Изображение
Общайся на форуме и получи денежный приз! Подробнее

Дневник блокадницы найденный на свалке

Статьи о истории, археологии и прочих темах.
Аватара пользователя
МАШКА
Ветеран
Ветеран
Сообщений: 2481
Стаж: 10 лет 2 месяца
Репутация: 112
Имя: Марина
Местонахождение: Новочеркасск-Каменск
Благодарил (а): 2840 раз
Поблагодарили: 3295 раз

#1

«Моя исповедь...»

Подробный дневник блокадницы Ангелины Ефремовны Крупновой-Шамовой найден в Санкт-Петербурге на городской свалке. Обнаружившие его пенсионеры передали уникальный документ в редакцию «Новой». Рукопись публикуется впервые
28.04.2010

Рукопись нашли два петербуржца, которым за восемьдесят, — Лев Михайлович Михрютин и Александр Петрович Шишлов. Нашли на помойке неподалеку от дома № 56 по улице Савушкина. В тетради в клетку — блокадная история Ангелины Ефремовны Крупновой-Шамовой.

В настоящее время редакция «Новой» не располагает подробными сведениями об Ангелине Ефремовне. Но нашим коллегам в Петербурге по городским адресным базам удалось выяснить, что она была прописана на 21-й линии Васильевского острова (кстати, это совпадает с местом действия некоторых событий, описанных в рукописи). Годы рождения Ангелины Ефремовны в справочных данных разные: по одним — это 1911-й, по другим — 1912-й. Журналисты «Новой» в Санкт-Петербурге также нашли номер телефона в квартире, где была прописана Крупнова-Шамова, но телефон пока молчит.

«Новая» просит откликнуться родственников или знакомых Ангелины Ефремовны.

Кровь и смерть

Умерла 26/IV 1942 г. наша дочь Милетта Константиновна, рожденная 11/VIII 1933 г. — 8 лет 8 месяцев и 15 дней от роду.

Федор жил с 7/IV 1942 по 26/VI 1942 года — 80 дней…

26/IV дочь умерла в час ночи, а в 6 утра кормить Федора грудью — ни одной капли молока. Детский врач сказала: «Я рада, а то мать (то есть я бы) умерла и оставила бы трех сыновей. Не жалей дочь, она недоносок — умерла бы в восемнадцать — обязательно».

Ну а раз молока нет, я 3/V 1942 года сдала в Институт переливания крови на 3-й Советской улице, не помню, сколько гр., так как я донор с 26 июня 1941 года. Будучи беременной Федей, сдала крови: 26/VI — 300 гр., 31/VII — 250 гр., 3/IX — 150 гр., 7/XI — 150 гр. крови. Больше уже нельзя. 11/XII — 120 гр. = 970 гр. крови.

12/I 1942 г. — уже давно ходили пешком, я шла по льду наискосок от университета к Адмиралтейству по Неве. Утро было солнечное, морозное — стояли вмерзшие в лед баржа и катер. Шла с 18-й линии В.О. сначала по Большому пр. до 1-й линии и до Невы мимо Меньшикова дворца и всех коллегий университета. Потом от Невы по всему Невскому пр., Староневскому до 3-й Советской…

А как разделась, врач — молодой мужчина — ткнул рукой в грудь: «Что это?» А я ответила: «Буду в четвертый раз матерью». Он схватился за голову и выбежал. Вошли сразу три врача — оказывается, беременным нельзя сдавать кровь — карточку донора зачеркнули. Меня не покормили, выгнали, а я должна была получить справку на февраль 1942 года, на рабочую карточку и паек (2 батона, 900 гр. мяса, 2 кг крупы), если бы у меня взяли кровь…

Шла обратно медленно-медленно, а дома ждали трое детей: Милетта, Кронид и Костя. А мужа взяли в саперы… Получу за февраль иждивенческую карточку, а это — 120 гр. хлеба в день. Смерть…

Когда на лед взошла, увидела справа под мостом гору замерзших людей — кто лежал, кто сидел, а мальчик лет десяти, как живой, припал головкой к одному из мертвецов. И мне так хотелось пойти лечь с ними. Даже свернула было с тропы, но вспомнила: дома трое лежат на одной полутораспальной кровати, а я раскисла — и пошла домой.

