот что. Скажите, пожалуйста, как вы отнесетесь к легкому приступу самой безобидной разновидности паранойи у вашего лучшего друга?
– Кто параноик? – не на шутку разобиделся ревнивец.
– Нет, Димыч, – успокоил я соратника. – Лучший друг – это я. Короче. Имею просьбу. Хотелось бы искреннего понимания нужд больного человека. И вашего великодушия.
– Ну не томи! На руках тебя погадить штоль отнести? Легко, – добродушно кивнул мой отзывчивый друг.
– Нет. Дайте мне в долг (Разве? – Корр.) ваши телефоны. До утра. Утром верну. Мания у меня, понимаете? Или книжек о шпионах в детстве перечитал. Не суть, – набычился я.
Ребята в недоумении протянули свои мобилы. Я, быстренько лишив их аккумуляторов, распихал девайсы по своим карманам.
– А как отзвонятся с автомойки, я и свой таким же макаром разберу, – успокоил я ребят.
И тут моя мобила захрюкала, изображая звонок. Включившись, я услышал срывающийся голос мойщика, который энергично сообщил, что наша в-бога-душу-мать-через-коромысло-в-пень-ее-раком-ласточка – готова. И он лично собирается идти домой умирать. У нас есть пять минут. Раскурочивая на ходу свой телефон, я поспешил за ребятами и вскоре выруливал на ночную трассу, устремляясь в сторону монастыря.
Эх, дороги. Ни конца вам, ни края.
Через час с небольшим «Нива» жизнерадостно шлепала по оживленной трассе, вынюхивая очередную заправку и периодически роняя на дорогу солидные пласты подсохшей глины. Усадив Димыча за баранку, я озадачил его поиском топлива, мойки для нашей ласточки и горячего перекуса для всей компании. Желательно в одном флаконе. Сам, конфисковав Хелин телефон как носитель фотографий-образцов, нырнул в дебри инета. Ребята потихоньку возвращались к жизни, чему немало способствовала атмосфера салона. Нелегко долго предаваться тягостным раздумьям, находясь внутри грохочущего ведра с гайками.
К моменту, когда мой друг сворачивал с трассы, я обнаружил искомое, выцепил в паутине нужный скан, обозначил кулаком ребятам энергичное «йесс!» и лихорадочно вгрызся в комментарии.
Заправившись, мы отогнали машину к как-то сразу поскучневшему мойщику, оставили ему мой номер телефона для связи и вернулись в стекляшку заправки с явным намерением испытать на себе особенности гостеприимства местных хлебосолов от нефтянки.
Зайдя вовнутрь и устыдясь целеустремленной походки девушки в дамскую комнату, мужская часть компании быстренько проделала постылую формальную процедуру омовения верхних конечностей в аналогичном помещении для джентльменов и с облегчением занялась пристальным изучением меню. Вернувшаяся Хеля застала процесс в самом разгаре и охотно подключилась к выбору блюд. Вскоре стол стал заполняться многочисленными тарелочками, арматурой для еды и прочими зубочистками-салфеточками. Взгляды друзей нетерпеливо скрестились на моей переносице.
– Может, поедим сначала? – сделал я безуспешную попытку потянуть театральную паузу.
– А в лоб? – с молчаливого одобрения друзей озвучил Димыч малопривлекательную альтернативу и поерзал ногами, поудобнее устраивая между ними рюкзачок с находкой.
Поняв, что с мыслью об аплодисментах придется расстаться как с классово чуждым пережитком прошлого, я вздохнул и выложил планшетник на стол.
– Ладно, слушайте, монстры нечуткие, – давясь солидным куском жаркого, впопыхах подцепленного с ближайшей тарелки, промычал я. – Мы все угадали правильно. Это Евангелие одиннадцатого века…
И я рискованно позволил себе замолчать, ожидая искреннего восхищения присутствующих моими выдающимися дедуктивными способностями. Но эти ходячие желудки, самодовольно переглянувшись и хлопнув друга по ладошкам, требовательно уставились на меня, продолжая набивать свои ненасытные утробы.
«И эти циничные мародеры – мои лучшие друзья?!» – мысленно возопил я, огорошено наблюдая, как законные лавры первооткрывателя бодро устремляются в загребущие лапы чавкающих стяжателей от археологии. Но почувствовав, как нехорошо раскаляются лобные доли от предвкушения соприкосновения с неэстетичным кулаком напарника, натужно улыбаясь, продолжил скучным голосом запойного учителя истории в школе для глухонемых:
– В общем, так. Это – так называемое Остромирово Евангелие. Писано диаконом Григорием с октября 1056 года по май 1057-го. Писал не он один, потому что как минимум миниатюры и заглавные буквы выводились другой рукой. На сегодня это старейший точно датированный памятник древнерусской письменности. Существует в одном экземпляре, хранящемся ныне в Российской национальной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Но… – тут я позволил себе победно улыбнуться. – Экземплярчик-то у них, т-того... Существенно поущербней нашего будет. Потому что с 1720 года таскался по вельможным рукам. Начиная с Петра Алексеевича и заканчивая Екатериной Второй, в тряпках которой и был случайно обнаружен Я. А. Дружининым. Что делал благочинный коллежский регистратор, впоследствии титулярный советник, в платяном шкафу императрицы – история умалчивает.
– Трамвая ждал, – догадливо заржал Димыч.
Я, воспользовавшись паузой, спешно набивал рот салатом.
– Шутка отметается как скабрезная и недостойная высокого звания истинных любителей истории, каковыми, безусловно, являются все присутствующие, – устыдясь, спохватился я. – Мужик вообще-то был справный, манифесты нужные кропал. У Екатерины был архивариусом, а Александр Первый его даже пенсиона персонального удостоил. Был министром внутренней торговли и закончил свою жизнь на должности члена Совета министра финансов империи.
– Ну, мы тоже мужики справные. И что? Только вот Хеля почему-то все чаще остерегается к нам м-м-м... спиной поворачиваться. Не знаешь, почему? – ради научной добросовестности возразил мой друг и с трудом уклонился от просвистевшей над ухом маслины.
– А почему такое название – Остромирово? – после минутного колебания, со вздохом опустив вторую маслину обратно в тарелку, вернула нас в дебри исторических загадок улыбающаяся девушка.
– Имя заказчика, – урча, отозвался я, с наслаждением проглатывая очередной кус. Облизав соус с пальца, ковырнул им планшет в поиске нужной страницы. – Остромир – дальний родич князя Изяслава, одного из сыновей Ярослава Мудрого. В крещении принял имя Иосиф и стал четвертым новгородским посадником. По-нашему – мэр города. Вполне мог позволить себе такой заказ. Как он жил – не знаю пока, но помер достойно. Водил новгородцев на Чудь, где и сгинул в сече.
– Интересно, – задумчиво протянул Димыч. – Начнись у нас заваруха, много нынешних мэров в окопы прыгнет?
Мы понимающе, криво ухмыльнулись. Да, невеселая вышла шутка. Я продолжил.
– Подозреваю, что книга писалась сразу в двух экземплярах. Такое практиковалось. Причем менее удачный как раз и осел в Салтыковке. У них там и первые двадцать три страницы другим почерком написаны, и миниатюрки пообсыпались, и вообще более затрапезный вид. Подвергалась реставрации, что подтверждает ее совсем уж плачевное в прошлом состояние. Ей вообще изначально не очень везло. Сначала книгу таскали по монаршим покоям, потом, уже при Сталине, какие-то вахлаки сперли ее прямо с витрины экспозиции, соблазнившись роскошным окладом. Причем оклад тут же раздербанили, книгу в мусорку, а сами благополучно попались через часок-другой. Такая вот судьба.
– Ха! – шумно возликовал Димыч. – Ну наша-то – совсем новье. Муха не... сидела. Пусть батюшка тихо млеет на радостях. Не какалик презентуем – Весч!!!
Все дружно согласились и позволили мне поклевать чуть-чуть съедобного. Хеля, извиняюще улыбнувшись, упорхнула в комнатку, за белую дверь с женским силуэтом на табличке.
– Кстати, о батюшке, – вспомнил напарник. – Че за мужик? И где искать его будем?
Я поморщился.
– Слушай, не будь уродом. Различай все-таки иногда людей не только как мужиков и теток. И давай тогда уж дождемся Змею. А то получается, что мы с тобой вдвоем разговариваем. Некрасиво.
Димыч, соглашаясь, пожал плечами. Вскоре показалась Хеля. Я вернулся к теме.
– Если мы сделаем крючок где-то под сотенку верст, то сможем заехать в Свято-Свирский монастырь (НЕТ ТАКОГО. – Корр.). Там обитает отец Василий. Уникальная личность. По слухам, духовник нашего Вовчика. Отсюда – предельно возможная независимость и недосягаемость для любых внутренних интриг, каковые присутствуют в богоугодных заведениях не в меньшей, если не в большей степени, чем в миру. Доверие у меня к нему абсолютное. Потому что, во-первых, не я его, а он меня нашел, вернее, выделил. А во-вторых, имея удовольствие общаться, неоднократно восхищался умом, проницательностью, силой духа и внутренним светом этого человека. На мой взгляд, лучшей кандидатуры для передачи книги просто не может быть.
– Это где он тебя подобрал? – остро ревнуя, подозрительно осведомился Димыч. – На какой такой помойке ты без меня валялся?
Все заулыбались.
– Об этом потом как-нибудь, – отмахнулся я. – А сейчас вот что. Скажите, пожалуйста, как вы отнесетесь к легкому приступу самой безобидной разновидности паранойи у вашего лучшего друга?
– Кто параноик? – не на шутку разобиделся ревнивец.
– Нет, Димыч, – успокоил я соратника. – Лучший друг – это я. Короче. Имею просьбу. Хотелось бы искреннего понимания нужд больного человека. И вашего великодушия.
– Ну не томи! На руках тебя погадить штоль отнести? Легко, – добродушно кивнул мой отзывчивый друг.
– Нет. Дайте мне в долг (Разве? – Корр.) ваши телефоны. До утра. Утром верну. Мания у меня, понимаете? Или книжек о шпионах в детстве перечитал. Не суть, – набычился я.
Ребята в недоумении протянули свои мобилы. Я, быстренько лишив их аккумуляторов, распихал девайсы по своим карманам.
– А как отзвонятся с автомойки, я и свой таким же макаром разберу, – успокоил я ребят.
И тут моя мобила захрюкала, изображая звонок. Включившись, я услышал срывающийся голос мойщика, который энергично сообщил, что наша в-бога-душу-мать-через-коромысло-в-пень-ее-раком-ласточка – готова. И он лично собирается идти домой умирать. У нас есть пять минут. Раскурочивая на ходу свой телефон, я поспешил за ребятами и вскоре выруливал на ночную трассу, устремляясь в сторону монастыря.
Эх, дороги. Ни конца вам, ни края.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 16. О святых людях
Решив окончательно отдаться во власть галопирующей паранойи, я собрался рвануть к монастырю не через Череповец – Тихвин – Сясьстрой, а вокруг – в сторону Вытегры. Получалось чуть дальше, но отчего-то спокойнее на душе. Более того, весь кусок дороги от Белозерска отчаянно хотелось отмахать без заездов на заправки и прочих ненужных отсвечиваний.
– Димыч, чего там у нас в канистрах? – проорал я другу.
– Ну, стандарт. Две двадцатки нестовского девяносто пятого, – проникаясь моей нервозностью, насторожился напарник. – Чего, думаешь по-тихому проскочить?
– Ага. Береженого бог бережет. И давай пока без бухалова. Сам понимаешь, куда едем.
И мы рванули.
Почти семьсот километров ночной сонной дороги наш пепелац ископытил за вполне приличные восемь часов. Сделали только одну остановку на темной обочине для опустошения канистр в алчущий топливный бак и торопливого орошения близлежащих кустов.
Все. Приехали. «Нива» целомудренно была укрыта в тени пристройки маленького магазинчика в трехстах метрах от ворот монастыря. Вокруг никого. Красота. Я закурил.
– Чего сидим, кого ждем? – недоуменно поинтересовался подельник.
– В четыре утра в монастырь просто так не зайти. А устраивать у ворот шоу с размахиванием раритетом и криками «А позвать-ка мне сюда самого главного!» не хочется. Да и не факт, что продуктивно. Около пяти часов должна начаться движуха, там и поглядим, – устало отозвался я.
Народ выбрался из салона, разминаясь и поежившись на утреннем холодке, потом снова втянулся в неостывшее еще чрево «Нивы».
– Витя, может, расскажешь пока про отца Василия? – заворочалась сзади Хеля.
Я помолчал, вспоминая и думая, с чего начать.
– Ну, в общем, года три назад был у меня... непростой такой период в жизни. Потерялся я маленько. Ну и возвращаясь с очередного копа, сам не знаю почему, повернул с трассы к монастырю. На мне и креста-то даже не было. Про помолиться или еще что в этом роде и не помышлял.
Думал, а чего не зайти, все равно мимо еду. Помню ощущение такой странной неловкости. Будто голый на автобусной остановке. Все по делу стоят, один я – ни пришей ни пристегни. Время тоже – утро раннее. Народу в храме – битком. Как селедки в бочке. Праздник какой-то был. Помню, как мне неприятно стало.
Какой-то хмырь сзади густо дышал в мою сторону удивительным зловонием. Повернул я башку к выходу с намерением выбираться потихоньку, да куда там. Внесло меня уже потоком в самую середину толпы, и без расталкивания людей ну просто не выбраться было. Да и неудобно как-то. Представляю, как на меня смотрели бы...
Ну, стою, терплю, жду, когда все это закончится. Час стоял примерно. Потом служба или моления, не знаю как правильно, закончились. А народ все стоит, давится. И появляется он. Бабульки к нему из всех углов как мышки сыпанули, он их мимоходом выслушивает, рукой над платочками машет, а сам по толпе взглядом шарит. А чего шарить-то спрашивается – сплошная мешанина лиц.
И вдруг уставился на меня и как рявкнет во весь голос: «А ты зачем сюда пришел!?»
Обомлел я, конечно. На меня все смотрят, ближние даже посторонились. И стою я как дурак на пригорке, чего ответить – не знаю. Помялся, пожал плечами, да так и сказал: «Не знаю». А он снова: «А почему без креста ходишь?»
Ну, тут я просто офонарел. Как это он через камуфляж умудрился высмотреть, что у меня на шее? Опять пожал плечами. А он – снова, как молотком по башке: «Ну вот когда узнаешь – зачем, тогда и приходи. Ступай».
Повернулся я и пошел на выход как оплеванный. Народ расступается торопливо, будто прокаженный идет. Иду, ног не чую. Подхожу к машине, и так мне обидно стало. На хрен, думаю, мне такие баранки. Ни за что ни про что ославили, как уродца какого. Да пошло оно все лесом. И так проживу. И уехал. Это первая наша встреча была.
– А дальше? – внимательно посмотрел на меня Димыч.
– А чего дальше? Зарекся я по таким местам шариться. А где-то через месяц, снова ночью, в Питере уже... Еду я домой и снова в полном раздрае чувств. Думаю, ну е-ма-е, ну сколько же можно маяться? Ну совсем ведь терпежу нет так жить. Ну и случилось нечто. Говорить не буду, извините. А только верить мне с тех пор нет необходимости, не нужно мне верить, не верить. Я просто знаю, что Он есть. Как хотите понимайте. Нашел дома свой крестик и с утречка рванул как угорелый снова сюда.
Зашел в храм, спрашиваю у бабульки, что на входе в ларечке свечками-календариками торгует: так, мол, и так, попик тут у вас такой... громогласный бродит где-то. Как его найти?
Поджала она губенки укоризненно и говорит, что не попик это, а отец Василий. И сейчас его нет, подождать придется. Попозже он выйдет на службу. А мне курить охота, спасу нет. Но на территории монастыря нельзя. Помаялся я, подумал и остался в храме – ждать. Стою и думаю, чего бы такое умное ему ответить, если опять спросит. И врать неохота, и в лужу еще раз садиться – никакого желания. И так крутил, и эдак, а получалось у меня только одно – разобраться я пришел. А в чем – непонятно. То ли в себе, то ли в жизни своей бестолковой, то ли еще в чем... И главное, как ему сказать об этом, чтобы опять не выгнал? Стою, в общем, жду.
Ну, тут служки захлопотали, канделябры с паникадилами носят туда, сюда... Заканчивается служба. Опять он показался, отец Василий. Я так и не углядел, где он во время службы находился. Народу поменьше, чем в прошлый раз, но все равно тьма. Опять старушки набежали, шепчут ему чего-то, а он глазами по храму шарит. Выцелил меня и снова, зычно так: «А-а-а, пришел-таки? Ну, молодец. А зачем пришел?» – и смотрит так, будто телеграфным столбом в лоб уперся. И опять на меня все уставились и смешно, но ощутил я в старушкиных взглядах зависть явную. А из башки все мои заготовки повылетали куда-то. Ну и выдавил из себя опять, что не знаю. Типа тянет. А он встал возле приступочка в центре, приготовился причащать или еще чего и говорит: давай, мол, становись за мной – смотри. Может, и поймешь чего. Встал, смотрю. Чего понять должен, никак не врублюсь. К нему тут же очередь неслабая образовалась. Подходят, чего-то ему – бу-бу-бу, он их подолом накрывает, сам бу-букает в ответ и следующего ждет. Временами на меня оборачивается и смотрит. Внимательно так.
Пол-очереди окучил и опять меня спрашивает: «Ну чего, надумал, что сказать-то?» – а у самого улыбка в глазах. Добрая, теплая. Ну и отпустило меня. Говорю: запутался я чего-то, батюшка, как жить – непонятно. А он кивает и говорит: останься до конца, пока народ весь не выйдет. И забыл про меня. Очередь закончилась, стал он говорить. Дословно не помню, а только не проповедь то была, как я ее представляю. О России он говорил. О нас, детях ее неразумных. Так говорил, что не смог я до конца дослушать. Вышел как в тумане, сел в машину и уехал.
Потом, понятно, еще приезжал. Не всегда его заставал, конечно. Но когда виделись, обязательно, хоть пять минут, но говорили. О чем, даже толком не вспомнить. А только вылечил он меня. Как – тоже непонятно. Церковным человеком я так и не стал пока, но что такое святая душа, понимаю. Вернее, чувствую. Ну и в какой-то из приездов обратил внимание, что больно много вокруг монастыря машин с мигалками и просто черных «меринов». С отцом Василием тогда увидеться не довелось, а только бабки шептали, что Сам собирается с визитом. К духовнику своему отцу Василию. Такая вот история.
Я из воспоминаний вынырнул и посмотрел на часы.
– Ну что, пойдем? Хеля, на голову накинь что-нибудь.
Она кивнула и закопошилась, повязывая какой-то платочек типа банданы.
И мы пошли к воротам храма.
Решив окончательно отдаться во власть галопирующей паранойи, я собрался рвануть к монастырю не через Череповец – Тихвин – Сясьстрой, а вокруг – в сторону Вытегры. Получалось чуть дальше, но отчего-то спокойнее на душе. Более того, весь кусок дороги от Белозерска отчаянно хотелось отмахать без заездов на заправки и прочих ненужных отсвечиваний.
– Димыч, чего там у нас в канистрах? – проорал я другу.
– Ну, стандарт. Две двадцатки нестовского девяносто пятого, – проникаясь моей нервозностью, насторожился напарник. – Чего, думаешь по-тихому проскочить?
– Ага. Береженого бог бережет. И давай пока без бухалова. Сам понимаешь, куда едем.
И мы рванули.
Почти семьсот километров ночной сонной дороги наш пепелац ископытил за вполне приличные восемь часов. Сделали только одну остановку на темной обочине для опустошения канистр в алчущий топливный бак и торопливого орошения близлежащих кустов.
Все. Приехали. «Нива» целомудренно была укрыта в тени пристройки маленького магазинчика в трехстах метрах от ворот монастыря. Вокруг никого. Красота. Я закурил.
– Чего сидим, кого ждем? – недоуменно поинтересовался подельник.
– В четыре утра в монастырь просто так не зайти. А устраивать у ворот шоу с размахиванием раритетом и криками «А позвать-ка мне сюда самого главного!» не хочется. Да и не факт, что продуктивно. Около пяти часов должна начаться движуха, там и поглядим, – устало отозвался я.
Народ выбрался из салона, разминаясь и поежившись на утреннем холодке, потом снова втянулся в неостывшее еще чрево «Нивы».
– Витя, может, расскажешь пока про отца Василия? – заворочалась сзади Хеля.
Я помолчал, вспоминая и думая, с чего начать.
– Ну, в общем, года три назад был у меня... непростой такой период в жизни. Потерялся я маленько. Ну и возвращаясь с очередного копа, сам не знаю почему, повернул с трассы к монастырю. На мне и креста-то даже не было. Про помолиться или еще что в этом роде и не помышлял.