В квартире четыре комнаты: наша — 9 метров, крайняя, бывшая конюшня хозяина четырех домов (19, 19А, 19Б, 19В). Воды нет, трубы лопнули, а все равно люди льют в туалеты, жижа льет по стене и застывает от мороза. А стекол нет в окнах, еще осенью все они выбиты от взрыва бомбы.

Пришла домой повеселевшая, а дети рады, что пришла. Но видят, что пустая, и ни слова, молчат, что голодные. А дома лежит кусочек хлеба. На три раза. Взрослому, то есть мне — 250 гр., и три детских кусочка — по 125 гр. Никто не взял…

Затопила печку, поставила 7-литровую кастрюлю, вода закипела, бросила туда сухую траву черничника и земляничника. Разрезала по тоненькому кусочку хлеба, намазала очень много горчицы и очень крепко посолила. Сели, съели, очень много выпили чаю и легли спать. А в 6 часов утра надеваю брюки, шапку, пиджак, пальто, иду очередь занимать. В 8 только откроется магазин, а очередь длинная и шириной в 2—3 человека — стоишь и ждешь, а самолет врага летит медленно и низко над Большим пр. В.О. и льет из пушек, народ разбегается, а потом снова в свою очередь встает без паники — жутко…

А за водой на санки ставишь два ведра и ковшик, едешь на Неву по Большому проспекту, 20-й линии к Горному институту. Там спуск к воде, прорубь, и черпаешь в ведра воду. А вверх поднять сани с водой помогаем друг другу. Бывает, половину пути пройдешь и разольешь воду, сама вымокнешь и снова идешь, мокрая, за водой…

Пуповина

В квартире пусто, кроме нас никого, все ушли на фронт. И так день за днем. От мужа — ничего. И вот наступила роковая ночь 7/IV 1942 г. Час ночи, схватки. Пока одела троих детей, белье собрала в чемодан, двоих сыновей привязала к санкам, чтобы не упали, отвезла их во двор к помойке, а дочь и чемодан оставила в подворотне. И родила… в брюки…

Забыла, что у меня дети на улице. Шла медленно, держась за стену своего дома, тихо-тихо, боялась задавить малютку…

А в квартире — темно, а в коридоре — вода с потолка капает. А коридор — 3 метра шириной и 12 — в длину. Иду тихо-тихо. Пришла, скорей расстегнула штаны, хотела положить малыша на оттоманку и от боли потеряла сознание…

Темно, холодно, и вдруг открывается дверь — входит мужчина. Оказалось, он шел через двор, увидел двоих детей, привязанных к санкам, спросил: «Куда едете?» А пятилетний мой Костя и говорит: «Мы едем в родильный дом!»

«Эх, дети, наверно, вас мама на смерть привезла», — предположил мужчина. А Костя и говорит: «Нет». Мужчина молча взялся за санки: «Куда везти?» А Костюха командует. Смотрит человек, а тут еще одни санки, еще ребенок…

Так и довез детей до дому, а дома зажег огарок в блюдечке, лак-фитиль — коптит ужасно. Сломал стул, разжег печурку, поставил кастрюлю с водой — 12 литров, побежал в родильный… А я встала, дотянулась до ножниц, а ножницы черные от копоти. Фитилек обрезала и разрезала такими ножницами пуповину напополам… Говорю: «Ну, Федька, половина тебе, а другая — мне…» Пуповину ему я обвязала черной ниткой 40-го номера, а свою — нет…

Я же, хоть и четвертого родила, но ничегошеньки не знала. А тут Костя достал из-под кровати книгу «Мать и дитя» (я всегда читала в конце книги, как избежать нежелательной беременности, а тут прочла первую страницу — «Роды»). Встала, вода нагрелась. Перевязала Федору пуповину, отрезала лишний кусок, смазала йодом, а в глаза нечем пускать. Едва дождалась утра. А утром пришла старушка: «Ой, да ты и за хлебом не ходила, давай карточки, я сбегаю». Талоны были отрезаны на декаду: с 1 по 10-е число, ну а там оставалось 8, 9 и 10-е — 250 гр. и три по 125 гр. на три дня. Так этот хлеб нам и не принесла старушка… Но 9/IV я ее увидела мертвую во дворе — так что не за что осуждать, она была хорошим человеком…

Сестра пришла из родильного и кричит: «Где вы, у меня грипп!» А я кричу: «Закройте дверь с той стороны, а то холодно!» Она ушла, а Костя пятилетний встал и говорит: «А каша-то сварилась!» Я встала, печку затопила, да каша застыла, как кисель.

Вот съели мы эту кашу без хлеба и выпили 7-литровую кастрюлю чаю, я одела Феденьку, завернула в одеяло и пошла в роддом имени Ведемана на 14-ю линию. Принесла, мамочек — ни души. Говорю: «Обработайте пупок сыну». Доктор в ответ: «Ложитесь в больницу, тогда обработаем!» Я говорю: «У меня трое детей, они остались в квартире одни». Она настаивает: «Все равно ложитесь!» Я на нее заорала, а она позвонила главврачу. А главврач заорал на нее: «Обработайте ребенка и дайте справку в загс на метрики и на детскую карточку».

Она развернула ребенка и заулыбалась. Пуповину, перевязанную мной, похвалила: «Молодец, мама!» Отметила вес малыша — 2,5 кг. В глазки пустила капли и все справки дала. И пошла я в загс — на 16-й линии он располагался, в подвале исполкома. Очередь огромная, люди стоят за документами на мертвых. А я иду с сыном, народ расступается. Вдруг слышу, кто-то кричит: «Нахлебника несешь!» А другие: «Победу несет!»

Выписали метрики и справку на карточку детскую, поздравили, и пошла я к председателю исполкома. По лестнице широкой поднялась и увидела старичка, сидящего за столом, перед ним — телефон. Спрашивает, куда и зачем иду. Отвечаю, что родила сына в час ночи, а дома еще трое детей, в коридоре — вода по щиколотку, а в комнате — две стены лицевые, и к ним прилипли подушки наполовину мокрые, а со стен жижа ползет…

Он спросил: «В чем нуждаетесь?» Я ответила: «Дочь восьми лет, сидя ночью под аркой на санках, продрогла, ей бы в больницу».

Он нажал какую-то кнопку, вышли три девушки в военной форме, как по команде, подбежали ко мне, одна взяла ребенка, а две — меня под руки и проводили домой. Я расплакалась, устала вдруг, едва-едва дошла до дому…

В тот же день нас переселили в другую квартиру на нашей же лестнице — четвертый этаж. Печка исправная, в окно вставлены два стекла из нашего книжного шкафа, а на печке — 12-литровая кастрюля стоит с горячей водой. Врач женской консультации, пришедшая тоже на помощь, принялась мыть моих детей, первой — Милетту — голая голова, ни одного волоса… Так же и у сыновей — тощие, страшно смотреть…

Ночью — стук в дверь. Я открываю, стоит в дверях моя родная сестра Валя — она пешком шла с Финляндского вокзала. За плечами — мешок. Раскрыли, боже: хлеб чисто ржаной, солдатский, булка — кирпичик пышный, немного сахара, крупа, капуста кислая…

Радио работало сутки. Во время обстрела — сигнал, в убежище. Но мы не уходили, хотя наш район несколько раз в день из дальнобойных орудий обстреливали. Но и самолеты бомб не жалели, кругом заводы…

26/IV 1942 г. — Милетта умерла в час ночи, а в шесть утра радио известило: норму на хлеб прибавили. Рабочим — 400 гр., детям — 250 гр… Целый день в очередях провела. Принесла хлеб и водку…

Милетту одела в черный шелковый костюм… Лежит на столе в маленькой комнате, прихожу домой, а два сына, семи лет Кронид и пяти лет Костя, валяются пьяные на полу — половина маленькой выпита… Я испугалась, побежала на второй этаж к дворнику — ее дочь окончила мединститут. Она пришла со мной и, увидев детей, засмеялась: «Пусть спят, лучше их не тревожь»…

Глаза заросли мхом

6/V 1942 г. утром ушла за хлебом. Прихожу, а Кронида не узнать — опух, стал очень толстым, на куклу Ваньку-встаньку похож. Я его завернула в одеяло и потащила на 21-ю линию в консультацию, а там — закрыто. Тогда понесла его на 15-ю линию, где тоже дверь на замке. Принесла обратно домой. Побежала к дворничихе, позвала доктора. Врач пришла, посмотрела и сказала, что это третья степень дистрофии…

Стук в дверь. Открываю: два санитара из больницы имени Крупской — по поводу дочки. Я перед их носом дверь закрыла, а они снова стучат. И тут я опомнилась, дочки-то нет, а Кроня, Кронечка-то живой. Я дверь открыла, объяснила, что сына надо в больницу. Закутала его в одеяло и пошла с ними, прихватив метрики и детскую карточку.