Думал, а чего не зайти, все равно мимо еду. Помню ощущение такой странной неловкости. Будто голый на автобусной остановке. Все по делу стоят, один я – ни пришей ни пристегни. Время тоже – утро раннее. Народу в храме – битком. Как селедки в бочке. Праздник какой-то был. Помню, как мне неприятно стало.
Какой-то хмырь сзади густо дышал в мою сторону удивительным зловонием. Повернул я башку к выходу с намерением выбираться потихоньку, да куда там. Внесло меня уже потоком в самую середину толпы, и без расталкивания людей ну просто не выбраться было. Да и неудобно как-то. Представляю, как на меня смотрели бы...
Ну, стою, терплю, жду, когда все это закончится. Час стоял примерно. Потом служба или моления, не знаю как правильно, закончились. А народ все стоит, давится. И появляется он. Бабульки к нему из всех углов как мышки сыпанули, он их мимоходом выслушивает, рукой над платочками машет, а сам по толпе взглядом шарит. А чего шарить-то спрашивается – сплошная мешанина лиц.
И вдруг уставился на меня и как рявкнет во весь голос: «А ты зачем сюда пришел!?»
Обомлел я, конечно. На меня все смотрят, ближние даже посторонились. И стою я как дурак на пригорке, чего ответить – не знаю. Помялся, пожал плечами, да так и сказал: «Не знаю». А он снова: «А почему без креста ходишь?»
Ну, тут я просто офонарел. Как это он через камуфляж умудрился высмотреть, что у меня на шее? Опять пожал плечами. А он – снова, как молотком по башке: «Ну вот когда узнаешь – зачем, тогда и приходи. Ступай».
Повернулся я и пошел на выход как оплеванный. Народ расступается торопливо, будто прокаженный идет. Иду, ног не чую. Подхожу к машине, и так мне обидно стало. На хрен, думаю, мне такие баранки. Ни за что ни про что ославили, как уродца какого. Да пошло оно все лесом. И так проживу. И уехал. Это первая наша встреча была.
– А дальше? – внимательно посмотрел на меня Димыч.
– А чего дальше? Зарекся я по таким местам шариться. А где-то через месяц, снова ночью, в Питере уже... Еду я домой и снова в полном раздрае чувств. Думаю, ну е-ма-е, ну сколько же можно маяться? Ну совсем ведь терпежу нет так жить. Ну и случилось нечто. Говорить не буду, извините. А только верить мне с тех пор нет необходимости, не нужно мне верить, не верить. Я просто знаю, что Он есть. Как хотите понимайте. Нашел дома свой крестик и с утречка рванул как угорелый снова сюда.
Зашел в храм, спрашиваю у бабульки, что на входе в ларечке свечками-календариками торгует: так, мол, и так, попик тут у вас такой... громогласный бродит где-то. Как его найти?
Поджала она губенки укоризненно и говорит, что не попик это, а отец Василий. И сейчас его нет, подождать придется. Попозже он выйдет на службу. А мне курить охота, спасу нет. Но на территории монастыря нельзя. Помаялся я, подумал и остался в храме – ждать. Стою и думаю, чего бы такое умное ему ответить, если опять спросит. И врать неохота, и в лужу еще раз садиться – никакого желания. И так крутил, и эдак, а получалось у меня только одно – разобраться я пришел. А в чем – непонятно. То ли в себе, то ли в жизни своей бестолковой, то ли еще в чем... И главное, как ему сказать об этом, чтобы опять не выгнал? Стою, в общем, жду.
Ну, тут служки захлопотали, канделябры с паникадилами носят туда, сюда... Заканчивается служба. Опять он показался, отец Василий. Я так и не углядел, где он во время службы находился. Народу поменьше, чем в прошлый раз, но все равно тьма. Опять старушки набежали, шепчут ему чего-то, а он глазами по храму шарит. Выцелил меня и снова, зычно так: «А-а-а, пришел-таки? Ну, молодец. А зачем пришел?» – и смотрит так, будто телеграфным столбом в лоб уперся. И опять на меня все уставились и смешно, но ощутил я в старушкиных взглядах зависть явную. А из башки все мои заготовки повылетали куда-то. Ну и выдавил из себя опять, что не знаю. Типа тянет. А он встал возле приступочка в центре, приготовился причащать или еще чего и говорит: давай, мол, становись за мной – смотри. Может, и поймешь чего. Встал, смотрю. Чего понять должен, никак не врублюсь. К нему тут же очередь неслабая образовалась. Подходят, чего-то ему – бу-бу-бу, он их подолом накрывает, сам бу-букает в ответ и следующего ждет. Временами на меня оборачивается и смотрит. Внимательно так.
Пол-очереди окучил и опять меня спрашивает: «Ну чего, надумал, что сказать-то?» – а у самого улыбка в глазах. Добрая, теплая. Ну и отпустило меня. Говорю: запутался я чего-то, батюшка, как жить – непонятно. А он кивает и говорит: останься до конца, пока народ весь не выйдет. И забыл про меня. Очередь закончилась, стал он говорить. Дословно не помню, а только не проповедь то была, как я ее представляю. О России он говорил. О нас, детях ее неразумных. Так говорил, что не смог я до конца дослушать. Вышел как в тумане, сел в машину и уехал.
Потом, понятно, еще приезжал. Не всегда его заставал, конечно. Но когда виделись, обязательно, хоть пять минут, но говорили. О чем, даже толком не вспомнить. А только вылечил он меня. Как – тоже непонятно. Церковным человеком я так и не стал пока, но что такое святая душа, понимаю. Вернее, чувствую. Ну и в какой-то из приездов обратил внимание, что больно много вокруг монастыря машин с мигалками и просто черных «меринов». С отцом Василием тогда увидеться не довелось, а только бабки шептали, что Сам собирается с визитом. К духовнику своему отцу Василию. Такая вот история.
Я из воспоминаний вынырнул и посмотрел на часы.
– Ну что, пойдем? Хеля, на голову накинь что-нибудь.
Она кивнула и закопошилась, повязывая какой-то платочек типа банданы.
И мы пошли к воротам храма.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 17. Все оттенки чистой совести с точки зрения дичи
Ворота действительно оказались открытыми, и первые женщины, укутанные в платки, молча ныряли в обрамленное диким камнем полукружие арки, ведущей на подворье. Мы прошли следом. Просторный монастырский двор казался угнетающе пустым и, увидев мелькнувшую впереди одинокую фигурку в рясе, наша компания целеустремленно бросилась вдогонку. Почуяв неотвратимость погони, маленький монашек покорно застыл в ожидании, доверившись судьбе. Спохватившись и не добежав нескольких шагов до инока, мы перешли на шаг, выравнивая дыхание, демонстрируя светскость и искрясь неубедительным дружелюбием улыбок.
– Доброе утро, – максимально приветливо заглянул я в его глаза.
– Здравствуйте, – смиренно обозначил он легкий поклон и застыл в ожидании.
– Извините, пожалуйста. Вы не могли бы помочь нам разыскать отца Василия? Это очень важно и срочно, – пытался я предельно убедительно сыграть интонациями. Получалось плохо. Что-то вроде знаменитой фразы папаши Мюллера «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».
На монашка мои потуги не оказали никакого видимого благотворного воздействия. Скорее, наоборот. Видно было, что он отчаянно ищет любой благовидный предлог отделаться поскорее от настырных визитеров.
– Боюсь, что сейчас это будет весьма затруднительно. Начинается полУношница, – проблеял бедолага и предпринял слабую попытку устремиться в прежнем направлении.
Лапа Димыча легко сдвинула меня с директрисы прямого выстрела.
– Братан, – убедительно прогудел он. – Нам очень надо. Выручай давай. Че ты как не родной, а?
Я, опомнившись, вмешался.
– Давайте сделаем так. Либо вы подскажете нам, где сейчас можно перехватить батюшку, либо... – тут мне пришлось судорожно подсуетиться, прикрывая собой неотвратимо шагнувшего вперед напарника. Кое-как справившись, я скороговоркой закончил:
– …либо вы сами сейчас найдете возможность сообщить отцу Василию, что его просит об очень важной встрече Витя-охламон. А он сам уж пускай решает, что ему делать. Хорошо? – насколько мог жалобнее завершил я диалог, незаметно делая другу ласковое внушение локтем в пузо.
– Хорошо, я попробую. Вы не могли бы подождать у входа в храм? – облегченно выдохнул монашек и, не дожидаясь нашего подтверждения, суетливо зарысил прочь.
– Зря отпустили, – с сожалением протянул Димыч, потирая ушибленное ребро. – Готовый проводник был. Взяли бы за хобот – привел бы куда надо как миленький.
Я ощерился и показал ему кулак.
– Слышь, старый? Ты не в чарикарской зеленке, охолонись. Это монастырь, обитель божьих людей. Хоть иногда соображай. Пошли к храму. Будем ждать. На крайняк после службы разыщем.
И мы двинулись ко входу в храм.
Через открытые двери видны были ряды настенных икон, озаряемые колеблющимися огоньками свечей из подножья. Сладковатый запах мирра, лампадного масла, свечного воска легким дуновением вытягивался наружу. Мы ждали.
– Ну, чего народ баламутишь, басурманин? – услышал я рядом знакомый сварливый голос и, облегченно вздохнув, обернулся. Все тот же светлый добродушно-ироничный взгляд, приветливая улыбка, запутавшаяся в дебрях седой бородищи...
– Отец Василий! Здравствуйте. Дело у нас к вам. Важное очень, – торопясь, зачастил я, так и не изжив в себе почтительной робости к этому удивительному человеку. – Евангелие редкое. Рукопись. Вам принесли.
Он, казалось, пропустил мои слова мимо ушей.
– Идите в храм. Помолитесь. После полУношницы поговорим, – и, разворачиваясь, собрался уходить.
– Отец Василий, она очень редкая. И ехать нам надо бы, – настырно влез Димыч, пуча глаза от старательной уважительности к собеседнику.
Батюшка слегка нахмурился.
– Не суетись. Не в миру, мил человек. Делай, чего велят, – и пошел себе.
– Ну, блин, дела. Выкопай, привези да еще и отдай в удобное для них время, – стал привычно заводиться напарник.
Я тихонько подтолкнул его к ступенькам на входе в храм.
– Сказано – иди. И рыло перекрести.
Мы тихонько зашли вовнутрь. Стояли, молчали, слушали. Понемногу напряжение последних часов стало отпускать. Сквозь вату усталости я слышал привычный речитатив молитвы, обрывки мыслей вяло клубились в голове... С некоторым удивлением почувствовав на себе взгляд, встряхнулся. Просеменивший мимо отец Василий жестом пригласил следовать за ним.
Молча пересекли двор, зашли в какое-то здание и оказались в помещении, уставленном длинными столами и лавками вдоль них. Наверное, столовая или трапезная… Не знаю, как правильно. На стенах иконы, портреты каких-то патриархов... Батюшка предложил поесть с дороги. Мы отказались. Честно говоря, больше всего хотелось покончить побыстрее со всем этим и обрести былую легкость бытия. Чего-то рокотнув подбежавшему служке, отец Василий предложил всем садиться и продолжал нас молча разглядывать внимательным, цепким взором.
Оперативно подсуетившийся хлеборез выложил на стол все для чаепития и испарился. Я взглянул на Димыча. Тот молча достал из рюкзака сверток, положил его на доски стола, аккуратно ножом располосовал скотч и, освободив находку от наших курток, бережно водрузил ее перед батюшкой. Тот поднял на меня взгляд. Я сказал, кивая на Дитера:
– Отец Василий, этот человек – немец. Поэтому скажу я. Он нашел эту книгу. По нашему разумению, это неизвестный ранее экземпляр Остромирова Евангелия. Ничего лучшего, чем принести ее вам, мы не придумали. Это все.
Пауза. Старче, прикрыв глаза, легонько провел сухонькой ладошкой по окладу. Раскрыл книгу, обнажив титульный лист. Утвердительно кивнул. Долго молчал. Потом, опершись рукой о край стола, встал, подзывая нас взглядом. Благословил каждого. Я, ежась от непривычности ситуации, неловко простился с батюшкой и бочком-бочком обозначил движение на выход. Друзья потянулись за мной.
– Я могу узнать ваши имена? – догнал нас голос отца Василия.
И тут Дитер отчебучил.
– Мьелький Симпсон, – стараясь не запнуться на слогах, четко выговорил он.
– Димыч, Змея, Лысый, – дробными шариками вдогонку покатилось по трапезной.
– Охламоны, – донеслось нам вслед. – Храни вас Бог!
И мы с облегчением вывалились на улицу, торопясь к машине.
Уселись в салон, с давно ожидаемым удовольствием закурили. Странно, но вновь навалилась тревога. Заводить машину я не спешил. Хотелось спокойно посидеть, подвести какой-то знаменатель что ли... Подумал и, рассуждая вслух, попробовал резюмировать.
– Ну, значит так. Полдела сделали. Теперь бы только домой добраться спокойненько. Как ухитриться-то?
– А в чем проблемы, Витя? У нас больше ничего нет. Твоя паранойя может спать спокойно, – непонимающе произнесла Хеля.
Димыч, глядя на нее, хмыкнул.
– Ну да. Кроме нас об этом больше никто не знает. И если пойдет утечка, то искать нас будут очень вдумчиво на предмет поспрошать, а не завалялось ли еще чего. А монастырь в этом плане, подозреваю, немногим от вокзала отличается. Стукач на стукаче. Прав Витек.
Девушка ошеломленно вскинула голову, ловя мой взгляд в зеркальце заднего вида. Я хмуро добавил:
– И если вычислят, то все наши искренние заверения, что больше ничего нет, боюсь, будут приняты с известным скептицизмом. Такие дела.
Хеля, помолчав, нерешительно протянула:
– Ну, если все так серьезно, то я должна признаться…
Мы резко обернулись назад.
– Ну, говори? Звонила кому? – рявкнул Димыч.
Девушка сокрушенно опустила голову.
– Да. Там, на заправке. В туалете. Я переслала подруге фотографии и попросила ее подготовить для меня материал по всей сопутствующей тематике. Я же филолог. А это такая бомба! Я хотела быть первой, – она прижала руки к груди, изо всех сил пытаясь вернуть себе самообладание. – Мальчики, ну не сгущайте вы так краски, пожалуйста. Две девушки-немки мило побеседовали о своих девичьих делах. Ну что вы, русские, вечно такие подозрительные? Вечно вам шпионы... – и тут она, охнув, прикрыла рот ладошкой.
– Что?! Что?! – не сдерживаясь, заорал Димыч.
Хеля, как-то вся потухая, тихо произнесла тусклым голосом:
– Я только сейчас вспомнила. Ее папа – наш военно-морской атташе. В немецком консульстве в Санкт-Петербурге.
Мне стало по-настоящему плохо. Димыч с упорством, достойным лучшего применения, прикуривал сигарету фильтром вперед. Я вытянул ее у него из пасти и, выкинув в окно, сказал:
– Ну что, «каскадер», похоже – труба зовет? Давай прикидывать... диспозицию с точки зрения бурно прогрессирующей паранойи.
Я помолчал, собираясь с мыслями, потом потихоньку продолжил:
– Итак. Все возможные сценарии развития событий. Первое. Десять часов назад подружка Хели узнала ошеломляющую новость. С кем она могла поделиться такой неожиданной радостью? С папой-мамой – тут и к бабке не ходи. С папой все понятно. Его телефон вряд ли напрямую слушают, но ближний круг – почти наверняка. То есть, условно, звонок зафиксирован и проанализирован, где надо.
– ФСБ?! – утверждающе вопросила девушка.
Я уныло кивнул и продолжил.
– Второе. Звонила ты ей вчера, в воскресенье около восьми вечера. Сколько еще человек могли узнать о сенсации? Сначала от нее, потом эффект снежного кома.
– Да понятно, что любой узбек-дворник уже знает. Нас не взяли до сих пор только потому, что у тебя бзик сыграл. Как там бабулька сказала – мудрость древняя? Представляю, что сейчас на вологодской трассе творится. Включая все заправки, кафешки и мотели, – оскалился напарник и взглянул на Змею. – Ты понимаешь, что этот лысый дундук нам жизнь спас?
Та удрученно кивнула. Димыч снова повернулся ко мне и жестко усмехнулся.
– Ну что, братан. Получается – в расчете? – и протянул мне лапу.
Я вяло пожал ее и без оптимизма протянул:
– Погоди. Давай доберемся сначала. Цыплят по осени считают.
Друг согласно мотнул башкой. Неожиданно Дитер подал голос.
– Я могу позвонить в консульство, достаточно объективно обрисовать ситуацию и аргументированно изложить просьбу о помощи. Нам останется только ее дождаться где-нибудь в укромном месте.
Димыч посмотрел на немца с жалостью.
– Дитер, телефоны включать нельзя. Или тебе объяснить, что такое биллинг?
Дитер сокрушенно замолчал и с уважением посмотрел на меня.
– То-то, немец-перец-колбаса. Знай наших, – на секунду возгордился я.
А напарник продолжал зудеть.
– Так. Что они могут знать про нас? – я встряхнулся и вернулся к реалиям. – Думаю, что почти все. Цепочка очевидная. Хеля, Дитер – шеф, Наташка – поездка немцев на Вологодчину со мной. От меня – через домашний адрес, ай-пи и почту – на питерский сайт поисковиков. Дальше – вдумчивое потряхивание модераторов и админов за трепетные кадыки, и вся инфа по Димычу – на блюдечке с голубой каемочкой. То, что мы с тобой неразлучная парочка – секрет Полишинеля.
Поскольку мой «гольфик» стоит возле дома, значит, уехали мы на пепелаце. Номера в зубы всем интересующимся, и – вперед, на трассу, на увлекательный поиск сокровищ. Добро пожаловать на охоту. Нас спасает только удаленность от Питера, большая протяженность маршрута и наличие на трассе крупных городов типа Череповца и Тихвина: мало ли где мы могли зависнуть, отмечая удачу.
Хорошо, что разговор про то, куда и когда мы повезем книгу, пошел уже после Хелиного звонка. Пока что мы просто исчезли непонятно куда. И альтернативный маршрут вряд ли сразу стали перекрывать. Иначе мы бы до монастыря фиг добрались. Теперь – гораздо хуже. Так что по-любому на «мурманке» на отрезке Новая Ладога – Питер нас должны уже пасти.
Радует, что дивизии в наличии нет ни у кого, а чтобы перекрыть семьсот километров трассы, включая шмон во всех придорожных мотелях, на заправках и в гостиницах попутных городов, нужна именно дивизия. А у кого эта дивизия есть, тому нужны серьезные основания для приказа. А их пока и быть не может. У всех остальных – только частная инициатива и соответствующие возможности. Так что еще потрепыхаемся.
– А почему мы не можем остаться в монастыре? – спросил Дитер.
Димыч, пробуя каждое слово на вкус, медленно ответил:
– А потому, что это все равно не гарантия. Не будут же монастырь закрывать наглухо ради нас. И еще представь, как выглядят наши доводы с точки зрения нормального человека. Максимум, что они сделают, это вызовут полицию. Кроме того, получается, что мы, пусть не по факту, но по смыслу, берем всю братию в заложники своей безопасности. В гробу я видал такое удовольствие.
Я, выждав конец его тирады, продолжил:
– Они ищут машину? Пусть ищут. Наша задача – добраться до ближайшей стоянки дальнобойщиков. Пепелац прячем, я договариваюсь с водилами, и на траке добираемся до Питера. Там ныряем на дачу к Димычу, раздобыв по пути пару левых телефонов, и спокойно пытаемся разрулить ситуацию. Так?
Димыч кивнул.
– Но если они будут знать все про нас и Димыча, значит, и дача засвечена? – уточнила для себя Хеля.
– То, что у меня есть дача, не знает никто, кроме лысого и соседей по участку. А кто я и что, им неведомо. Да и неинтересно. Это же наша берлога. Можно сказать – скит, – успокоил ее подельник и хлопнул меня по плечу.
– Погнали.
Я завел двигатель ласточки, и мы погнали.
Но нас все-таки выцепили.
Ворота действительно оказались открытыми, и первые женщины, укутанные в платки, молча ныряли в обрамленное диким камнем полукружие арки, ведущей на подворье. Мы прошли следом. Просторный монастырский двор казался угнетающе пустым и, увидев мелькнувшую впереди одинокую фигурку в рясе, наша компания целеустремленно бросилась вдогонку. Почуяв неотвратимость погони, маленький монашек покорно застыл в ожидании, доверившись судьбе. Спохватившись и не добежав нескольких шагов до инока, мы перешли на шаг, выравнивая дыхание, демонстрируя светскость и искрясь неубедительным дружелюбием улыбок.
– Доброе утро, – максимально приветливо заглянул я в его глаза.
– Здравствуйте, – смиренно обозначил он легкий поклон и застыл в ожидании.
– Извините, пожалуйста. Вы не могли бы помочь нам разыскать отца Василия? Это очень важно и срочно, – пытался я предельно убедительно сыграть интонациями. Получалось плохо. Что-то вроде знаменитой фразы папаши Мюллера «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».
На монашка мои потуги не оказали никакого видимого благотворного воздействия. Скорее, наоборот. Видно было, что он отчаянно ищет любой благовидный предлог отделаться поскорее от настырных визитеров.
– Боюсь, что сейчас это будет весьма затруднительно. Начинается полУношница, – проблеял бедолага и предпринял слабую попытку устремиться в прежнем направлении.
Лапа Димыча легко сдвинула меня с директрисы прямого выстрела.
– Братан, – убедительно прогудел он. – Нам очень надо. Выручай давай. Че ты как не родной, а?
Я, опомнившись, вмешался.
– Давайте сделаем так. Либо вы подскажете нам, где сейчас можно перехватить батюшку, либо... – тут мне пришлось судорожно подсуетиться, прикрывая собой неотвратимо шагнувшего вперед напарника. Кое-как справившись, я скороговоркой закончил:
– …либо вы сами сейчас найдете возможность сообщить отцу Василию, что его просит об очень важной встрече Витя-охламон. А он сам уж пускай решает, что ему делать. Хорошо? – насколько мог жалобнее завершил я диалог, незаметно делая другу ласковое внушение локтем в пузо.
– Хорошо, я попробую. Вы не могли бы подождать у входа в храм? – облегченно выдохнул монашек и, не дожидаясь нашего подтверждения, суетливо зарысил прочь.
– Зря отпустили, – с сожалением протянул Димыч, потирая ушибленное ребро. – Готовый проводник был. Взяли бы за хобот – привел бы куда надо как миленький.
Я ощерился и показал ему кулак.
– Слышь, старый? Ты не в чарикарской зеленке, охолонись. Это монастырь, обитель божьих людей. Хоть иногда соображай. Пошли к храму. Будем ждать. На крайняк после службы разыщем.
И мы двинулись ко входу в храм.
Через открытые двери видны были ряды настенных икон, озаряемые колеблющимися огоньками свечей из подножья. Сладковатый запах мирра, лампадного масла, свечного воска легким дуновением вытягивался наружу. Мы ждали.
– Ну, чего народ баламутишь, басурманин? – услышал я рядом знакомый сварливый голос и, облегченно вздохнув, обернулся. Все тот же светлый добродушно-ироничный взгляд, приветливая улыбка, запутавшаяся в дебрях седой бородищи...
– Отец Василий! Здравствуйте. Дело у нас к вам. Важное очень, – торопясь, зачастил я, так и не изжив в себе почтительной робости к этому удивительному человеку. – Евангелие редкое. Рукопись. Вам принесли.
Он, казалось, пропустил мои слова мимо ушей.
– Идите в храм. Помолитесь. После полУношницы поговорим, – и, разворачиваясь, собрался уходить.
– Отец Василий, она очень редкая. И ехать нам надо бы, – настырно влез Димыч, пуча глаза от старательной уважительности к собеседнику.
Батюшка слегка нахмурился.
– Не суетись. Не в миру, мил человек. Делай, чего велят, – и пошел себе.
– Ну, блин, дела. Выкопай, привези да еще и отдай в удобное для них время, – стал привычно заводиться напарник.
Я тихонько подтолкнул его к ступенькам на входе в храм.
– Сказано – иди. И рыло перекрести.
Мы тихонько зашли вовнутрь. Стояли, молчали, слушали. Понемногу напряжение последних часов стало отпускать. Сквозь вату усталости я слышал привычный речитатив молитвы, обрывки мыслей вяло клубились в голове... С некоторым удивлением почувствовав на себе взгляд, встряхнулся. Просеменивший мимо отец Василий жестом пригласил следовать за ним.
Молча пересекли двор, зашли в какое-то здание и оказались в помещении, уставленном длинными столами и лавками вдоль них. Наверное, столовая или трапезная… Не знаю, как правильно. На стенах иконы, портреты каких-то патриархов... Батюшка предложил поесть с дороги. Мы отказались. Честно говоря, больше всего хотелось покончить побыстрее со всем этим и обрести былую легкость бытия. Чего-то рокотнув подбежавшему служке, отец Василий предложил всем садиться и продолжал нас молча разглядывать внимательным, цепким взором.
Оперативно подсуетившийся хлеборез выложил на стол все для чаепития и испарился. Я взглянул на Димыча. Тот молча достал из рюкзака сверток, положил его на доски стола, аккуратно ножом располосовал скотч и, освободив находку от наших курток, бережно водрузил ее перед батюшкой. Тот поднял на меня взгляд. Я сказал, кивая на Дитера:
– Отец Василий, этот человек – немец. Поэтому скажу я. Он нашел эту книгу. По нашему разумению, это неизвестный ранее экземпляр Остромирова Евангелия. Ничего лучшего, чем принести ее вам, мы не придумали. Это все.
Пауза. Старче, прикрыв глаза, легонько провел сухонькой ладошкой по окладу. Раскрыл книгу, обнажив титульный лист. Утвердительно кивнул. Долго молчал. Потом, опершись рукой о край стола, встал, подзывая нас взглядом. Благословил каждого. Я, ежась от непривычности ситуации, неловко простился с батюшкой и бочком-бочком обозначил движение на выход. Друзья потянулись за мной.
– Я могу узнать ваши имена? – догнал нас голос отца Василия.
И тут Дитер отчебучил.
– Мьелький Симпсон, – стараясь не запнуться на слогах, четко выговорил он.
– Димыч, Змея, Лысый, – дробными шариками вдогонку покатилось по трапезной.
– Охламоны, – донеслось нам вслед. – Храни вас Бог!
И мы с облегчением вывалились на улицу, торопясь к машине.
Уселись в салон, с давно ожидаемым удовольствием закурили. Странно, но вновь навалилась тревога. Заводить машину я не спешил. Хотелось спокойно посидеть, подвести какой-то знаменатель что ли... Подумал и, рассуждая вслух, попробовал резюмировать.
– Ну, значит так. Полдела сделали. Теперь бы только домой добраться спокойненько. Как ухитриться-то?
– А в чем проблемы, Витя? У нас больше ничего нет. Твоя паранойя может спать спокойно, – непонимающе произнесла Хеля.
Димыч, глядя на нее, хмыкнул.
– Ну да. Кроме нас об этом больше никто не знает. И если пойдет утечка, то искать нас будут очень вдумчиво на предмет поспрошать, а не завалялось ли еще чего. А монастырь в этом плане, подозреваю, немногим от вокзала отличается. Стукач на стукаче. Прав Витек.
Девушка ошеломленно вскинула голову, ловя мой взгляд в зеркальце заднего вида. Я хмуро добавил:
– И если вычислят, то все наши искренние заверения, что больше ничего нет, боюсь, будут приняты с известным скептицизмом. Такие дела.
Хеля, помолчав, нерешительно протянула:
– Ну, если все так серьезно, то я должна признаться…
Мы резко обернулись назад.
– Ну, говори? Звонила кому? – рявкнул Димыч.
Девушка сокрушенно опустила голову.
– Да. Там, на заправке. В туалете. Я переслала подруге фотографии и попросила ее подготовить для меня материал по всей сопутствующей тематике. Я же филолог. А это такая бомба! Я хотела быть первой, – она прижала руки к груди, изо всех сил пытаясь вернуть себе самообладание. – Мальчики, ну не сгущайте вы так краски, пожалуйста. Две девушки-немки мило побеседовали о своих девичьих делах. Ну что вы, русские, вечно такие подозрительные? Вечно вам шпионы... – и тут она, охнув, прикрыла рот ладошкой.
– Что?! Что?! – не сдерживаясь, заорал Димыч.
Хеля, как-то вся потухая, тихо произнесла тусклым голосом:
– Я только сейчас вспомнила. Ее папа – наш военно-морской атташе. В немецком консульстве в Санкт-Петербурге.
Мне стало по-настоящему плохо. Димыч с упорством, достойным лучшего применения, прикуривал сигарету фильтром вперед. Я вытянул ее у него из пасти и, выкинув в окно, сказал:
– Ну что, «каскадер», похоже – труба зовет? Давай прикидывать... диспозицию с точки зрения бурно прогрессирующей паранойи.
Я помолчал, собираясь с мыслями, потом потихоньку продолжил:
– Итак. Все возможные сценарии развития событий. Первое. Десять часов назад подружка Хели узнала ошеломляющую новость. С кем она могла поделиться такой неожиданной радостью? С папой-мамой – тут и к бабке не ходи. С папой все понятно. Его телефон вряд ли напрямую слушают, но ближний круг – почти наверняка. То есть, условно, звонок зафиксирован и проанализирован, где надо.
– ФСБ?! – утверждающе вопросила девушка.
Я уныло кивнул и продолжил.
– Второе. Звонила ты ей вчера, в воскресенье около восьми вечера. Сколько еще человек могли узнать о сенсации? Сначала от нее, потом эффект снежного кома.
– Да понятно, что любой узбек-дворник уже знает. Нас не взяли до сих пор только потому, что у тебя бзик сыграл. Как там бабулька сказала – мудрость древняя? Представляю, что сейчас на вологодской трассе творится. Включая все заправки, кафешки и мотели, – оскалился напарник и взглянул на Змею. – Ты понимаешь, что этот лысый дундук нам жизнь спас?
Та удрученно кивнула. Димыч снова повернулся ко мне и жестко усмехнулся.
– Ну что, братан. Получается – в расчете? – и протянул мне лапу.
Я вяло пожал ее и без оптимизма протянул:
– Погоди. Давай доберемся сначала. Цыплят по осени считают.
Друг согласно мотнул башкой. Неожиданно Дитер подал голос.
– Я могу позвонить в консульство, достаточно объективно обрисовать ситуацию и аргументированно изложить просьбу о помощи. Нам останется только ее дождаться где-нибудь в укромном месте.
Димыч посмотрел на немца с жалостью.
– Дитер, телефоны включать нельзя. Или тебе объяснить, что такое биллинг?
Дитер сокрушенно замолчал и с уважением посмотрел на меня.
– То-то, немец-перец-колбаса. Знай наших, – на секунду возгордился я.
А напарник продолжал зудеть.
– Так. Что они могут знать про нас? – я встряхнулся и вернулся к реалиям. – Думаю, что почти все. Цепочка очевидная. Хеля, Дитер – шеф, Наташка – поездка немцев на Вологодчину со мной. От меня – через домашний адрес, ай-пи и почту – на питерский сайт поисковиков. Дальше – вдумчивое потряхивание модераторов и админов за трепетные кадыки, и вся инфа по Димычу – на блюдечке с голубой каемочкой. То, что мы с тобой неразлучная парочка – секрет Полишинеля.
Поскольку мой «гольфик» стоит возле дома, значит, уехали мы на пепелаце. Номера в зубы всем интересующимся, и – вперед, на трассу, на увлекательный поиск сокровищ. Добро пожаловать на охоту. Нас спасает только удаленность от Питера, большая протяженность маршрута и наличие на трассе крупных городов типа Череповца и Тихвина: мало ли где мы могли зависнуть, отмечая удачу.
Хорошо, что разговор про то, куда и когда мы повезем книгу, пошел уже после Хелиного звонка. Пока что мы просто исчезли непонятно куда. И альтернативный маршрут вряд ли сразу стали перекрывать. Иначе мы бы до монастыря фиг добрались. Теперь – гораздо хуже. Так что по-любому на «мурманке» на отрезке Новая Ладога – Питер нас должны уже пасти.
Радует, что дивизии в наличии нет ни у кого, а чтобы перекрыть семьсот километров трассы, включая шмон во всех придорожных мотелях, на заправках и в гостиницах попутных городов, нужна именно дивизия. А у кого эта дивизия есть, тому нужны серьезные основания для приказа. А их пока и быть не может. У всех остальных – только частная инициатива и соответствующие возможности. Так что еще потрепыхаемся.
– А почему мы не можем остаться в монастыре? – спросил Дитер.
Димыч, пробуя каждое слово на вкус, медленно ответил:
– А потому, что это все равно не гарантия. Не будут же монастырь закрывать наглухо ради нас. И еще представь, как выглядят наши доводы с точки зрения нормального человека. Максимум, что они сделают, это вызовут полицию. Кроме того, получается, что мы, пусть не по факту, но по смыслу, берем всю братию в заложники своей безопасности. В гробу я видал такое удовольствие.
Я, выждав конец его тирады, продолжил:
– Они ищут машину? Пусть ищут. Наша задача – добраться до ближайшей стоянки дальнобойщиков. Пепелац прячем, я договариваюсь с водилами, и на траке добираемся до Питера. Там ныряем на дачу к Димычу, раздобыв по пути пару левых телефонов, и спокойно пытаемся разрулить ситуацию. Так?
Димыч кивнул.
– Но если они будут знать все про нас и Димыча, значит, и дача засвечена? – уточнила для себя Хеля.
– То, что у меня есть дача, не знает никто, кроме лысого и соседей по участку. А кто я и что, им неведомо. Да и неинтересно. Это же наша берлога. Можно сказать – скит, – успокоил ее подельник и хлопнул меня по плечу.
– Погнали.
Я завел двигатель ласточки, и мы погнали.
Но нас все-таки выцепили.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 18. Особенности национальной охоты на кладоискателей
Нам не дали проехать и пятидесяти километров. После того как мы переехали по мосту через Свирь, я, прикрывшись попутной фурой, проскользнул мимо поста ГАИ не сразу на трассу, а вдоль берега реки на Лодейное Поле. Спокойно проехав этот начинающий просыпаться уютный городок лесозаготовителей и браконьеров, пепелац вновь вывалился на «мурманку». Через десять минут оставленная нами позади на обочине дремлющая машина ДПС вдруг ожила и резво рванула, вдогонку озаряясь сполохами включившейся люстры.
– Бу-бу-бу, прижмитесь к обочине и остановитесь, – истошно пролаял мегафон доблестных блюстителей закона.
Я сговорчиво съехал с асфальта и, не глуша движок, открыл дверцу «Нивы», вылезая из салона.
– Я пошел толковать. В случае чего – ты хозяин, документы на машину у тебя. Махну рукой – подходи к нам, а дальше по ситуации, – ощущая тягомотную истому неизбежной бучи, бросил я Димычу и, стряхнув разом засуетившихся по всему телу мурашей, сделал шаг по направлению к остановившемуся в пяти метрах патрулю.
Выбравшийся из бликующего оранжево-синими сполохами «Форда» инспектор был невысок, пузат и осанист. Привычной неторопливой развальцой подойдя ко мне, он лениво обозначил движение правой ладони к козырьку кепаря и вальяжно прожевал:
– Инспкр-дэпээс-ст-лытн-Зюзюкнцв-ваш-дукмнты.
Я, вытаскивая из кармана и подавая ему портмоне, дежурно осведомился:
– А в чем проблемы, командир? Вроде тормозить-то не за что.
Инспектор, раскрывая обложку и профессионально небрежно скользя по бумагам взглядом, философски заметил:
– Ну-у, был бы человек... Операция у нас. Типа алко-невод-перехват. Уразумел?
Я кивнул и приготовился дурковать, непонятно на что надеясь. Неправильный был гаишник. Насквозь неправильный. И наглый, как танк. Сразу с порога тыкает, куражится не по делу... Или они здесь все такие, патриархально незатейливые? И спокойный, как удав.
– Популярные вы личности, хлопцы. Прямо хоть автограф бери, – продолжал пыхтеть инспектор, машинально разворачивая страховку на мой «гольфик». – А это что такое? Где страховка и свидетельство на транспортное средство? – взыграли в нем профессиональные рефлексы.
– У хозяина, вон в салоне сидит. Позвать? Димыч! – энергично махнул я рукой в сторону «Нивы».
И продолжил, тщетно пытаясь хотя бы ненамного оттянуть этот дурной сон.
– Че за автограф, командир?
Тот, отстраненно складывая ненужную страховку, рассеянно произнес, нехорошо настораживаясь при виде резво приближающегося Димыча:
– Это вам другие объяснять будут. А наше дело маленькое. Куда? Стоять на месте! – выкрикнул он моему напарнику и, цепко хватая меня за запястье, рявкнул в сторону «Форда»:
– Андрюха! Это они! Ой, бля-я-я, – и взвыв, рухнул на колени, пытаясь вдохнуть воздуха перекошенным ртом.
«Спасибо тебе, Тагирыч. Помнят ручки-то», – замелькали в голове несуразные мысли.
– Димыч, давай... – удерживая на втором контроле правую кисть пузанчика, запоздало пролаял я. И с ужасом присел, уклоняясь от промелькнувшего мимо меня в диком прыжке напарника, таранящего всей своей массой непозволительно расслабившегося у капота другого дэпээсника. Силой инерции их обоих кубарем снесло на широкий откос обочины.
– Эй, ты там как? – придерживая на пороге болевого шока своего клиента и не решаясь нанести завершающий вырубающий удар, старательно вслушался я в затихшую возню в кювете. Спохватившись, отволок скрюченное туловище за многострадальную руку в тень патрульной машины, подальше от асфальта.
С обочины послышались два коротких хеканья, и встопорщенный друг на карачках выполз наверх, волоча за шиворот обмякшее тело своей жертвы с «калашом» на шее.
– Ты чего сопли жуешь? – зло оскалился в мою сторону не страдающий излишней мягкотелостью соратник и, освободив руки, коротким тычком надежно угомонил моего страдальца. – Давай скотч, живо.
Я метнулся в салон «Нивы» и, выхватив с полки под бардачком торпеды рулон скотча, вновь подскочил к Димычу.
– Переверни своего на пузо, руки ему скрести, – скомандовал он, сноровисто обматывая запястья невезучего автоматчика.
Так же молниеносно проделав аналогичную процедуру со следующим горемыкой, напарник подхватил обмякшее тело на руки, втиснул его в проем задней двери «Форда» и, кряхтя, сдвинул в дальний угол.
– Чего встал, люстру погаси, – приподнял он второго и с натугой стал запечатывать его на оставшееся сзади место.
Я рванул кабель питания, и яркие сполохи погасли.
– Ну, чего дальше? Соображай давай. Куда их? – нетерпеливо уставились на меня шалые глаза друга, поднимающего с земли автомат.
Забытые миражи Панджшера плавились в его зрачках, пробуждаясь из небытия. Я включился, искренне молясь, чтобы все это оказалось дурным наваждением.
– Я на «Ниве», ты здесь. Ищем первую отворотку в лес. Рацию обесточь, – и рванул к пепелацу.
Усевшись на место и дождавшись, пока «Форд» пошевелится, выруливая на асфальт, я, изо всех сил удерживая свою ногу, стремившуюся проломить пол педалью газа, размеренно покатил по трассе, судорожно выискивая любой съезд. В голове оглушительно тикал секундомер.
Через несколько минут казавшейся бесконечной езды и обмирая от каждого встречного света фар, я увидел песчаную дорожку, ныряющую с асфальта через вырубку, дальше вдоль ЛЭП. Краем сознания отмечая истеричные причитания немцев, направил машину в лес, стремясь уйти подальше от трассы и мельком оценивая колею на предмет проходимости ее «Фордом». Через километр-полтора блуждания, у совсем уж страшной лужи на дороге остановил пепелац и вылез из машины, щурясь на Димычевы фары.
Кореш хлопнул дверцей и подошел ко мне. Немцы тоже.
– Как они там? – поинтересовался я у Димыча.
– Нормально. Один уже оклемался было. Ругаться начал. Я угомонил. Давай по делу, – отстраненно буркнул друг и, отсоединив рожок, передернул затвор. – Ха, щегол. Вояка, епть. Как он еще предохранитель-то сдернул? – хмыкнул наш рэмба и воткнул магазин на место. – Ну, чего делаем? Время!
Я лихорадочно соображал.
– Значит, так. Забери у них мобильники, раскурочь и разбросай по лесу. То же самое – стволы. Крышку трамблера туда же. Рацию убей в хлам. Этих орлов вытаскиваем, пеленаем по уму руки-ноги-пасти и связываем запястьями спина к спине, в один тюк. Так, чтобы пару часиков они попыхтели, освобождаясь. Сами – на трассу и, как наметили, к дальнобойщикам. Хотя лично я пошел бы пехом. Так оно вернее. Но у немчуры нервишки сдают.
Димыч, набычившись, возразил:
– Стволы берем с собой. Я им, бля, не куропатка, по кустам меня гонять.
– Нельзя, – покачал я головой.
– Пока мы чистые, в нас по-любому палить не будут. Чего толку с двухсотых? А вот если по трассе пройдет инфа, что могут быть вооружены и опасны при задержании – тогда все. Плевать нижним на высшие интересы командиров. Сначала дуршлаг из нас сделают и только потом поздороваться подойдут. Ну, сам подумай.