В приемном покое врач мне говорит: «У вас же — дочь». Отвечаю: «Дочь умерла, а вот сын болен…» Сына взяли в больницу…

Слез нет, но на душе пусто, жутко. Костюха притих, меня целует и за Федей ухаживает, а Федя лежит в ванне детской, оцинкованной…

9/V 1942 г. Мой муж пришел пешком с Финляндского вокзала на сутки. Сходили за тележкой и справкой для похорон на Смоленском кладбище. Кроме моей малышки — два неопознанных трупа… Одну из умерших дворники волокли за ноги, и голова ее стучала по ступенькам…

На кладбище нельзя было плакать. Милетту отнесла и положила аккуратно на «поленницу» из умерших незнакомая женщина… 15 дней пролежала Милетта дома, глаза мхом заросли — пришлось личико закрыть шелковой тряпочкой…

Легкая земля

По радио говорят: «Каждый ленинградец должен иметь огород». Все скверы превращены в огороды. Семена моркови, свеклы, лука дают бесплатно. У нас на Большом проспекте посажены лук и щавель. Еще радиообъявление: можно получить пропуск в Бергардовку, во Всеволожск, а у меня там Валя в госпитале работает. Я в 16-е отделение милиции, к начальнику. Он мне пропуск выписывает, а я его прошу на время отъезда няньку. И он вызывает женщину — Рейн Альму Петровну и спрашивает ее: «Пойдешь в няньки к ней? — на меня указывая. — У нее три сына: один семи, второй — пяти лет, а третий и вовсе новорожденный…»

Она пошла ко мне домой. А я пешком на Финляндский вокзал. Поезд шел ночью, обстрелы. Приехала я во Всеволожск в пять утра: солнце, листья на деревьях распускаются. Валин госпиталь — бывший пионерлагерь.

Сижу на берегу речки, птицы поют, тишина… Как в мирное время. Вышел из дома какой-то дедушка с лопатой. Спрашивает: «Что здесь сидите?» Объясняю: «Вот, приехала огород копать, а лопату в руках не умею держать». Он мне дает лопату, показывает, как копать, а сам садится и смотрит, как я работаю.

У него земля легкая, ухоженная. Большой участок перекопала, а тут и моя Валя пришла: несет хлеб и пол-литра черной смородины…

Я села, понемногу щиплю хлеб, ем ягоды, запиваю водой. Подошел ко мне дед и говорит: «Пиши заявление — даю тебе две комнаты и комнатушку на чердаке…»

Так я своих недалеко, но из города вывезла. Феденьку взяли в круглосуточные ясли, а за Костюхой смотрел дед…

6/VI поехала в Ленинград за Кронидом. Выписали его из больницы с диагнозами: дистрофия III степени, паратиф, остеомиелит. Ни одного волоса на голове, но вшей белых, крупных 40 штук убили. Целый день сидели на вокзале. Познакомилась с женщинами, которые объяснили: это трупная вошь, к человеку здоровому не бежит…

В пять утра вышли из поезда. Сын тяжелый, несу на руках, голову не может держать. Когда добрались до дома, Валя на него посмотрела и заплакала: «Умрет…» Пришла врач Ирина Александровна, укол сделала и молча ушла.

Кроня открыл глаза и сказал: «Я — молодец, даже не поморщился». И заснул…

А в 9 часов утра пришли доктора: главврач госпиталя, профессор и медсестра, осмотрели, дали рекомендации. Мы их, как могли, выполняли. Только он все равно голову не держал, очень был слаб, не ел — только пил молоко. День за днем немного поправлялся…

Я старалась заработать. Девичьи гимнастерки делала, убавляя те, что были шиты для мужиков. А заказчицы мне несли кто похлебку, кто кашу. А я, как умела, все шила.