Через двадцать минут мы опять катили по «мурманке». Где же эта стоянка?
Томительно тянулись минуты бесконечной, казалось, езды. Немцы отчужденно маячили на заднем сиденье, Димыч прилип носом к стеклу своей дверцы, выглядывая парковку. Непроглядная темень ночи потихоньку разбавлялась предрассветной полоской зари на востоке.
– Есть, – выдохнул напарник, тыча пальцем в лобовик.
Впереди, в двухстах метрах, маячили застывшие чемоданы фур. Я подал вправо, заехал на стоянку. Штук восемь траков сонно сбились в обширном кармане с туалетом, потухшим мангалом под навесом и сорокафутовым контейнером с прилепившейся к нему будкой шиномонтажа.
Я спрятал «Ниву» от досужих глаз между двумя огромными лесовозами с кругляком и заглушил мотор. Тишина на стоянке уже разбавлялась рыком прочищающих форсунки после сна дизелей. На двух машинах горели габариты. С трассы заехал на отдых еще один полуночник.
– Вы понимаете, что наделали?! – выпалила сзади истомившаяся молчанием Хеля. – Нападение на находящихся при исполнении сотрудников полиции. Вы с ума сошли?!
– Тихо, Хеля. Тихо, – оборвал я ее. – Нам снова дико повезло. Это не была обычная проверка документов. Ждали конкретно нас. Эти дэпээсники просто решили халтурку срубить по-легкому. Им дали заказ. Если выцепят нас, то сразу отзвониться и помурыжить машину сколько можно. А потом они бы свалили, а нас приняли через пятьсот метров какие-нибудь брателлы. И все – прощай, филологическая карьера. А эти оборотни решили сами нас упаковать и доставить по назначению. Жадность фраера губит.
– Откуда такая уверенность? Снова «древняя мудрость»? – заносчиво фыркнула девушка.
Я потер лицо, стряхивая усталость.
– Если бы у них был официальный приказ, то прежде чем вступать в разговор с нами, они бы обязательно доложили по рации о преследовании. И тогда счет пошел бы на минуты, и шансов у нас почти не было. Без вас мы побарахтались бы еще, конечно, а так... Поэтому – только халтура. Этот патруль зарядили втемную. А пытаться с ними договориться – бесполезняк. Пришлось делать так, как получилось. И можешь сильно их не жалеть. Знали ребятки, что заказ воняет. Знали.
Неужели ты думаешь, что нам больше нечего делать, кроме как гарантированно вешать на себя стопудовый срок и прощаться со здоровыми почками? Просто когда ты задыхаешься от дыма в горящей комнате и понимаешь, что жить осталось минуту, рука как-то сама собой швыряет первый попавшийся стул в окно, чтобы разбить стекло.
И только потом, когда все потушат, ты, заранее скорбя, выглянешь в окно, чтобы поинтересоваться: «А не зашиб ли я кого-нибудь?» и «Ой, а чего мне за это будет?!» Поэтому давай без истерик, без обмороков, без стенаний о правах человека и торжестве закона. Это наша страна, и нам лучше знать – чего тут, где и почем. Лады? А разбор полетов отложим на потом. Пошла охота, понимаешь? Охота на нас. Все, не мешай, пожалуйста. Димыч, пока здесь посидите, а я прогуляюсь. И соберите мне все деньги.
Я вышел на улицу и огляделся. Через машину шикарная «вольвуха» с кугелевским полуприцепом-тентом подмигивала лампочками верхних и нижних габаритов и басовито урчала прогретым двигателем. Ее хозяин хлопотал у кабины, выбивая коврик об колесо. Я подошел.
– Привет, коллега. Далеко едешь?
Водила окинул меня цепким внимательным взглядом и протянул руку.
– Ну, еду. А тебе чего? – неторопливо ответил он.
– Да так, интересуюсь. По ТИРу или поближе?
В глазах собеседника мелькнул огонек интереса. Он слегка оживился.
– В Скопье. А ты чего, из наших что ли?
Я кивнул и продолжил.
– Ну, понятно. А в Македонию как ходят сейчас, через Каменичку или другую дорогу замастырили? Я-то давно там не был.
Водила ухмыльнулся и подмигнул мне ушлым глазом.
– Ладно. Считай – обнюхались. Говори, чего надо и не дави на клитор. Не расчувствуюсь.
Я, сдаваясь, пожал плечами.
– Да мне бы в Питер по-тихому. Выручишь?
Мужик нейтрально хмыкнул.
– Да какие проблемы? Прыгай. Через десять минут покатим.
Мне пришлось изобразить легкую досаду.
– Да понимаешь, четверо нас. И светиться нежелательно. По деньгам договоримся. Тебя как величать, кстати? Я – Витек.
Водила озабоченно сдвинул брови.
– Егор. Ну и куда я вас засуну? – уловив мою скептическую усмешку, он поморщился. – Ты не хмылься. Ну ясен пень, одного на верхний спальник, двое валетом на нижнем и один на сидухе. А с гайцами как разбираться?
Я скорчил понимающую рожу.
– А к тебе часто гайцы в кабину жало суют? Давай так договоримся. Я тебе подкину и на гайцов, а ежели нас прихватят, мы просто сойдем, и ты, отстегнув сколько надо, покатишь себе дальше в одиночестве. Лады?
Егор помялся.
– А догонялок с пальбой-стрельбой по дороге не случится? Мне-то все эти страсти, сам понимаешь...
Я, чуя победу, хлопнул его по плечу.
– Его-ор... Ну чего ты, в самом деле? Девяностые штоль? Ну да, не хочется нам сейчас пылить. Ну, так фишка легла, понимаешь? Чего теперь, все свои проблемы вываливать? Оно тебе надо?
Егор решился.
– Ладно, братан, выручу. А денег-то у тебя на «договориться» хватит?
Я засмеялся.
– А ты озвучь, я послушаю.
Егор задумался.
– Левого по-любому не взял бы. А ты вроде как свой. Но и дельце, чует моя жопа – деликатное. Короче, по пятере с носа плюс пятеру на гайца. Если проскакиваем – она мой бонус. По рукам?
Я не сдерживаясь заржал и хлопнул его по клешне.
– Ну, ты ухарь. Второй рейс между делом рубишь?
– Не мы такие – жизнь такая, – пробурчал дальнобойный философ. – Я сейчас в кабине приберусь, и через пяток минут подгребайте.
Я пошел к «Ниве».
– Все путем, договорился. Сейчас бы с пепелацем определиться, и ажур. Уж больно его в лесу бросать неохота.
Димыч тоскливо согласился. Бросать свою ласточку где ни попадя ему явно не улыбалось. Я ободряюще улыбнулся.
– Тут шиномонтажка живая. Есть мысль. Сколько денег собрали, давайте.
Димыч протянул мне солидную котлету рублей, три пятисотки енотами и ворох кредиток. Еврики и кредитки я вернул и, засунув котлету в карман, направился к будке шиномонтажа. Сонный пацанчик ежился у открытой двери, смоля сигаретку.
– Привет, братан, – широко улыбаясь, поздоровкался я. – Ты что ли тут хозяин?
– Ну, я. А чего надо-то? – душераздирающе зевнул он мне в глаза, продемонстрировав отвратительную квалификацию местных стоматологов.
– Да думаю, кому бы денег дать? – простецки изложил я суть дела.
– Ну, мне дай, раз уж так карман жмут, – уже осмысленнее уставился на меня король балансировки.
Я посерьезнел.
– Тут дело такое. «Нива» моя чего-то ехать не хочет. А ехать надо, и срочно. Сегодня в Выборге надо быть по-любому. Так-то добраться не проблема, но машинку пристроить на день-два хотелось бы в надежные руки. Непростая машинка, сам увидишь. Да и барахла полный салон. Ну как, порешаем?
Парнишка уже по-взрослому оживился.
– Так ставь ко мне. Вон, за контейнером «Опель» чахнет под тентом, к нему и ставь. Пятихатку в день потянешь?
Я задумчиво покачал головой.
– Я же говорю – непростая машинка, и барахло из салона светится.
– Да не проблема, – засуетился парень. – Хочешь, с «Опеля» тентик скинем и твою тачку накроем? Еще пятихатку накинешь, и все. Годится?
Я кивнул, озабочено подвигал бровями, добавил:
– А у тебя есть какие-нибудь документы? Сам понимаешь... Хотелось бы без палева.
– Ну, права есть. Пойдет?
– Годится. Сейчас подъеду, – и я метнулся к «Ниве».
– Так, народ. В темпе вальса выгружаемся, все барахло из корзины – в салон. С собой только документы, деньги и сигареты. Быстренько.
Мы оперативно покидали вещи в машину, и я укатил за контейнер, наказав ждать меня на месте. Парень уже заканчивал отвязывать тент. Чихая и моргая от стародавней пыли, мы, матерясь, перекинули тент и привязали его к колышкам на земле и к бамперам пепелаца. Я достал деньги, и тут меня снова осенило.
– Слышь, кореш? А ты сколько тут в день заколачиваешь?
– Ну, в жирные сутки до пяти тысяч. А что?
– Давай, я тебе еще пять тысяч накину, езжай домой – отдохни. Пускай у твоей шинки санитарный день будет. Лады?
Парень сделал попытку обидеться.
– Ты что, думаешь, я соблазнюсь? Чува-ак! Да Пашу здесь каждая собака знает. Хотя, если не передумал, давай. Хозяин – барин, – испугавшись, что уплывет заветная пятера, стушевался он и протянул мне права.
Я быстренько переписал его данные и, отдавая деньги, сказал:
– Тут за двое суток плюс санитарный день. Если приеду, и все в ажуре будет, еще треха за честность. Только без обид, Паша. Я плачу – ты отвечаешь. Угу?
Паша, солидно поковыряв купюры, закрыл двери своей будки, кивнул на мокик.
– Ну, я поехал. Пока.
Я помахал ему вслед и пошел к Егору.
– Ну, где вы там? Едем или где? – недовольно пробурчал водила, нетерпеливо прохаживаясь вдоль фуры.
– Айн момент, коллега. Сейчас, – улыбнулся я и кинулся за друзьями.
Вскоре тяжело нагруженный трак уверенно наматывал на колеса серый асфальт «мурманки
Нам не дали проехать и пятидесяти километров. После того как мы переехали по мосту через Свирь, я, прикрывшись попутной фурой, проскользнул мимо поста ГАИ не сразу на трассу, а вдоль берега реки на Лодейное Поле. Спокойно проехав этот начинающий просыпаться уютный городок лесозаготовителей и браконьеров, пепелац вновь вывалился на «мурманку». Через десять минут оставленная нами позади на обочине дремлющая машина ДПС вдруг ожила и резво рванула, вдогонку озаряясь сполохами включившейся люстры.
– Бу-бу-бу, прижмитесь к обочине и остановитесь, – истошно пролаял мегафон доблестных блюстителей закона.
Я сговорчиво съехал с асфальта и, не глуша движок, открыл дверцу «Нивы», вылезая из салона.
– Я пошел толковать. В случае чего – ты хозяин, документы на машину у тебя. Махну рукой – подходи к нам, а дальше по ситуации, – ощущая тягомотную истому неизбежной бучи, бросил я Димычу и, стряхнув разом засуетившихся по всему телу мурашей, сделал шаг по направлению к остановившемуся в пяти метрах патрулю.
Выбравшийся из бликующего оранжево-синими сполохами «Форда» инспектор был невысок, пузат и осанист. Привычной неторопливой развальцой подойдя ко мне, он лениво обозначил движение правой ладони к козырьку кепаря и вальяжно прожевал:
– Инспкр-дэпээс-ст-лытн-Зюзюкнцв-ваш-дукмнты.
Я, вытаскивая из кармана и подавая ему портмоне, дежурно осведомился:
– А в чем проблемы, командир? Вроде тормозить-то не за что.
Инспектор, раскрывая обложку и профессионально небрежно скользя по бумагам взглядом, философски заметил:
– Ну-у, был бы человек... Операция у нас. Типа алко-невод-перехват. Уразумел?
Я кивнул и приготовился дурковать, непонятно на что надеясь. Неправильный был гаишник. Насквозь неправильный. И наглый, как танк. Сразу с порога тыкает, куражится не по делу... Или они здесь все такие, патриархально незатейливые? И спокойный, как удав.
– Популярные вы личности, хлопцы. Прямо хоть автограф бери, – продолжал пыхтеть инспектор, машинально разворачивая страховку на мой «гольфик». – А это что такое? Где страховка и свидетельство на транспортное средство? – взыграли в нем профессиональные рефлексы.
– У хозяина, вон в салоне сидит. Позвать? Димыч! – энергично махнул я рукой в сторону «Нивы».
И продолжил, тщетно пытаясь хотя бы ненамного оттянуть этот дурной сон.
– Че за автограф, командир?
Тот, отстраненно складывая ненужную страховку, рассеянно произнес, нехорошо настораживаясь при виде резво приближающегося Димыча:
– Это вам другие объяснять будут. А наше дело маленькое. Куда? Стоять на месте! – выкрикнул он моему напарнику и, цепко хватая меня за запястье, рявкнул в сторону «Форда»:
– Андрюха! Это они! Ой, бля-я-я, – и взвыв, рухнул на колени, пытаясь вдохнуть воздуха перекошенным ртом.
«Спасибо тебе, Тагирыч. Помнят ручки-то», – замелькали в голове несуразные мысли.
– Димыч, давай... – удерживая на втором контроле правую кисть пузанчика, запоздало пролаял я. И с ужасом присел, уклоняясь от промелькнувшего мимо меня в диком прыжке напарника, таранящего всей своей массой непозволительно расслабившегося у капота другого дэпээсника. Силой инерции их обоих кубарем снесло на широкий откос обочины.
– Эй, ты там как? – придерживая на пороге болевого шока своего клиента и не решаясь нанести завершающий вырубающий удар, старательно вслушался я в затихшую возню в кювете. Спохватившись, отволок скрюченное туловище за многострадальную руку в тень патрульной машины, подальше от асфальта.
С обочины послышались два коротких хеканья, и встопорщенный друг на карачках выполз наверх, волоча за шиворот обмякшее тело своей жертвы с «калашом» на шее.
– Ты чего сопли жуешь? – зло оскалился в мою сторону не страдающий излишней мягкотелостью соратник и, освободив руки, коротким тычком надежно угомонил моего страдальца. – Давай скотч, живо.
Я метнулся в салон «Нивы» и, выхватив с полки под бардачком торпеды рулон скотча, вновь подскочил к Димычу.
– Переверни своего на пузо, руки ему скрести, – скомандовал он, сноровисто обматывая запястья невезучего автоматчика.
Так же молниеносно проделав аналогичную процедуру со следующим горемыкой, напарник подхватил обмякшее тело на руки, втиснул его в проем задней двери «Форда» и, кряхтя, сдвинул в дальний угол.
– Чего встал, люстру погаси, – приподнял он второго и с натугой стал запечатывать его на оставшееся сзади место.
Я рванул кабель питания, и яркие сполохи погасли.
– Ну, чего дальше? Соображай давай. Куда их? – нетерпеливо уставились на меня шалые глаза друга, поднимающего с земли автомат.
Забытые миражи Панджшера плавились в его зрачках, пробуждаясь из небытия. Я включился, искренне молясь, чтобы все это оказалось дурным наваждением.
– Я на «Ниве», ты здесь. Ищем первую отворотку в лес. Рацию обесточь, – и рванул к пепелацу.
Усевшись на место и дождавшись, пока «Форд» пошевелится, выруливая на асфальт, я, изо всех сил удерживая свою ногу, стремившуюся проломить пол педалью газа, размеренно покатил по трассе, судорожно выискивая любой съезд. В голове оглушительно тикал секундомер.
Через несколько минут казавшейся бесконечной езды и обмирая от каждого встречного света фар, я увидел песчаную дорожку, ныряющую с асфальта через вырубку, дальше вдоль ЛЭП. Краем сознания отмечая истеричные причитания немцев, направил машину в лес, стремясь уйти подальше от трассы и мельком оценивая колею на предмет проходимости ее «Фордом». Через километр-полтора блуждания, у совсем уж страшной лужи на дороге остановил пепелац и вылез из машины, щурясь на Димычевы фары.
Кореш хлопнул дверцей и подошел ко мне. Немцы тоже.
– Как они там? – поинтересовался я у Димыча.
– Нормально. Один уже оклемался было. Ругаться начал. Я угомонил. Давай по делу, – отстраненно буркнул друг и, отсоединив рожок, передернул затвор. – Ха, щегол. Вояка, епть. Как он еще предохранитель-то сдернул? – хмыкнул наш рэмба и воткнул магазин на место. – Ну, чего делаем? Время!
Я лихорадочно соображал.
– Значит, так. Забери у них мобильники, раскурочь и разбросай по лесу. То же самое – стволы. Крышку трамблера туда же. Рацию убей в хлам. Этих орлов вытаскиваем, пеленаем по уму руки-ноги-пасти и связываем запястьями спина к спине, в один тюк. Так, чтобы пару часиков они попыхтели, освобождаясь. Сами – на трассу и, как наметили, к дальнобойщикам. Хотя лично я пошел бы пехом. Так оно вернее. Но у немчуры нервишки сдают.
Димыч, набычившись, возразил:
– Стволы берем с собой. Я им, бля, не куропатка, по кустам меня гонять.
– Нельзя, – покачал я головой.
– Пока мы чистые, в нас по-любому палить не будут. Чего толку с двухсотых? А вот если по трассе пройдет инфа, что могут быть вооружены и опасны при задержании – тогда все. Плевать нижним на высшие интересы командиров. Сначала дуршлаг из нас сделают и только потом поздороваться подойдут. Ну, сам подумай.
Через двадцать минут мы опять катили по «мурманке». Где же эта стоянка?
Томительно тянулись минуты бесконечной, казалось, езды. Немцы отчужденно маячили на заднем сиденье, Димыч прилип носом к стеклу своей дверцы, выглядывая парковку. Непроглядная темень ночи потихоньку разбавлялась предрассветной полоской зари на востоке.
– Есть, – выдохнул напарник, тыча пальцем в лобовик.
Впереди, в двухстах метрах, маячили застывшие чемоданы фур. Я подал вправо, заехал на стоянку. Штук восемь траков сонно сбились в обширном кармане с туалетом, потухшим мангалом под навесом и сорокафутовым контейнером с прилепившейся к нему будкой шиномонтажа.
Я спрятал «Ниву» от досужих глаз между двумя огромными лесовозами с кругляком и заглушил мотор. Тишина на стоянке уже разбавлялась рыком прочищающих форсунки после сна дизелей. На двух машинах горели габариты. С трассы заехал на отдых еще один полуночник.
– Вы понимаете, что наделали?! – выпалила сзади истомившаяся молчанием Хеля. – Нападение на находящихся при исполнении сотрудников полиции. Вы с ума сошли?!
– Тихо, Хеля. Тихо, – оборвал я ее. – Нам снова дико повезло. Это не была обычная проверка документов. Ждали конкретно нас. Эти дэпээсники просто решили халтурку срубить по-легкому. Им дали заказ. Если выцепят нас, то сразу отзвониться и помурыжить машину сколько можно. А потом они бы свалили, а нас приняли через пятьсот метров какие-нибудь брателлы. И все – прощай, филологическая карьера. А эти оборотни решили сами нас упаковать и доставить по назначению. Жадность фраера губит.
– Откуда такая уверенность? Снова «древняя мудрость»? – заносчиво фыркнула девушка.
Я потер лицо, стряхивая усталость.
– Если бы у них был официальный приказ, то прежде чем вступать в разговор с нами, они бы обязательно доложили по рации о преследовании. И тогда счет пошел бы на минуты, и шансов у нас почти не было. Без вас мы побарахтались бы еще, конечно, а так... Поэтому – только халтура. Этот патруль зарядили втемную. А пытаться с ними договориться – бесполезняк. Пришлось делать так, как получилось. И можешь сильно их не жалеть. Знали ребятки, что заказ воняет. Знали.
Неужели ты думаешь, что нам больше нечего делать, кроме как гарантированно вешать на себя стопудовый срок и прощаться со здоровыми почками? Просто когда ты задыхаешься от дыма в горящей комнате и понимаешь, что жить осталось минуту, рука как-то сама собой швыряет первый попавшийся стул в окно, чтобы разбить стекло.
И только потом, когда все потушат, ты, заранее скорбя, выглянешь в окно, чтобы поинтересоваться: «А не зашиб ли я кого-нибудь?» и «Ой, а чего мне за это будет?!» Поэтому давай без истерик, без обмороков, без стенаний о правах человека и торжестве закона. Это наша страна, и нам лучше знать – чего тут, где и почем. Лады? А разбор полетов отложим на потом. Пошла охота, понимаешь? Охота на нас. Все, не мешай, пожалуйста. Димыч, пока здесь посидите, а я прогуляюсь. И соберите мне все деньги.
Я вышел на улицу и огляделся. Через машину шикарная «вольвуха» с кугелевским полуприцепом-тентом подмигивала лампочками верхних и нижних габаритов и басовито урчала прогретым двигателем. Ее хозяин хлопотал у кабины, выбивая коврик об колесо. Я подошел.
– Привет, коллега. Далеко едешь?
Водила окинул меня цепким внимательным взглядом и протянул руку.
– Ну, еду. А тебе чего? – неторопливо ответил он.
– Да так, интересуюсь. По ТИРу или поближе?
В глазах собеседника мелькнул огонек интереса. Он слегка оживился.
– В Скопье. А ты чего, из наших что ли?
Я кивнул и продолжил.
– Ну, понятно. А в Македонию как ходят сейчас, через Каменичку или другую дорогу замастырили? Я-то давно там не был.
Водила ухмыльнулся и подмигнул мне ушлым глазом.
– Ладно. Считай – обнюхались. Говори, чего надо и не дави на клитор. Не расчувствуюсь.
Я, сдаваясь, пожал плечами.
– Да мне бы в Питер по-тихому. Выручишь?
Мужик нейтрально хмыкнул.
– Да какие проблемы? Прыгай. Через десять минут покатим.
Мне пришлось изобразить легкую досаду.
– Да понимаешь, четверо нас. И светиться нежелательно. По деньгам договоримся. Тебя как величать, кстати? Я – Витек.
Водила озабоченно сдвинул брови.
– Егор. Ну и куда я вас засуну? – уловив мою скептическую усмешку, он поморщился. – Ты не хмылься. Ну ясен пень, одного на верхний спальник, двое валетом на нижнем и один на сидухе. А с гайцами как разбираться?
Я скорчил понимающую рожу.
– А к тебе часто гайцы в кабину жало суют? Давай так договоримся. Я тебе подкину и на гайцов, а ежели нас прихватят, мы просто сойдем, и ты, отстегнув сколько надо, покатишь себе дальше в одиночестве. Лады?
Егор помялся.
– А догонялок с пальбой-стрельбой по дороге не случится? Мне-то все эти страсти, сам понимаешь...
Я, чуя победу, хлопнул его по плечу.
– Его-ор... Ну чего ты, в самом деле? Девяностые штоль? Ну да, не хочется нам сейчас пылить. Ну, так фишка легла, понимаешь? Чего теперь, все свои проблемы вываливать? Оно тебе надо?
Егор решился.
– Ладно, братан, выручу. А денег-то у тебя на «договориться» хватит?
Я засмеялся.
– А ты озвучь, я послушаю.
Егор задумался.
– Левого по-любому не взял бы. А ты вроде как свой. Но и дельце, чует моя жопа – деликатное. Короче, по пятере с носа плюс пятеру на гайца. Если проскакиваем – она мой бонус. По рукам?
Я не сдерживаясь заржал и хлопнул его по клешне.
– Ну, ты ухарь. Второй рейс между делом рубишь?
– Не мы такие – жизнь такая, – пробурчал дальнобойный философ. – Я сейчас в кабине приберусь, и через пяток минут подгребайте.
Я пошел к «Ниве».
– Все путем, договорился. Сейчас бы с пепелацем определиться, и ажур. Уж больно его в лесу бросать неохота.
Димыч тоскливо согласился. Бросать свою ласточку где ни попадя ему явно не улыбалось. Я ободряюще улыбнулся.
– Тут шиномонтажка живая. Есть мысль. Сколько денег собрали, давайте.
Димыч протянул мне солидную котлету рублей, три пятисотки енотами и ворох кредиток. Еврики и кредитки я вернул и, засунув котлету в карман, направился к будке шиномонтажа. Сонный пацанчик ежился у открытой двери, смоля сигаретку.
– Привет, братан, – широко улыбаясь, поздоровкался я. – Ты что ли тут хозяин?
– Ну, я. А чего надо-то? – душераздирающе зевнул он мне в глаза, продемонстрировав отвратительную квалификацию местных стоматологов.
– Да думаю, кому бы денег дать? – простецки изложил я суть дела.
– Ну, мне дай, раз уж так карман жмут, – уже осмысленнее уставился на меня король балансировки.
Я посерьезнел.
– Тут дело такое. «Нива» моя чего-то ехать не хочет. А ехать надо, и срочно. Сегодня в Выборге надо быть по-любому. Так-то добраться не проблема, но машинку пристроить на день-два хотелось бы в надежные руки. Непростая машинка, сам увидишь. Да и барахла полный салон. Ну как, порешаем?
Парнишка уже по-взрослому оживился.
– Так ставь ко мне. Вон, за контейнером «Опель» чахнет под тентом, к нему и ставь. Пятихатку в день потянешь?
Я задумчиво покачал головой.
– Я же говорю – непростая машинка, и барахло из салона светится.
– Да не проблема, – засуетился парень. – Хочешь, с «Опеля» тентик скинем и твою тачку накроем? Еще пятихатку накинешь, и все. Годится?
Я кивнул, озабочено подвигал бровями, добавил:
– А у тебя есть какие-нибудь документы? Сам понимаешь... Хотелось бы без палева.
– Ну, права есть. Пойдет?
– Годится. Сейчас подъеду, – и я метнулся к «Ниве».
– Так, народ. В темпе вальса выгружаемся, все барахло из корзины – в салон. С собой только документы, деньги и сигареты. Быстренько.
Мы оперативно покидали вещи в машину, и я укатил за контейнер, наказав ждать меня на месте. Парень уже заканчивал отвязывать тент. Чихая и моргая от стародавней пыли, мы, матерясь, перекинули тент и привязали его к колышкам на земле и к бамперам пепелаца. Я достал деньги, и тут меня снова осенило.
– Слышь, кореш? А ты сколько тут в день заколачиваешь?
– Ну, в жирные сутки до пяти тысяч. А что?
– Давай, я тебе еще пять тысяч накину, езжай домой – отдохни. Пускай у твоей шинки санитарный день будет. Лады?
Парень сделал попытку обидеться.
– Ты что, думаешь, я соблазнюсь? Чува-ак! Да Пашу здесь каждая собака знает. Хотя, если не передумал, давай. Хозяин – барин, – испугавшись, что уплывет заветная пятера, стушевался он и протянул мне права.
Я быстренько переписал его данные и, отдавая деньги, сказал:
– Тут за двое суток плюс санитарный день. Если приеду, и все в ажуре будет, еще треха за честность. Только без обид, Паша. Я плачу – ты отвечаешь. Угу?
Паша, солидно поковыряв купюры, закрыл двери своей будки, кивнул на мокик.
– Ну, я поехал. Пока.
Я помахал ему вслед и пошел к Егору.
– Ну, где вы там? Едем или где? – недовольно пробурчал водила, нетерпеливо прохаживаясь вдоль фуры.
– Айн момент, коллега. Сейчас, – улыбнулся я и кинулся за друзьями.
Вскоре тяжело нагруженный трак уверенно наматывал на колеса серый асфальт «мурманки
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Re: Страшные Соломоновы острова
Глава 19. О рыцарях в целом и о плащах с кинжалами в частности
Доехали мы до Питера на удивление без сучка и задоринки. Я, даже осмелев под конец, после Синявино перестал старательно кланяться себе в ноги при виде любой подозрительной машины на обочине, не обязательно ДПС. Да и транспорт шел в город уже сплошным потоком, и наш тент ничем не отличался от десятков себе подобных. Ребята настороженно притихли на спальниках за задернутыми занавесками.
Егор тоже перестал мозолить взглядом внушительную лопату бокового зеркала и завел обычный в таких случаях разговор о таможнях, эсэнгэшных гайцах и упырях-хозяевах, которым лишь бы бабла срубить, а вот чтобы на ремонт лишнюю копейку отстегнуть – так удавятся.
Рассказал, что через Леушены ходить все так же не в кайф, что в придорожной кафешке Драга, под Куманово, вместо старого Богомила всеми делами заправляет его разбитная дочурка Даринка (тут мы оба ностальгически закатили глаза), что выросла давно юная нимфоманка, обернувшись в одночасье подрасплывшейся бойкой трактирщицей. И что по-прежнему устрашающее ее декольте теперь вводит в искушение разве что падких на пышные формы вездесущих коллег-турок, но шкембе-чорба в этой уютной харчевне все так же потрясающе вкусна. Много чего рассказал Егорка, и только гудящая от усталости и недосыпу башка да нежелающее отпускать напряжение от последних наших перипетий помешало мне с головой окунуться в столь милое сердцу недавнее прошлое.
Попросив высадить нас между КАДом и Володарским мостом, на что Егорка после секундного колебания сговорчиво кивнул, я передал назад обувь, попросив ребят быть поаккуратнее с интерьером и приготовиться к высадке.
Вскоре мы стояли на тротуаре суетящегося понедельничной сутолокой города, и я, жестом поблагодарив корыстно отзывчивого Егора, собирался прощально хлопнуть дверцей его железного кормильца.
– Эй, стой, Витек, погоди, – остановил он мой порыв и жестом пригласил подняться обратно, явно испытывая какую-то непонятную маету.
Я неохотно встал на нижнюю ступеньку, просунул голову в кабину.
– Ну чего еще, Егор? Время, – нетерпеливо обозначил свое присутствие.
– Да залезь ты на секунду, – досадуя непонятно на что, попросил водила и, дождавшись, когда я, вернувшись в кресло, прикрою дверь, сказал, мучительно подбирая слова:
– Тут такое дело, кореш. Не могу я у тебя деньги взять. Ну реально – впадлу. А возвращать тоже рука не поднимается. Давай так. Бабло – вон оно, наверху, в бардачке слева от магнитолы. Надо – забирай, а решишь оставить – слова не скажу. Вот как на духу. Отдавать – жалко, спасу нет, но уважуха дороже. Так что решай сам, – и настороженно уставился на меня.
Почувствовав, как непроизвольно растянулись губы в широкой улыбке, я протянул ему руку и, чуть просаживаясь в голосе, сказал:
– Все путем, братан. Все путем. Ни гвоздя тебе, ни жезла. Давай, удачи. Нам бы посидеть с тобой, хлопнуть по стаканюге. Да сам видишь...
Егор засуетился, выдернул ручку из-под солнцезащитного козырька на лобовике, нацелился ею на бумажный блинчик старой тахошайбы, валяющейся на шахте двигателя.
– Так давай телефон. Обратно буду ехать, наберу. «Шумен» медальный прихвачу от братушек. Давно, поди, не пил пивка ихнего? Может, расскажешь, чего у тебя тут приключилось.
Я продиктовал ему номер и, махнув на прощанье, спрыгнул на асфальт. «Вольвуха», рыкнув набирающим обороты дизелем, степенно отвалила от поребрика и, потихоньку отжимая влево суетное жестяное стадо легковушек, аккуратно влилась в поток.
Я придирчиво осмотрел друзей при свете дня. Ну, в общем, в пределах нормы. Великая штука – камуфляж. Пока до конца не измызгаешь, все на человека похож. Углядев неподалеку лавочки, жестом пригласил ребят пройти. Нужно было быстренько, но без суеты обсосать ситуацию и предложить на утверждение план действий, рожденный по дороге моей горемычной бестолковкой.
– Все, конечно, вилами по воде писано, – начал я, дождавшись, пока все усядутся. – Но отчего-то кажется мне, что если мы затихаримся на день-два, то ситуация в основных чертах сама по себе выправится. Батюшке по-любому вопросы зададут. Пусть предельно деликатно, но все же. Других, более свежих источников информации у них просто нет, не считая гайцов. А у тех тоже ничего нового.
«Нива» и четыре человека. И минимум четыре направления нашего возможного движения – Питер, Тихвин, Мурманск и Подпорожье. Больше мы нигде не засветились. Пепелац – под тентом, указать на него некому. По крайней мере, до завтрашнего утра.
И спрашивать отца Василия будет не криминал. Тех сейчас отстреляют еще на дальних подступах к старцу, если мозгов хватит сунуться. А его слово о нас оч-чень много будет весить. Проницательность у батюшки запредельная, говорить он будет с лицом влиятельным и при возможностях. Что-то типа куратора и человека-для-решения-всех-проблем. И внимать тот отцу Василию будет максимально вдумчиво. Очень надеюсь, что для святого старца, очевидно, больше ничего существенного у нас нет, и вообще мы белые и пушистые.
Поэтому, если и продолжается до сих пор вся эта сутолока, то должен найтись уже человек из облеченных властью, который уразумел, что мы, по сути, здесь теперь – сбоку припека. И оценить события именно с этой позиции. Как отслеживать ситуацию, пока детально не знаю. Но думаю, что на сегодня лучшего варианта, чем дача, у нас просто нет.
Как минимум там будет возможность выспаться, привести мозги в порядок и без спешки еще раз прикинуть возможные сценарии. Мне отчего-то кажется, что денька через два можно будет сдаваться органам правосудия со спокойной душой. А если найдем по ходу дела более привлекательный вариант, нам никто не помешает уехать оттуда и его реализовать. Ваши мысли?
Ребята помолчали, переваривая сказанное. Наконец Дитер подал голос.
– Я уверен, что есть варианты не менее продуктивные. Например, то же самое консульство. Но я понимаю, что вы туда не пойдете. По разным причинам. Хотя бы потому, что мое желание предоставить вам защиту под его крышей не является гарантией предоставления этой защиты. Обезопасить себя с Хеленой и оставить вас одних я тоже не могу. Причины излагать не буду. Очень надеюсь, что они вам ясны. Поэтому я с вами. Может быть, Хеля... – и он посмотрел на девушку.
Та отрицательно покачала головой.
– Знаете, мальчики, если мне дистанцироваться от эмоций и попробовать разумно подойти к ситуации, то окажется, что больше ничего и нет. Одни эмоции при полном отсутствии здравого смысла. Поэтому просто – без причин. Я никуда без вас не пойду.
Все снова посмотрели на меня. Хеля озвучила насущное:
– Ну, давай, командор. Излагай план передислокации к даче и способ приобретения левых телефонов. Не сидел же ты впустую три часа в кабине, думая только о подержанных прелестях этой вашей балканской... кухарки?
Мужики с удивлением переглянулись, оценив неприкрытую эмоциональность последней фразы. Змея вызывающе тряхнула густой копной ржаных волос и, откровенно злясь на себя, выпалила:
– Да. Я ревную. Вас всех. Даже к прошлому. А я предупреждала. Черт, жуть какая-то...
Я спохватился и, убирая оторопь с шайбы, озвучил порядок действий.
– Значит, так. У меня тут сеструха на Гражданке живет. Ее сын, мой племяш Саня, по дурости малолетней хватанул себе подержанную «бэху»-пятерку месяц назад. Убив на нее весь свой скудный бюджет за полгода вперед, он теперь с этого авточуда только пыль стирает у парадной. Ну, иногда мартышек своих к метро подвозит, когда на бензин деньги есть.
Если он дома, мы эту ласточку на пару дней реквизируем. Если шляется где-то, я его с домашнего телефона выцеплю и пригоню к машине. И первую нашу мобилу у него же и конфискнем. А пока хватаем частника, и вперед.
Осадив готовых к действиям соратников, я в одиночку подошел к обочине, поднимая руку навстречу движущемуся потоку. Так оно спокойнее.
Через несколько секунд ломанувшаяся из крайнего правого ряда убитая жизнью «девятина», которой, на мой поверхностный взгляд, уже лет десять как на кладбище прогулы ставят, хладнокровно игнорируя взвывшую свирепой полифонией четырехколесную свору, лихо притормозила у моих ног.
Сквозь загадочные завывания неведомой среднеазиатской поп-дивы до меня донесся разухабистый клич типичного питерского бомбилы.
– Куда едым, камандыр?
Я показал ему пятисотку и прокричал в ответ:
– Пока на Гражданку, а там посмотрим.
Смуглолицая жертва парада суверенитетов гостеприимно долбанула кулаком изнутри пассажирскую дверцу. Та нехотя открылась. Залезая в салон, я дал отмашку ребятам и они с похвальной быстротой продавили безнадежно пустые задние амортизаторы своими камуфляжными телами. Душераздирающе проскрежетав подагрическими шестернями коробки передач, жизнерадостный потомок басмачей рванул в указанном направлении.
Указав пальцем на надрывающуюся магнитолу, я изобразил кулаками фатальное сворачивание шеи беспризорному куренку и, дождавшись относительной тишины, облегченно вздохнул. Подумав, стал собирать свой телефон, намереваясь позвонить Наташке.
– Слышь, джигит? На первом перекрестке притормози. Поговорить надо, – озадачил я первой вводной хозяина нашего ландо.
Тот кивнул, дождался зеленого сигнала светофора, проскочил перекресток и, притормаживая, прижался к обочине.
Я убрал определитель номера и набрал Наташку.
– Але-е? – Натахины интонации были вполне привычными: нечто среднее между затянувшимся пробуждением и последней фазой оргазма.
Решив, что сейчас важнее не информация, а ее реакция на мой звонок, я погнал с места в карьер.
– Привет. Давай в двух словах. Чего у вас там?
Наташка поперхнулась.
– У нас??? Это у тебя чего творится? Меня прям из дома ночью какие-то хмыри выдернули, куда-то поволокли, их другие хмыри запинали, меня обратно приволокли, махали красными корочками, про вас спрашивали. А я знаю чего, что ли? Сейчас вон сидят на кухне, остатки кофе добивают, как будто у меня здесь склад. Даже не насилуют – деревянные по уши. Вот один идет, глаза круглые сделал, руки к трубе тянет. Чмоки-чмоки, пока.
Я оборвал связь и перевернул мобилу, снимая крышку корпуса.
И тут телефон зазвонил. Номер на экране не отобразился. Я, подумав, нажал кнопку вызова.
– Здравствуйте, Виктор Николаевич. Не бросайте, пожалуйста, трубку и не волнуйтесь. Зовут меня Олег Дмитриевич. Я тот, кто может и хочет вам помочь. Вам всем. Будем говорить? – послышался в трубке безукоризненно вежливый, с уверенными и отработано доброжелательными интонациями голос.
– Слушаю вас, – деревянно отозвался я.
– Виктор Николаевич, давайте так. Я не буду сейчас огорошивать вас своими регалиями и должностями, просто поверьте на слово – они есть. События, в центре которых вы с друзьями оказались, вышли далеко за рамки забавного приключения. И даже за рамки заурядной уголовщины. Вы меня понимаете?
– Слушаю вас, – заунывно повторил я.
– Предлагаю поступить следующим образом, – добродушно журчал баритон в трубке, пробуждая почему-то в мозгу ключевые сцены из фильмов про доблестных чекистов и обрывки фраз типа «Шаг влево, шаг вправо считается побегом», выкрикиваемых лающим голосом заиндевевшего конвоира на пустынном колымском берегу.
А баритон продолжал:
– Мне представляется, что вы находитесь сейчас примерно в двадцати минутах неторопливой езды от Литейного, 4. Давайте встретимся через полчаса, ну, например, в ресторанчике «Тарантино» на углу Чернышевского и Захарьевской. И вместе подумаем в приватной обстановке, как нам быть дальше. Или предпочитаете официальную процедуру? – чуть слышно щелкнула виртуальная кнопка, приоткрывая воображаемую кобуру на поясе моего невидимого собеседника.
Я лихорадочно соображал. Достать нас по-прежнему затруднительно. Стоим мы на перекрестке, какая машина – непонятно, и раствориться в городском муравейнике – вопрос минуты. С другой стороны, именно такого поворота событий и жаждала подспудно моя истомившаяся губительным неведением реального положения дел душа.
– Виктор Николаевич, вы меня слышите?
Я решился.
– Хорошо. Я буду. Только у меня наряд не для ресторана, – царапая трубку занемевшей вдруг небритой щекой, отозвался я.
– Не волнуйтесь, вас пропустят. До встречи, – сговорчиво защелкивая кнопку кобуры, доброжелательно попрощался милый, душевный голос.
Я громко выдохнул и обернулся к насторожившимся друзьям.
– Ну чего там? Контора? – напрягся Димыч.
Я кивнул.
– Зовут к себе. Вернее, в кабачок по соседству. Думаю, надо ехать. Встречаюсь я, а вы будете на связи. Сейчас подъедем и обговорим нюансы. Шеф, давай к метро «Чернышевская». Только не через Литейный мост, а развернись обратно и через Александро-Невский едь, по той стороне, – вновь раскурочивая телефон, озадачил я бомбилу и на секунду прикрыл глаза, пытаясь вывести из ступора ход мыслей в голове.
Вскоре изнасилованный мозг выдал нечто полезное.
– Слышь, брат, а у тебя какая мобила? – вновь обратился я к нежданному родственнику по постсоветскому пространству.
Тот, пробормотав что-то экспрессивное на языке Омара Хайяма и сладострастно подрезая пытавшегося обойти наше чадящее недоразумение коллегу по автобизнесу, с готовностью достал из кармана раритетную модель «Нокии».
Взглянув на индикатор зарядки, я предельно небрежно обозначил ленивый интерес к чудо-аппарату.
– Продай, а?
Водила возбужденно расширил ноздри, почуяв столь милый сердцу пряный аромат суетной атмосферы южного базара. И тут же укоризненно зацокал языком, обозначая сомнение в возможности свершения столь грандиозной сделки.
– Слющай, брат, самаму нуджьна э-э, – вдохновенно стал прясть он драгоценную нить изощренного восточного торга.
Я безропотно согласился с его доводом и равнодушно уставился на дорогу.
– А щьто, силна нада? Ну давай пят тисяч, а? – кинул смуглый брат пробный шар и выжидающе покосился на меня.
Если бы не усталость и обстановка, не располагающая к игривости, я не отказал бы себе в редком и захватывающем наслаждении тщетно ожидаемого продавцом поединка интеллектов. Молча достав требуемую купюру и вручив ее не на шутку обиженному моджахеду, я опустил его телефон в свой карман.
Убедившись, что действо окончено, водитель сокрушенно покачал головой и оскорбленно сосредоточился на вождении. Через пятнадцать минут, высадив нас у фастфудовского «Блинчика» на Чернышевском проспекте, он трагически мяукнул бибикой своей тачанки и, оглушая прохожих надрывным плачем вновь заголосившей, истомленной молчанием восточной примадонны, исчез за углом.
Мы зашли в кафешку и уселись за дальний столик. Я передал Димычу душманский телефон.
– «Тарантино» – в ста метрах отсюда. Сейчас наберешь мой номер и будешь слушать разговор. Плясать будете по ситуации. Вообще-то до немецкого консульства триста метров. Если вы поскучаете там хотя бы в зале для оформления виз, мне будет спокойнее.
В глазах друга читалась нешуточная тревога.
– Ты куда лезешь, старый? Ведь, ежели чего, сгинешь как в проруби. Ни ответа, ни привета. Я знаю, поверь. Поехали отсюда, а? Без них как-нибудь разрулим.
Я сам уже сомневался в правильности принятого решения, но передумывать не стал.
– Да ладно тебе нагнетать. За что в прорубь-то? Ну и вы пошевелитесь в случае чего.
Судя по решительно сжавшимся в ниточку Хелиным губам, «шевелиться в случае чего» она собиралась на всю катушку. Я вновь посмотрел на друга. Тот покачал головой.
– К немцам я не пойду. Точка. Вон пусть Хеля с Дитером шлепают, а я здесь кофейку попью. Хеля, включай трубу и дай мне свой номер. Закончится эта бодяга, мы отзвонимся, и вы выйдете на улицу. Так оно понадежнее будет. Все, – подвел окончательный итог Димыч.
Я, спохватившись, выложил на стол оставшиеся деньги.
– Хорошо. Но если вы вдруг потом без нас вздумаете уехать, мальчики... – зашипела встревоженная Змея.
Я, поднимаясь со стула, успокоил боевую подругу, восхищаясь ее тревогой и материнской заботой о своих русских раздолбаях.
– Ты не о том думаешь, родная. Да и куда мы теперь без вас, – и пошел на выход.
– Ты меня слышал. Мы – все вместе. На кусочки разорву и сама прах по ветру развею, – донеслось мне вслед.
Убедившись, что мобила в нагрудном кармане работает нормально и Димыч меня прекрасно слышит, я подошел к двери ресторана и взялся за ручку.
– Виктор Николаевич? Прошу сюда, – услышал я знакомый баритон и повернул голову направо, к невеликой шеренге столиков на открытой веранде.
Приподнявшийся со стула ухоженный мужик в светло-сером костюме был высоким, сухопарым и привычно расчетливым в движениях. Опасным. Приветственно кивнув, я подошел к его столику и сел напротив. Мужик не торопился начинать беседу и вдумчиво изучал меня внимательными карими глазами. Я ждал.
– А неплохо держитесь, – вдруг улыбнулся он и придвинул ко мне пепельницу. – Особо не нервничаете, украдкой не озираетесь, взгляда не избегаете. Закуривайте.
Я послушно достал сигареты. Мужик, помолчав, продолжил.
– Почему один – понятно. Ощущаете себя чистым. Если не по закону, то по совести. Это тоже понятно. А почему не нервничаете – непонятно. Так хорошо владеете собой?
– А вы отсидите за баранкой десять часов на мине замедленного действия, а я оценю потом остроту ваших рефлексов, – неожиданно для себя огрызнулся я.
Мужик усмехнулся, понимающе хмыкнул и протянул мне руку.
– Ну что ж, давайте знакомиться.
Мы обменялись рукопожатиями, он размеренно продолжил:
– У вас действительно выдались достаточно насыщенные событиями сутки. Правда, немалому количеству людей тоже нашлось, чем себя занять, благодаря вашей... непоседливости.
Я неопределенно пожал плечами. Олег Дмитриевич положил руку на лежащую перед ним черную папку с лейблом Dupont на боку.
– Мне по долгу службы пришлось бегло ознакомиться с вашей биографией. И знаете, ничего необычного я не обнаружил. Есть несколько лакун, конечно, но системную подготовку в них не втиснуть. Несколько выигрышнее смотрится ваш друг – Арсеньев Дмитрий Евгеньевич. Наша учебка, реальный боевой опыт, ранение, государственные награды. Но все равно – срочник с акцентом в сторону силовой и горной подготовки. Ничего выдающегося.
С немцами чуть меньше конкретики, но просто в силу отсутствия знаний наших реалий они не годятся на роль аналитиков. Или я ошибаюсь? – выстрелил он в меня пронзительным взглядом.
Я снова пожал плечами, чувствуя себя трамвайным хамом. Мой собеседник, гася в глазах легкую искорку неприязни, вызванную моей потрясающей разговорчивостью, отпил из стоящей перед ним чашки.
– Да, кстати, думаю, и вам не помешает, – и, подозрительно покосившись на мои плечи, сделал заказ припорхнувшей официантке. Дождавшись мгновенно появившегося кофе, продолжил.
– Отсюда вывод. Ваше благополучное появление в городе – результат невероятного везения с небольшой примесью природной смекалки и обострившегося инстинкта самосохранения. Так?
Я огромным усилием воли сдержал привычный жест индифферентности и выдавил из себя:
– Вам виднее.
Мужик нехорошо прищурился.
– Знаете, у меня есть веские причины провести наше знакомство в таком деликатном формате. Но мне бы не хотелось об этом сожалеть и менять...
И тут меня прорвало.
– Командир, ты скажи, чего тебе надо? Чего ты кругами ходишь вокруг да около?
– Скажу, – закаменел он скулами. – Минувшей ночью пропала гражданка Германии Ребекка Ланге. У нас есть все основания полагать, что это похищение. И связано оно, чтобы ты понимал, с вашими похождениями. А ее отец...
– Я понял. Военно-морской атташе, – мне серьезно поплохело. – Олег… Так можно?
Он кивнул.
– Я возьму себе еще кофе покрепче и накатить чутка? Деньги ребятам оставил.
Вместо ответа он чуть пошевелил кистью. Подлетела официантка. Я чуть приободрился.
– Девушка. Кружку, большую, максимально крепкого кофе и двести коньяка.
– Две рюмки и лимон порежьте, – добавил Олег.
– Будешь пить? – вяло удивился я.
– Не факт. Но рюмка пусть постоит. Продолжим?
Я кивнул.
– Так вот. Именно звонок Хелены стал причиной ее похищения. А поскольку статус дипломатической неприкосновенности распространяется на всю семью герра Ланге, то это уже наша епархия. И вот тут вы можете, а вообще-то просто обязаны, как первоисточник всех этих неприятностей, быть нам полезными. Но об этом чуть позже. Накати пока, – он взялся за мяукнувшую трубку, поднес ее к уху и через несколько мгновений отключил связь. – Наши немецкие друзья зашли в помещение Генерального консульства Германии. Тебя это не удручает? У вас вроде было время сдружиться. А Дмитрий продолжает накачиваться кофе.
Мои плечи сами собой изобразили привычный пофигизм.
– Оторвать тебе их что ли, Вит-тя? – задумчиво произнес Олег.
Плечи снова обозначили было поступательное движение вверх. Я спохватился и аккуратно полюбопытствовал:
– Можно вопрос?
Гад-Олег неподражаемо воспроизвел мою коронку. Ну, щщас ты у меня...
– Почему ты здесь, сейчас меня уламываешь как целку-гимназистку, хотя наверняка имеешь возможность действовать гораздо более радикальными средствами? И мог взять моих ребят, но не взял? Есть именно такой приказ? От папика звонили?
Его глаза подернулись ледком отчуждения.
– Знаешь, Виктор, чем отличается профессионал от дилетанта? Профессионал никогда не будет озвучивать сколь угодно гениальную мысль, пришедшую ему в голову, если не будет убежден в ее безусловной пользе для дела.
Я молча наполнил рюмки.
– Извини. Язык мой – враг мой. Просто все эти шпионские игрища мне как серпом... И ты еще со своими психологическими этюдами. Без обид? – и поднял рюмку.
Олег кивнул, поднял свою и, не пригубив, вернул ее на место. Проводил равнодушным взглядом ломтик лимона, исчезнувший в моей пасти.
– Давай к делу.
Я, сглотнув цитрусятину, сосредоточился.
– Сначала вопросы. Ты уверен в случайности вашей поездки с немцами? Господин Кляйн действительно не знает русского языка? Хелена Зиммель больше никому не звонила?
Я прекратил утвердительно кивать головой в такт вопросам и жестом остановил Олега.
– Извини, что прерываю. Но эти ребята действительно те, за кого себя выдают. Знаешь, не знаешь, но в поле человек как под рентгеном виден. Тем более с нашими отягчающими обстоятельствами. Ну честно, не вчера ведь родился. Разбираюсь маненько.
Олег после минутного колебания лениво произнес:
– Уверен? Слушай, а как ты относишься к должностному преступлению?
Я, недоумевая, посмотрел на него.
– Да никак. У меня, знаешь ли, с должностями напряженка.
Мой новый знакомец протянул с непонятной интонацией, расстегивая свою папку и доставая из нее файл:
– На, читай. Может, оценишь мою жертву, – и передал файлик мне.
Я машинально пробежал взглядом первые строчки.
– Так. Трам-пам-пам докладная, трам-пам-пам для служебного. Так, Анна-Мария Пройсс, офицер резерва, сотрудник BND, информационно-ситуационный центр (GL), русский отдел, выведена за штат 08.04.2010 г., программа защиты свидетелей... – это чего такое?
– Да ты на фотографию взгляни, – отпивая кофе, посоветовал Олег.
Я убрал большой палец левой руки с листа.
Кровь бросилась мне в лицо. В глазах замельтешили радужные комочки.
С фотки в левом верхнем углу на меня смотрела Хеля.
– Что, проняло? Интересная штука жизнь, да? – сквозь звон в ушах пробился ко мне вкрадчивый баритон.
Я, пытаясь вдохнуть, отодвинул лист от себя к центру стола. Поднять взгляд было невозможно.
– Ладно, успокойся. Никакая она не Мата Хари, конечно. Да и ты, извини, на Оппенгеймера явно не тянешь. Просто очередное затейливое стечение обстоятельств, – чекист убрал файлик обратно в папку. – Просветить по верхам?
Я кивнул поникшей башкой. В голосе Олега прорезалось нечто вроде сочувствия.
– Экий ты, братец, нежный, однако. Ну слушай. Да, кстати. Скажи, пожалуйста, Диме, чтобы не нервничал. А то он уже пять минут вместо нашего разговора сплошной гул слышит. Решит еще, что тебя выручать срочно надо...
Я, ничему уже не удивляясь, вытащил мобилу.
– Димыч, не дергайся. Все в порядке. Я буду... – и взглянул на Олега.
– Двадцать, – охотно подсказал тот.
– Через двадцать минут. Все. – Выключив телефон, вернул его в карман.
– Да. Так вот. Об Анне-Марии, то бишь Хелене. – продолжил Олег. – Девочка – просто небесталанный филолог. И все. Ей предложили престижную высокооплачиваемую работу в уважаемом госучреждении. Мечта европейской молодежи, промежду прочим. Для поля ее никто никогда не готовил. Таких серых мышек в специальных структурах любой страны – пруд пруди.
И так получилось, что ее включили в состав некоей группы на роль чуть ли не третьего переводчика-дублера. Рутинное обеспечение возможной русской составляющей в группе переговорщиков. Все без исключения – яйцеголовые. Ботаны, как сейчас говорят. Волкодавы шли отдельной графой и вообще не светились.
В Турцию должны были привезти для обмена двух немецких врачей из Чечни. Поскольку среди толкущегося там интернационала межнациональный язык общения – великий и могучий, то было решено считать полезным наличие русскоговорящего сотрудника. В процессе переговоров два лидера бандформирований круто не сошлись во мнениях. Одному хотелось политического капитала, второму – банального кэша. Народ южный, горячий. Пока разбирались, врачей ненароком ухлопали.
Немецкие силовики вкупе с турками провели акцию возмездия, в результате которой оба пиночета отправились к аллаху. А поскольку на острие переговоров находились злосчастные ботаны, праведный гнев «бойцов за независимость» обратился в их сторону.
Короче. Из семи членов группы в Германию живыми удалось вывезти пять. Еще одного потеряли уже дома. После этого Анну-Марию заботливо вылизали, вывели в резерв, одарили новой биографией и документами и, подсобив с работой, отпустили на вольные хлеба. На этом, собственно, все.
Вот и все шпионские страсти. Так что если она и одарит кого-то из вас своей благосклонностью, то отнюдь не для того, чтобы выкрасть под шумок совершенно секретные чертежи уникального отечественного металлоискателя. Ну, успокоился? Можно продолжать о насущном?
Я жадно докуривал очередную сигарету. Эх, поспать бы...
– Нет. Погоди пока. И поправь меня, пожалуйста, если где ошибусь. Ну, или соври чего, – ожесточенно потер я рожу ладонями. – Ты не прапорщик со склада, убивать время в забегаловках, общаясь с «не Оппенгеймером», тебе явно не по чину. Это раз.
Дальше. Ты легко принял предлагаемую тебе панибратскую манеру общения, хотя вроде как дело делаешь, а на брудершафт мы с тобой не пили.
Третье. Инфа по Хелене явно выпадает из контекста моей необходимой компетентности в задаче по поиску пропавшей немки. Я вообще здесь вам бесполезен. Но ты вводишь меня в курс дела. Почему?
Извини, но в приватность нашей встречи и в твой якобы экспромт по разглашению сугубо служебной информации я не верю. Вернувшись в кабинет, ты, скорее всего, сядешь писать подробнейший рапорт о происшедшем. А это значит, что ты имел визу на утечку от своего вышестоящего. Зачем? Я, конечно, безмерно себя ценю, но вам-то чем приглянулся?
А если и приглянулся, то неплохо бы моим мнением поинтересоваться. А мне все это неинтересно. И зацепить вам меня не за что. Гайцы – прокол, конечно. Но не фатальный, сам понимаешь. Есть у нас шансы отделаться легким испугом. Есть.
А возможно, опущенные почки ментами коллегами того патруля, из корпоративной солидарности – серьезная неприятность, но не решающий фактор. (Непонятно. – Корр.) Я сейчас, не напрягаясь, назову пять-шесть случаев, когда думал – все, следующей секунды в моей жизни уже не будет. Так что...
Олег сокрушенно развел руками, явно наслаждаясь ситуацией.
– Нет, ну совершенно невозможно разговаривать с дилетантами. Ты всегда, Витя, говоришь то, что думаешь? Опусти плечи, засранец! Ход твоих мыслей побуждает меня снизить долю чистого везения в ваших перипетиях в пользу твоей природной смышлености. Не обиделся? Это комплимент вообще-то.
Я мрачно взялся за рюмку.
– А все остальное, мой непоседливый друг, таки да. Банальная вербовка на доверительном контакте. И вербанул я тебя, между делом, качественно и всерьез. Фи, какая пошлость, – искренне поморщился он, брезгливо разглядывая мой заскорузлый кукиш. И вновь посерьезнел.
– Но об этом – в другое время и в другом месте. А лучше вообще никогда. Но тут уж как сложится. И не тешь себя несбыточными надеждами, пожалуйста. Никуда ты не денешься. А проникнешься и пахать будешь как папа Карло.
И на будущее запомни, Витя. Людей, которых не за что зацепить, в природе не существует. Вопрос только – в квалификации исполнителя и в уровне поставленной задачи. А твой крючок – это обостренное чувство долга. Цени искренность, землекоп.
А пока давай все-таки вернемся к нашим баранам. Еще кофейку?
Я, в полном отупении, машинально кивнул.
– Ты прав, Витя. В деле поиска немки вы почти бесполезны. Почти. Немного о ситуации. Шороху вы наделали нешуточного. Тут и криминал подсуетился, и оборотни в погонах, и МВД землю роет. Ну и мы, грешные.
Теперь что касается криминала. Есть деятели, которым ваша находка с точки зрения прибыли неинтересна. Высоко сидят, далеко глядят. И денег у них своих хватает. А вот как предмет, утоляющий жажду тщеславия, – вполне. Согласись, иметь дома ценнейший экземпляр рукописи, второй на планете – это серьезный стимул. А в дальнейшем можно и роль радетеля русской истории на себя или нужного человека примерить. То есть это уже политика.
И если кое-кто из них уже удостоверился в том, что книга недосягаема, то поинтересоваться наличием-отсутствием еще чего-нибудь вкусненького из, возможно, вами найденного и перепрятанного – желающих все еще хватает.
А в режиме жесткого цейтнота и свирепой конкуренции они делали и продолжают делать опрометчивые поступки. И у нас есть шанец попытаться их на этом прихватить. За неимением лучшего на сегодняшний день.
Поэтому нам крайне необходимо, чтобы ваша компания еще сутки побыла в относительном, строго дозированном, небытие. На нашу квартиру вы, конечно, не поедете? Я так и думал. В принципе, ничего страшного.
Мужик ты, как я уже убедился, вполне смышленый. Да и жить, поди, нравится? Так что наверняка вопрос с «ямой» вы уже порешали, думаю. Так?
Я сговорчиво кивнул. Олег, поелозив пальцем по нетронутой рюмке, продолжил.
– Должен сказать, что ваша компания в сложившейся ситуации – идеальная лакмусовая бумажка.
– Лакмусовая бумажка – одноразовый индикатор определения наличия кислотной или щелочной сред. После использования утилизируется за ненадобностью, – скучным голосом своей незабвенной химички процитировал я.
– Не придирайся к словам и не упрощай, – укоризненно отреагировал правнучек железного Феликса и пригубил-таки вполне приличный коньячок. – Процесс изъятия немки – чисто техническая задача. Вопрос нескольких часов. А вот вытекающие из ее похищения и неизбежно благополучного спасения резоны – дело гораздо более перспективное. Но тебе это уже ни к чему.
Так вот. О помощи. А ссуди-ка ты мне, братец, свой телефончик ненадолго. На день-два буквально. А я тебе другой дам взамен, навсегда. Хороший. Дорогой. Звонить тебе с него не нужно будет без крайней необходимости. Но если что, там забит всего один номер. Мой. Когда все закончится, я сам тебя наберу.
И кстати. Евангелие – это действительно единственная ценная вещь из найденных вами?
Я утвердительно кивнул. Олег, на секунду прикрыв глаза, пристально взглянул на меня.
– Ты, как я понял, копаешь не первый год. Постарайся предельно доходчиво описать свои ощущения по поводу этой находки.
Я призадумался.
– Понимаешь, чисто теоретически там может быть еще все что угодно. Но именно это Евангелие – не клад в общепринятом смысле слова. Прятали именно святую книгу, и для того, чтобы сберечь ее от возможных роковых случайностей. Если потребуется, то на века. Клады – это несколько другое. Идеальный термин для них – кубышка.
То есть какие-то накопления-сбережения, наиболее ценные вещи в хозяйстве припрятываются, а не прячутся. Если ты понимаешь, о чем я. Припрятываются так, чтобы найти их непосвященному было затруднительно, а хозяину не составляло особого труда в короткое время извлечь и использовать по мере надобности или по другому своему разумению.
Закавыка в том, что книга оформлена в баснословно дорогом окладе. А в ларце больше ничего не было из ювелирки. Ни монет, ни крестов, ни украшений. Ничего. Хотя у владельца наверняка было чем поживиться потенциальным татям, и он не мог не думать о сохранности имущества. Короче. Мое мнение такое. Тот человек, который прятал книгу, больше ничего там не схоронил. И абсолютно сознательно. Так что если в тех местах еще чего и поднимется, то это будет уже совсем другая опера. Я ответил?
Олег удовлетворенно хмыкнул.
– Вполне. Вопросов масса, конечно, но все они из приоритетов второго порядка. Успеем еще... наговориться. А вам лишнее время в городе отсвечивать ни к чему. Я так понимаю, что берлога у вас за городом? Хорошо. Телефончик позволишь? Спасибо. Держи новый, взамен. Отследи, чтобы у друга мобильник не воскресал. Категорически. Что еще? Да, вот кредитка. Код – четыре единицы. Можете не стесняться... в разумных пределах. И давай договоримся, – очень серьезным, проникновенным голосом произнес он. – Мужики, давайте без самодеятельности. Без бросков на амбразуры и девиза «Нам никто не указ, сами с усами». Мы отслеживаем ситуацию, конечно, но есть определенная разница между «отслеживать» и «полностью контролировать». На сегодня в балансе уже минус два. Быки, конечно, пехота. Но ведь живые души. А до вечера еще далеко. И с немцами, если вновь пересечетесь, информацию по нашей встрече минимизируй, пожалуйста. Это важно. Ты меня понимаешь? Ну и ладушки. Пожелания, просьбы?
Мне пришла в голову забавная мысль.
– Есть небольшая просьба.
Олег слегка наклонил голову, приготовившись слушать.
– На двести десятом километре Мурманского шоссе в кармане-парковке, за контейнером-сорокачем под тентом, стоит наша «Нива». Можно сделать так, чтобы она в ближайшее время оказалась у моего дома, рядом с «гольфиком»? – и положил на стол ключи от пепелаца.
Гроза шпионов восхищенно покачал головой.
– А вы, батенька, наглец первостатейный. Ну хорошо, сделаем. Еще что-нибудь?
Я, поднимаясь со стула, облегченно отозвался:
– Да вроде все пока. Я свободен?
– Пока, Витя. Пока. И веди себя хорошо, пожалуйста. Не огорчай дядю. Да, вот еще. Давай без гонок по городу с навязчивой манией «стряхнуть хвоста». Хорошо? Мальчики вы взрослые. Чего вам разжевывать? Ну, давай, на посошок что ли?
И мы выпили.
– Олег, напоследок, – сделал я еще одну попытку. – Зачем ты рассказал мне про Хелену? Ну не вижу я в этом смысла.
Он странно посмотрел на меня.
– В хорошее веришь, людям доверяешь, пока тебя в обратном не убедили, жизнь простая и понятная, да?
– Ну, вообще-то да... – кивнул я.
– Везунчик ты, Витя. Если есть ангелы, то все они гроздьями на твоей шее повисли. А я хочу, чтобы ты понял: чем больше бочка меда, тем больше вероятность того, что в ней затаилась ложка дегтя. Поразмысли на досуге.
И пошел себе восвояси – загадочный, как жопа сфинкса. Хороший мужик. Битый-перебитый волчара-одиночка. Опора друзьям и ужас врагам. И чего-то так жалко его стало...
А я направился к Димычу, сокрушаясь, что впервые во взрослой своей жизни из двухсот имеющихся в наличии граммулек пристойного коньяка бросил на произвол судьбы больше половины.
Ох, не к добру.
Доехали мы до Питера на удивление без сучка и задоринки. Я, даже осмелев под конец, после Синявино перестал старательно кланяться себе в ноги при виде любой подозрительной машины на обочине, не обязательно ДПС. Да и транспорт шел в город уже сплошным потоком, и наш тент ничем не отличался от десятков себе подобных. Ребята настороженно притихли на спальниках за задернутыми занавесками.
Егор тоже перестал мозолить взглядом внушительную лопату бокового зеркала и завел обычный в таких случаях разговор о таможнях, эсэнгэшных гайцах и упырях-хозяевах, которым лишь бы бабла срубить, а вот чтобы на ремонт лишнюю копейку отстегнуть – так удавятся.
Рассказал, что через Леушены ходить все так же не в кайф, что в придорожной кафешке Драга, под Куманово, вместо старого Богомила всеми делами заправляет его разбитная дочурка Даринка (тут мы оба ностальгически закатили глаза), что выросла давно юная нимфоманка, обернувшись в одночасье подрасплывшейся бойкой трактирщицей. И что по-прежнему устрашающее ее декольте теперь вводит в искушение разве что падких на пышные формы вездесущих коллег-турок, но шкембе-чорба в этой уютной харчевне все так же потрясающе вкусна. Много чего рассказал Егорка, и только гудящая от усталости и недосыпу башка да нежелающее отпускать напряжение от последних наших перипетий помешало мне с головой окунуться в столь милое сердцу недавнее прошлое.
Попросив высадить нас между КАДом и Володарским мостом, на что Егорка после секундного колебания сговорчиво кивнул, я передал назад обувь, попросив ребят быть поаккуратнее с интерьером и приготовиться к высадке.
Вскоре мы стояли на тротуаре суетящегося понедельничной сутолокой города, и я, жестом поблагодарив корыстно отзывчивого Егора, собирался прощально хлопнуть дверцей его железного кормильца.
– Эй, стой, Витек, погоди, – остановил он мой порыв и жестом пригласил подняться обратно, явно испытывая какую-то непонятную маету.
Я неохотно встал на нижнюю ступеньку, просунул голову в кабину.
– Ну чего еще, Егор? Время, – нетерпеливо обозначил свое присутствие.
– Да залезь ты на секунду, – досадуя непонятно на что, попросил водила и, дождавшись, когда я, вернувшись в кресло, прикрою дверь, сказал, мучительно подбирая слова:
– Тут такое дело, кореш. Не могу я у тебя деньги взять. Ну реально – впадлу. А возвращать тоже рука не поднимается. Давай так. Бабло – вон оно, наверху, в бардачке слева от магнитолы. Надо – забирай, а решишь оставить – слова не скажу. Вот как на духу. Отдавать – жалко, спасу нет, но уважуха дороже. Так что решай сам, – и настороженно уставился на меня.
Почувствовав, как непроизвольно растянулись губы в широкой улыбке, я протянул ему руку и, чуть просаживаясь в голосе, сказал:
– Все путем, братан. Все путем. Ни гвоздя тебе, ни жезла. Давай, удачи. Нам бы посидеть с тобой, хлопнуть по стаканюге. Да сам видишь...
Егор засуетился, выдернул ручку из-под солнцезащитного козырька на лобовике, нацелился ею на бумажный блинчик старой тахошайбы, валяющейся на шахте двигателя.
– Так давай телефон. Обратно буду ехать, наберу. «Шумен» медальный прихвачу от братушек. Давно, поди, не пил пивка ихнего? Может, расскажешь, чего у тебя тут приключилось.
Я продиктовал ему номер и, махнув на прощанье, спрыгнул на асфальт. «Вольвуха», рыкнув набирающим обороты дизелем, степенно отвалила от поребрика и, потихоньку отжимая влево суетное жестяное стадо легковушек, аккуратно влилась в поток.
Я придирчиво осмотрел друзей при свете дня. Ну, в общем, в пределах нормы. Великая штука – камуфляж. Пока до конца не измызгаешь, все на человека похож. Углядев неподалеку лавочки, жестом пригласил ребят пройти. Нужно было быстренько, но без суеты обсосать ситуацию и предложить на утверждение план действий, рожденный по дороге моей горемычной бестолковкой.
– Все, конечно, вилами по воде писано, – начал я, дождавшись, пока все усядутся. – Но отчего-то кажется мне, что если мы затихаримся на день-два, то ситуация в основных чертах сама по себе выправится. Батюшке по-любому вопросы зададут. Пусть предельно деликатно, но все же. Других, более свежих источников информации у них просто нет, не считая гайцов. А у тех тоже ничего нового.
«Нива» и четыре человека. И минимум четыре направления нашего возможного движения – Питер, Тихвин, Мурманск и Подпорожье. Больше мы нигде не засветились. Пепелац – под тентом, указать на него некому. По крайней мере, до завтрашнего утра.
И спрашивать отца Василия будет не криминал. Тех сейчас отстреляют еще на дальних подступах к старцу, если мозгов хватит сунуться. А его слово о нас оч-чень много будет весить. Проницательность у батюшки запредельная, говорить он будет с лицом влиятельным и при возможностях. Что-то типа куратора и человека-для-решения-всех-проблем. И внимать тот отцу Василию будет максимально вдумчиво. Очень надеюсь, что для святого старца, очевидно, больше ничего существенного у нас нет, и вообще мы белые и пушистые.
Поэтому, если и продолжается до сих пор вся эта сутолока, то должен найтись уже человек из облеченных властью, который уразумел, что мы, по сути, здесь теперь – сбоку припека. И оценить события именно с этой позиции. Как отслеживать ситуацию, пока детально не знаю. Но думаю, что на сегодня лучшего варианта, чем дача, у нас просто нет.
Как минимум там будет возможность выспаться, привести мозги в порядок и без спешки еще раз прикинуть возможные сценарии. Мне отчего-то кажется, что денька через два можно будет сдаваться органам правосудия со спокойной душой. А если найдем по ходу дела более привлекательный вариант, нам никто не помешает уехать оттуда и его реализовать. Ваши мысли?
Ребята помолчали, переваривая сказанное. Наконец Дитер подал голос.
– Я уверен, что есть варианты не менее продуктивные. Например, то же самое консульство. Но я понимаю, что вы туда не пойдете. По разным причинам. Хотя бы потому, что мое желание предоставить вам защиту под его крышей не является гарантией предоставления этой защиты. Обезопасить себя с Хеленой и оставить вас одних я тоже не могу. Причины излагать не буду. Очень надеюсь, что они вам ясны. Поэтому я с вами. Может быть, Хеля... – и он посмотрел на девушку.
Та отрицательно покачала головой.
– Знаете, мальчики, если мне дистанцироваться от эмоций и попробовать разумно подойти к ситуации, то окажется, что больше ничего и нет. Одни эмоции при полном отсутствии здравого смысла. Поэтому просто – без причин. Я никуда без вас не пойду.
Все снова посмотрели на меня. Хеля озвучила насущное:
– Ну, давай, командор. Излагай план передислокации к даче и способ приобретения левых телефонов. Не сидел же ты впустую три часа в кабине, думая только о подержанных прелестях этой вашей балканской... кухарки?
Мужики с удивлением переглянулись, оценив неприкрытую эмоциональность последней фразы. Змея вызывающе тряхнула густой копной ржаных волос и, откровенно злясь на себя, выпалила:
– Да. Я ревную. Вас всех. Даже к прошлому. А я предупреждала. Черт, жуть какая-то...
Я спохватился и, убирая оторопь с шайбы, озвучил порядок действий.
– Значит, так. У меня тут сеструха на Гражданке живет. Ее сын, мой племяш Саня, по дурости малолетней хватанул себе подержанную «бэху»-пятерку месяц назад. Убив на нее весь свой скудный бюджет за полгода вперед, он теперь с этого авточуда только пыль стирает у парадной. Ну, иногда мартышек своих к метро подвозит, когда на бензин деньги есть.
Если он дома, мы эту ласточку на пару дней реквизируем. Если шляется где-то, я его с домашнего телефона выцеплю и пригоню к машине. И первую нашу мобилу у него же и конфискнем. А пока хватаем частника, и вперед.
Осадив готовых к действиям соратников, я в одиночку подошел к обочине, поднимая руку навстречу движущемуся потоку. Так оно спокойнее.
Через несколько секунд ломанувшаяся из крайнего правого ряда убитая жизнью «девятина», которой, на мой поверхностный взгляд, уже лет десять как на кладбище прогулы ставят, хладнокровно игнорируя взвывшую свирепой полифонией четырехколесную свору, лихо притормозила у моих ног.
Сквозь загадочные завывания неведомой среднеазиатской поп-дивы до меня донесся разухабистый клич типичного питерского бомбилы.
– Куда едым, камандыр?
Я показал ему пятисотку и прокричал в ответ:
– Пока на Гражданку, а там посмотрим.
Смуглолицая жертва парада суверенитетов гостеприимно долбанула кулаком изнутри пассажирскую дверцу. Та нехотя открылась. Залезая в салон, я дал отмашку ребятам и они с похвальной быстротой продавили безнадежно пустые задние амортизаторы своими камуфляжными телами. Душераздирающе проскрежетав подагрическими шестернями коробки передач, жизнерадостный потомок басмачей рванул в указанном направлении.
Указав пальцем на надрывающуюся магнитолу, я изобразил кулаками фатальное сворачивание шеи беспризорному куренку и, дождавшись относительной тишины, облегченно вздохнул. Подумав, стал собирать свой телефон, намереваясь позвонить Наташке.
– Слышь, джигит? На первом перекрестке притормози. Поговорить надо, – озадачил я первой вводной хозяина нашего ландо.
Тот кивнул, дождался зеленого сигнала светофора, проскочил перекресток и, притормаживая, прижался к обочине.
Я убрал определитель номера и набрал Наташку.
– Але-е? – Натахины интонации были вполне привычными: нечто среднее между затянувшимся пробуждением и последней фазой оргазма.
Решив, что сейчас важнее не информация, а ее реакция на мой звонок, я погнал с места в карьер.
– Привет. Давай в двух словах. Чего у вас там?
Наташка поперхнулась.
– У нас??? Это у тебя чего творится? Меня прям из дома ночью какие-то хмыри выдернули, куда-то поволокли, их другие хмыри запинали, меня обратно приволокли, махали красными корочками, про вас спрашивали. А я знаю чего, что ли? Сейчас вон сидят на кухне, остатки кофе добивают, как будто у меня здесь склад. Даже не насилуют – деревянные по уши. Вот один идет, глаза круглые сделал, руки к трубе тянет. Чмоки-чмоки, пока.
Я оборвал связь и перевернул мобилу, снимая крышку корпуса.
И тут телефон зазвонил. Номер на экране не отобразился. Я, подумав, нажал кнопку вызова.
– Здравствуйте, Виктор Николаевич. Не бросайте, пожалуйста, трубку и не волнуйтесь. Зовут меня Олег Дмитриевич. Я тот, кто может и хочет вам помочь. Вам всем. Будем говорить? – послышался в трубке безукоризненно вежливый, с уверенными и отработано доброжелательными интонациями голос.
– Слушаю вас, – деревянно отозвался я.
– Виктор Николаевич, давайте так. Я не буду сейчас огорошивать вас своими регалиями и должностями, просто поверьте на слово – они есть. События, в центре которых вы с друзьями оказались, вышли далеко за рамки забавного приключения. И даже за рамки заурядной уголовщины. Вы меня понимаете?
– Слушаю вас, – заунывно повторил я.
– Предлагаю поступить следующим образом, – добродушно журчал баритон в трубке, пробуждая почему-то в мозгу ключевые сцены из фильмов про доблестных чекистов и обрывки фраз типа «Шаг влево, шаг вправо считается побегом», выкрикиваемых лающим голосом заиндевевшего конвоира на пустынном колымском берегу.
А баритон продолжал:
– Мне представляется, что вы находитесь сейчас примерно в двадцати минутах неторопливой езды от Литейного, 4. Давайте встретимся через полчаса, ну, например, в ресторанчике «Тарантино» на углу Чернышевского и Захарьевской. И вместе подумаем в приватной обстановке, как нам быть дальше. Или предпочитаете официальную процедуру? – чуть слышно щелкнула виртуальная кнопка, приоткрывая воображаемую кобуру на поясе моего невидимого собеседника.
Я лихорадочно соображал. Достать нас по-прежнему затруднительно. Стоим мы на перекрестке, какая машина – непонятно, и раствориться в городском муравейнике – вопрос минуты. С другой стороны, именно такого поворота событий и жаждала подспудно моя истомившаяся губительным неведением реального положения дел душа.
– Виктор Николаевич, вы меня слышите?
Я решился.
– Хорошо. Я буду. Только у меня наряд не для ресторана, – царапая трубку занемевшей вдруг небритой щекой, отозвался я.
– Не волнуйтесь, вас пропустят. До встречи, – сговорчиво защелкивая кнопку кобуры, доброжелательно попрощался милый, душевный голос.
Я громко выдохнул и обернулся к насторожившимся друзьям.
– Ну чего там? Контора? – напрягся Димыч.
Я кивнул.
– Зовут к себе. Вернее, в кабачок по соседству. Думаю, надо ехать. Встречаюсь я, а вы будете на связи. Сейчас подъедем и обговорим нюансы. Шеф, давай к метро «Чернышевская». Только не через Литейный мост, а развернись обратно и через Александро-Невский едь, по той стороне, – вновь раскурочивая телефон, озадачил я бомбилу и на секунду прикрыл глаза, пытаясь вывести из ступора ход мыслей в голове.
Вскоре изнасилованный мозг выдал нечто полезное.
– Слышь, брат, а у тебя какая мобила? – вновь обратился я к нежданному родственнику по постсоветскому пространству.
Тот, пробормотав что-то экспрессивное на языке Омара Хайяма и сладострастно подрезая пытавшегося обойти наше чадящее недоразумение коллегу по автобизнесу, с готовностью достал из кармана раритетную модель «Нокии».
Взглянув на индикатор зарядки, я предельно небрежно обозначил ленивый интерес к чудо-аппарату.
– Продай, а?
Водила возбужденно расширил ноздри, почуяв столь милый сердцу пряный аромат суетной атмосферы южного базара. И тут же укоризненно зацокал языком, обозначая сомнение в возможности свершения столь грандиозной сделки.
– Слющай, брат, самаму нуджьна э-э, – вдохновенно стал прясть он драгоценную нить изощренного восточного торга.
Я безропотно согласился с его доводом и равнодушно уставился на дорогу.
– А щьто, силна нада? Ну давай пят тисяч, а? – кинул смуглый брат пробный шар и выжидающе покосился на меня.
Если бы не усталость и обстановка, не располагающая к игривости, я не отказал бы себе в редком и захватывающем наслаждении тщетно ожидаемого продавцом поединка интеллектов. Молча достав требуемую купюру и вручив ее не на шутку обиженному моджахеду, я опустил его телефон в свой карман.
Убедившись, что действо окончено, водитель сокрушенно покачал головой и оскорбленно сосредоточился на вождении. Через пятнадцать минут, высадив нас у фастфудовского «Блинчика» на Чернышевском проспекте, он трагически мяукнул бибикой своей тачанки и, оглушая прохожих надрывным плачем вновь заголосившей, истомленной молчанием восточной примадонны, исчез за углом.
Мы зашли в кафешку и уселись за дальний столик. Я передал Димычу душманский телефон.
– «Тарантино» – в ста метрах отсюда. Сейчас наберешь мой номер и будешь слушать разговор. Плясать будете по ситуации. Вообще-то до немецкого консульства триста метров. Если вы поскучаете там хотя бы в зале для оформления виз, мне будет спокойнее.
В глазах друга читалась нешуточная тревога.
– Ты куда лезешь, старый? Ведь, ежели чего, сгинешь как в проруби. Ни ответа, ни привета. Я знаю, поверь. Поехали отсюда, а? Без них как-нибудь разрулим.
Я сам уже сомневался в правильности принятого решения, но передумывать не стал.
– Да ладно тебе нагнетать. За что в прорубь-то? Ну и вы пошевелитесь в случае чего.
Судя по решительно сжавшимся в ниточку Хелиным губам, «шевелиться в случае чего» она собиралась на всю катушку. Я вновь посмотрел на друга. Тот покачал головой.
– К немцам я не пойду. Точка. Вон пусть Хеля с Дитером шлепают, а я здесь кофейку попью. Хеля, включай трубу и дай мне свой номер. Закончится эта бодяга, мы отзвонимся, и вы выйдете на улицу. Так оно понадежнее будет. Все, – подвел окончательный итог Димыч.
Я, спохватившись, выложил на стол оставшиеся деньги.
– Хорошо. Но если вы вдруг потом без нас вздумаете уехать, мальчики... – зашипела встревоженная Змея.
Я, поднимаясь со стула, успокоил боевую подругу, восхищаясь ее тревогой и материнской заботой о своих русских раздолбаях.
– Ты не о том думаешь, родная. Да и куда мы теперь без вас, – и пошел на выход.
– Ты меня слышал. Мы – все вместе. На кусочки разорву и сама прах по ветру развею, – донеслось мне вслед.
Убедившись, что мобила в нагрудном кармане работает нормально и Димыч меня прекрасно слышит, я подошел к двери ресторана и взялся за ручку.
– Виктор Николаевич? Прошу сюда, – услышал я знакомый баритон и повернул голову направо, к невеликой шеренге столиков на открытой веранде.
Приподнявшийся со стула ухоженный мужик в светло-сером костюме был высоким, сухопарым и привычно расчетливым в движениях. Опасным. Приветственно кивнув, я подошел к его столику и сел напротив. Мужик не торопился начинать беседу и вдумчиво изучал меня внимательными карими глазами. Я ждал.
– А неплохо держитесь, – вдруг улыбнулся он и придвинул ко мне пепельницу. – Особо не нервничаете, украдкой не озираетесь, взгляда не избегаете. Закуривайте.
Я послушно достал сигареты. Мужик, помолчав, продолжил.
– Почему один – понятно. Ощущаете себя чистым. Если не по закону, то по совести. Это тоже понятно. А почему не нервничаете – непонятно. Так хорошо владеете собой?
– А вы отсидите за баранкой десять часов на мине замедленного действия, а я оценю потом остроту ваших рефлексов, – неожиданно для себя огрызнулся я.
Мужик усмехнулся, понимающе хмыкнул и протянул мне руку.
– Ну что ж, давайте знакомиться.
Мы обменялись рукопожатиями, он размеренно продолжил:
– У вас действительно выдались достаточно насыщенные событиями сутки. Правда, немалому количеству людей тоже нашлось, чем себя занять, благодаря вашей... непоседливости.
Я неопределенно пожал плечами. Олег Дмитриевич положил руку на лежащую перед ним черную папку с лейблом Dupont на боку.
– Мне по долгу службы пришлось бегло ознакомиться с вашей биографией. И знаете, ничего необычного я не обнаружил. Есть несколько лакун, конечно, но системную подготовку в них не втиснуть. Несколько выигрышнее смотрится ваш друг – Арсеньев Дмитрий Евгеньевич. Наша учебка, реальный боевой опыт, ранение, государственные награды. Но все равно – срочник с акцентом в сторону силовой и горной подготовки. Ничего выдающегося.
С немцами чуть меньше конкретики, но просто в силу отсутствия знаний наших реалий они не годятся на роль аналитиков. Или я ошибаюсь? – выстрелил он в меня пронзительным взглядом.
Я снова пожал плечами, чувствуя себя трамвайным хамом. Мой собеседник, гася в глазах легкую искорку неприязни, вызванную моей потрясающей разговорчивостью, отпил из стоящей перед ним чашки.
– Да, кстати, думаю, и вам не помешает, – и, подозрительно покосившись на мои плечи, сделал заказ припорхнувшей официантке. Дождавшись мгновенно появившегося кофе, продолжил.
– Отсюда вывод. Ваше благополучное появление в городе – результат невероятного везения с небольшой примесью природной смекалки и обострившегося инстинкта самосохранения. Так?
Я огромным усилием воли сдержал привычный жест индифферентности и выдавил из себя:
– Вам виднее.
Мужик нехорошо прищурился.
– Знаете, у меня есть веские причины провести наше знакомство в таком деликатном формате. Но мне бы не хотелось об этом сожалеть и менять...
И тут меня прорвало.
– Командир, ты скажи, чего тебе надо? Чего ты кругами ходишь вокруг да около?
– Скажу, – закаменел он скулами. – Минувшей ночью пропала гражданка Германии Ребекка Ланге. У нас есть все основания полагать, что это похищение. И связано оно, чтобы ты понимал, с вашими похождениями. А ее отец...
– Я понял. Военно-морской атташе, – мне серьезно поплохело. – Олег… Так можно?
Он кивнул.
– Я возьму себе еще кофе покрепче и накатить чутка? Деньги ребятам оставил.
Вместо ответа он чуть пошевелил кистью. Подлетела официантка. Я чуть приободрился.
– Девушка. Кружку, большую, максимально крепкого кофе и двести коньяка.
– Две рюмки и лимон порежьте, – добавил Олег.
– Будешь пить? – вяло удивился я.
– Не факт. Но рюмка пусть постоит. Продолжим?
Я кивнул.
– Так вот. Именно звонок Хелены стал причиной ее похищения. А поскольку статус дипломатической неприкосновенности распространяется на всю семью герра Ланге, то это уже наша епархия. И вот тут вы можете, а вообще-то просто обязаны, как первоисточник всех этих неприятностей, быть нам полезными. Но об этом чуть позже. Накати пока, – он взялся за мяукнувшую трубку, поднес ее к уху и через несколько мгновений отключил связь. – Наши немецкие друзья зашли в помещение Генерального консульства Германии. Тебя это не удручает? У вас вроде было время сдружиться. А Дмитрий продолжает накачиваться кофе.
Мои плечи сами собой изобразили привычный пофигизм.
– Оторвать тебе их что ли, Вит-тя? – задумчиво произнес Олег.
Плечи снова обозначили было поступательное движение вверх. Я спохватился и аккуратно полюбопытствовал:
– Можно вопрос?
Гад-Олег неподражаемо воспроизвел мою коронку. Ну, щщас ты у меня...
– Почему ты здесь, сейчас меня уламываешь как целку-гимназистку, хотя наверняка имеешь возможность действовать гораздо более радикальными средствами? И мог взять моих ребят, но не взял? Есть именно такой приказ? От папика звонили?
Его глаза подернулись ледком отчуждения.
– Знаешь, Виктор, чем отличается профессионал от дилетанта? Профессионал никогда не будет озвучивать сколь угодно гениальную мысль, пришедшую ему в голову, если не будет убежден в ее безусловной пользе для дела.
Я молча наполнил рюмки.
– Извини. Язык мой – враг мой. Просто все эти шпионские игрища мне как серпом... И ты еще со своими психологическими этюдами. Без обид? – и поднял рюмку.
Олег кивнул, поднял свою и, не пригубив, вернул ее на место. Проводил равнодушным взглядом ломтик лимона, исчезнувший в моей пасти.
– Давай к делу.
Я, сглотнув цитрусятину, сосредоточился.
– Сначала вопросы. Ты уверен в случайности вашей поездки с немцами? Господин Кляйн действительно не знает русского языка? Хелена Зиммель больше никому не звонила?
Я прекратил утвердительно кивать головой в такт вопросам и жестом остановил Олега.
– Извини, что прерываю. Но эти ребята действительно те, за кого себя выдают. Знаешь, не знаешь, но в поле человек как под рентгеном виден. Тем более с нашими отягчающими обстоятельствами. Ну честно, не вчера ведь родился. Разбираюсь маненько.
Олег после минутного колебания лениво произнес:
– Уверен? Слушай, а как ты относишься к должностному преступлению?
Я, недоумевая, посмотрел на него.
– Да никак. У меня, знаешь ли, с должностями напряженка.
Мой новый знакомец протянул с непонятной интонацией, расстегивая свою папку и доставая из нее файл:
– На, читай. Может, оценишь мою жертву, – и передал файлик мне.
Я машинально пробежал взглядом первые строчки.
– Так. Трам-пам-пам докладная, трам-пам-пам для служебного. Так, Анна-Мария Пройсс, офицер резерва, сотрудник BND, информационно-ситуационный центр (GL), русский отдел, выведена за штат 08.04.2010 г., программа защиты свидетелей... – это чего такое?
– Да ты на фотографию взгляни, – отпивая кофе, посоветовал Олег.
Я убрал большой палец левой руки с листа.
Кровь бросилась мне в лицо. В глазах замельтешили радужные комочки.
С фотки в левом верхнем углу на меня смотрела Хеля.
– Что, проняло? Интересная штука жизнь, да? – сквозь звон в ушах пробился ко мне вкрадчивый баритон.
Я, пытаясь вдохнуть, отодвинул лист от себя к центру стола. Поднять взгляд было невозможно.
– Ладно, успокойся. Никакая она не Мата Хари, конечно. Да и ты, извини, на Оппенгеймера явно не тянешь. Просто очередное затейливое стечение обстоятельств, – чекист убрал файлик обратно в папку. – Просветить по верхам?
Я кивнул поникшей башкой. В голосе Олега прорезалось нечто вроде сочувствия.
– Экий ты, братец, нежный, однако. Ну слушай. Да, кстати. Скажи, пожалуйста, Диме, чтобы не нервничал. А то он уже пять минут вместо нашего разговора сплошной гул слышит. Решит еще, что тебя выручать срочно надо...
Я, ничему уже не удивляясь, вытащил мобилу.
– Димыч, не дергайся. Все в порядке. Я буду... – и взглянул на Олега.
– Двадцать, – охотно подсказал тот.
– Через двадцать минут. Все. – Выключив телефон, вернул его в карман.
– Да. Так вот. Об Анне-Марии, то бишь Хелене. – продолжил Олег. – Девочка – просто небесталанный филолог. И все. Ей предложили престижную высокооплачиваемую работу в уважаемом госучреждении. Мечта европейской молодежи, промежду прочим. Для поля ее никто никогда не готовил. Таких серых мышек в специальных структурах любой страны – пруд пруди.
И так получилось, что ее включили в состав некоей группы на роль чуть ли не третьего переводчика-дублера. Рутинное обеспечение возможной русской составляющей в группе переговорщиков. Все без исключения – яйцеголовые. Ботаны, как сейчас говорят. Волкодавы шли отдельной графой и вообще не светились.
В Турцию должны были привезти для обмена двух немецких врачей из Чечни. Поскольку среди толкущегося там интернационала межнациональный язык общения – великий и могучий, то было решено считать полезным наличие русскоговорящего сотрудника. В процессе переговоров два лидера бандформирований круто не сошлись во мнениях. Одному хотелось политического капитала, второму – банального кэша. Народ южный, горячий. Пока разбирались, врачей ненароком ухлопали.
Немецкие силовики вкупе с турками провели акцию возмездия, в результате которой оба пиночета отправились к аллаху. А поскольку на острие переговоров находились злосчастные ботаны, праведный гнев «бойцов за независимость» обратился в их сторону.
Короче. Из семи членов группы в Германию живыми удалось вывезти пять. Еще одного потеряли уже дома. После этого Анну-Марию заботливо вылизали, вывели в резерв, одарили новой биографией и документами и, подсобив с работой, отпустили на вольные хлеба. На этом, собственно, все.
Вот и все шпионские страсти. Так что если она и одарит кого-то из вас своей благосклонностью, то отнюдь не для того, чтобы выкрасть под шумок совершенно секретные чертежи уникального отечественного металлоискателя. Ну, успокоился? Можно продолжать о насущном?
Я жадно докуривал очередную сигарету. Эх, поспать бы...
– Нет. Погоди пока. И поправь меня, пожалуйста, если где ошибусь. Ну, или соври чего, – ожесточенно потер я рожу ладонями. – Ты не прапорщик со склада, убивать время в забегаловках, общаясь с «не Оппенгеймером», тебе явно не по чину. Это раз.
Дальше. Ты легко принял предлагаемую тебе панибратскую манеру общения, хотя вроде как дело делаешь, а на брудершафт мы с тобой не пили.
Третье. Инфа по Хелене явно выпадает из контекста моей необходимой компетентности в задаче по поиску пропавшей немки. Я вообще здесь вам бесполезен. Но ты вводишь меня в курс дела. Почему?
Извини, но в приватность нашей встречи и в твой якобы экспромт по разглашению сугубо служебной информации я не верю. Вернувшись в кабинет, ты, скорее всего, сядешь писать подробнейший рапорт о происшедшем. А это значит, что ты имел визу на утечку от своего вышестоящего. Зачем? Я, конечно, безмерно себя ценю, но вам-то чем приглянулся?
А если и приглянулся, то неплохо бы моим мнением поинтересоваться. А мне все это неинтересно. И зацепить вам меня не за что. Гайцы – прокол, конечно. Но не фатальный, сам понимаешь. Есть у нас шансы отделаться легким испугом. Есть.
А возможно, опущенные почки ментами коллегами того патруля, из корпоративной солидарности – серьезная неприятность, но не решающий фактор. (Непонятно. – Корр.) Я сейчас, не напрягаясь, назову пять-шесть случаев, когда думал – все, следующей секунды в моей жизни уже не будет. Так что...
Олег сокрушенно развел руками, явно наслаждаясь ситуацией.
– Нет, ну совершенно невозможно разговаривать с дилетантами. Ты всегда, Витя, говоришь то, что думаешь? Опусти плечи, засранец! Ход твоих мыслей побуждает меня снизить долю чистого везения в ваших перипетиях в пользу твоей природной смышлености. Не обиделся? Это комплимент вообще-то.
Я мрачно взялся за рюмку.
– А все остальное, мой непоседливый друг, таки да. Банальная вербовка на доверительном контакте. И вербанул я тебя, между делом, качественно и всерьез. Фи, какая пошлость, – искренне поморщился он, брезгливо разглядывая мой заскорузлый кукиш. И вновь посерьезнел.
– Но об этом – в другое время и в другом месте. А лучше вообще никогда. Но тут уж как сложится. И не тешь себя несбыточными надеждами, пожалуйста. Никуда ты не денешься. А проникнешься и пахать будешь как папа Карло.
И на будущее запомни, Витя. Людей, которых не за что зацепить, в природе не существует. Вопрос только – в квалификации исполнителя и в уровне поставленной задачи. А твой крючок – это обостренное чувство долга. Цени искренность, землекоп.
А пока давай все-таки вернемся к нашим баранам. Еще кофейку?
Я, в полном отупении, машинально кивнул.
– Ты прав, Витя. В деле поиска немки вы почти бесполезны. Почти. Немного о ситуации. Шороху вы наделали нешуточного. Тут и криминал подсуетился, и оборотни в погонах, и МВД землю роет. Ну и мы, грешные.
Теперь что касается криминала. Есть деятели, которым ваша находка с точки зрения прибыли неинтересна. Высоко сидят, далеко глядят. И денег у них своих хватает. А вот как предмет, утоляющий жажду тщеславия, – вполне. Согласись, иметь дома ценнейший экземпляр рукописи, второй на планете – это серьезный стимул. А в дальнейшем можно и роль радетеля русской истории на себя или нужного человека примерить. То есть это уже политика.
И если кое-кто из них уже удостоверился в том, что книга недосягаема, то поинтересоваться наличием-отсутствием еще чего-нибудь вкусненького из, возможно, вами найденного и перепрятанного – желающих все еще хватает.
А в режиме жесткого цейтнота и свирепой конкуренции они делали и продолжают делать опрометчивые поступки. И у нас есть шанец попытаться их на этом прихватить. За неимением лучшего на сегодняшний день.
Поэтому нам крайне необходимо, чтобы ваша компания еще сутки побыла в относительном, строго дозированном, небытие. На нашу квартиру вы, конечно, не поедете? Я так и думал. В принципе, ничего страшного.
Мужик ты, как я уже убедился, вполне смышленый. Да и жить, поди, нравится? Так что наверняка вопрос с «ямой» вы уже порешали, думаю. Так?
Я сговорчиво кивнул. Олег, поелозив пальцем по нетронутой рюмке, продолжил.
– Должен сказать, что ваша компания в сложившейся ситуации – идеальная лакмусовая бумажка.
– Лакмусовая бумажка – одноразовый индикатор определения наличия кислотной или щелочной сред. После использования утилизируется за ненадобностью, – скучным голосом своей незабвенной химички процитировал я.
– Не придирайся к словам и не упрощай, – укоризненно отреагировал правнучек железного Феликса и пригубил-таки вполне приличный коньячок. – Процесс изъятия немки – чисто техническая задача. Вопрос нескольких часов. А вот вытекающие из ее похищения и неизбежно благополучного спасения резоны – дело гораздо более перспективное. Но тебе это уже ни к чему.
Так вот. О помощи. А ссуди-ка ты мне, братец, свой телефончик ненадолго. На день-два буквально. А я тебе другой дам взамен, навсегда. Хороший. Дорогой. Звонить тебе с него не нужно будет без крайней необходимости. Но если что, там забит всего один номер. Мой. Когда все закончится, я сам тебя наберу.
И кстати. Евангелие – это действительно единственная ценная вещь из найденных вами?
Я утвердительно кивнул. Олег, на секунду прикрыв глаза, пристально взглянул на меня.
– Ты, как я понял, копаешь не первый год. Постарайся предельно доходчиво описать свои ощущения по поводу этой находки.
Я призадумался.
– Понимаешь, чисто теоретически там может быть еще все что угодно. Но именно это Евангелие – не клад в общепринятом смысле слова. Прятали именно святую книгу, и для того, чтобы сберечь ее от возможных роковых случайностей. Если потребуется, то на века. Клады – это несколько другое. Идеальный термин для них – кубышка.
То есть какие-то накопления-сбережения, наиболее ценные вещи в хозяйстве припрятываются, а не прячутся. Если ты понимаешь, о чем я. Припрятываются так, чтобы найти их непосвященному было затруднительно, а хозяину не составляло особого труда в короткое время извлечь и использовать по мере надобности или по другому своему разумению.
Закавыка в том, что книга оформлена в баснословно дорогом окладе. А в ларце больше ничего не было из ювелирки. Ни монет, ни крестов, ни украшений. Ничего. Хотя у владельца наверняка было чем поживиться потенциальным татям, и он не мог не думать о сохранности имущества. Короче. Мое мнение такое. Тот человек, который прятал книгу, больше ничего там не схоронил. И абсолютно сознательно. Так что если в тех местах еще чего и поднимется, то это будет уже совсем другая опера. Я ответил?
Олег удовлетворенно хмыкнул.
– Вполне. Вопросов масса, конечно, но все они из приоритетов второго порядка. Успеем еще... наговориться. А вам лишнее время в городе отсвечивать ни к чему. Я так понимаю, что берлога у вас за городом? Хорошо. Телефончик позволишь? Спасибо. Держи новый, взамен. Отследи, чтобы у друга мобильник не воскресал. Категорически. Что еще? Да, вот кредитка. Код – четыре единицы. Можете не стесняться... в разумных пределах. И давай договоримся, – очень серьезным, проникновенным голосом произнес он. – Мужики, давайте без самодеятельности. Без бросков на амбразуры и девиза «Нам никто не указ, сами с усами». Мы отслеживаем ситуацию, конечно, но есть определенная разница между «отслеживать» и «полностью контролировать». На сегодня в балансе уже минус два. Быки, конечно, пехота. Но ведь живые души. А до вечера еще далеко. И с немцами, если вновь пересечетесь, информацию по нашей встрече минимизируй, пожалуйста. Это важно. Ты меня понимаешь? Ну и ладушки. Пожелания, просьбы?
Мне пришла в голову забавная мысль.
– Есть небольшая просьба.
Олег слегка наклонил голову, приготовившись слушать.
– На двести десятом километре Мурманского шоссе в кармане-парковке, за контейнером-сорокачем под тентом, стоит наша «Нива». Можно сделать так, чтобы она в ближайшее время оказалась у моего дома, рядом с «гольфиком»? – и положил на стол ключи от пепелаца.
Гроза шпионов восхищенно покачал головой.
– А вы, батенька, наглец первостатейный. Ну хорошо, сделаем. Еще что-нибудь?
Я, поднимаясь со стула, облегченно отозвался:
– Да вроде все пока. Я свободен?
– Пока, Витя. Пока. И веди себя хорошо, пожалуйста. Не огорчай дядю. Да, вот еще. Давай без гонок по городу с навязчивой манией «стряхнуть хвоста». Хорошо? Мальчики вы взрослые. Чего вам разжевывать? Ну, давай, на посошок что ли?
И мы выпили.
– Олег, напоследок, – сделал я еще одну попытку. – Зачем ты рассказал мне про Хелену? Ну не вижу я в этом смысла.
Он странно посмотрел на меня.
– В хорошее веришь, людям доверяешь, пока тебя в обратном не убедили, жизнь простая и понятная, да?
– Ну, вообще-то да... – кивнул я.
– Везунчик ты, Витя. Если есть ангелы, то все они гроздьями на твоей шее повисли. А я хочу, чтобы ты понял: чем больше бочка меда, тем больше вероятность того, что в ней затаилась ложка дегтя. Поразмысли на досуге.
И пошел себе восвояси – загадочный, как жопа сфинкса. Хороший мужик. Битый-перебитый волчара-одиночка. Опора друзьям и ужас врагам. И чего-то так жалко его стало...
А я направился к Димычу, сокрушаясь, что впервые во взрослой своей жизни из двухсот имеющихся в наличии граммулек пристойного коньяка бросил на произвол судьбы больше половины.
Ох, не к добру.
Помощь в развитии форума Поддержать проект
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
Каждый оригинален в меру своей оригинальности © Mi vida sin cera
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа.
18+ © Юг Клад - форум Активного отдыха. Кладоискатели и Нумизматы Юга России | 2012-2021. При полном или частичном копировании материалов ссылка southklad.ru обязательна.
Карто Юг - Старые карты уездов и губерний Российской Империи
Карто Юг - Старые карты уездов и губерний Российской Империи
Русская поддержка phpBB
|
Time: 0.185s | Queries: 45 | Peak Memory Usage: 13.02 МБ
⇧
⇩