Сын умирал, как взрослый

На побывку приехал муж и сообщил, что из саперов его переводят в машинисты, в Ленинград. «Я же моряк, — сказал. — И паровозов не знаю». Начальник его даже обнял: «Это еще лучше: принимай новенький катер в ЦПКиО, грузи в товарняк — и на Ладогу!..»

6/VII 1942 г. Едем в Ленинград. Кроню должны положить в больницу, а я сдаю кровь — надо детей подкормить… Сижу с сыновьями в Институте переливания крови — там, где доноров кормят обедом. Хлебаем суп, а нас военный корреспондент снимает и, улыбаясь, говорит: «Пусть фронтовики посмотрят, как вы здесь, в Ленинграде…» Потом идем в больницу Раухфуса. Там у меня берут документы, и Кроня уходит в палату. Сын пролежал в больнице четыре месяца…

А 26/VII умер Феденька, Федор Константинович. Я его взяла из яслей уже безнадежного. Умирал, как взрослый. Вскрикнул как-то, глубоко вздохнул и выпрямился…

Я его завернула в одеяльце-конверт, очень красивое, шелковое, и понесла в милицию, где выписали похоронное свидетельство… Отнесла я его на кладбище, здесь же нарвала цветов, в землю его положили без гроба и закопали… Я даже не могла плакать…

1 июля 1942 года я пришла в отдел кадров пароходства. Рассказала: дочь и сына похоронила. А муж служит на Ладоге. Попросилась в матросы. Объяснила: карточек мне не надо, я — донор, получаю рабочую карточку, а надо мне постоянный пропуск на Ладогу. Он взял паспорт, поставил штамп, выписал пропуск до Осиновца, осиновецкого маяка. Выписал постоянный билет во второй вагон идущего туда поезда — бесплатный, и уже 10 числа я приехала в пункт назначения. В порт меня пропустили. Мне объяснили, что катер, возивший эвакуированных и продукты (хорошо, груз успели выгрузить), во время бомбежки ушел на дно. А команда — капитан, механик и матрос — спаслись, выплыли. Потом катер подняли, и теперь он в ремонте…

Катера шли обычно в Кобону, везли живой груз… Время от времени я ездила в город. Но взять с собой даже крупинки, даже пылинки муки не могла — если найдут, тут же расстрел. Над пристанью, где лежат мешки с крупой, горохом, мукой, самолет бреющим полетом пролетит, продырявит, в воду запасы сыплются — беда!

Мой Костя делал закваску и пек оладьи — к нам приходил весь пирс. Наконец, начальник порта распорядился снабжать нас мукой и маслом. А то грузчики и военные доставали из воды размокшую массу и — на плиту. Съедят, и тут же заворот кишок, умирают… Сколько таких случаев было!

Так что я опять пришлась ко двору. У меня две рабочих карточки: одну отдаю в детский сад, там довольны, за Костюхой уход хороший, а другую карточку даю Вале. Как еду к деду, у которого наши вещи, он меня капустой и ягодами балует. И еще дает яблочки, я их в Ленинград, в больницу к Кроне. Угощу няньку, врача, разнесу письма из Осиновца и обратно на Ладогу, в порт… Так и верчусь, как белка в колесе. Улыбки людей — в подарок, да и муж рядом…

27/VIII. Быстро лето прошло. Ладога бурная, холод, ветер, бомбежки усилились… Плывем в Кобону. Груз выгрузили, недалеко от берега катер пошел ко дну.

Костю направили на водокачку (станция Мельничный Ручей). Сутки дежурит, двое — свободен…

Кроню в то время из больницы имени Раухфуса перевезли в больницу на Петроградку, сказали, что там сделают операцию. Положили его в женское отделение. Женщины его полюбили — учили шитью, вязанию…

В конце декабря Кроне удалили кусок челюсти, в январе велели забирать домой.

3/I 1943 г. Снова ходила просить жилье, предложили пустующий дом в Мельничном Ручье…

Человек родился!

…Долго не бралась за дневник — не до того было. Пошла к докторам. Они меня осматривают, слушают, как ты там у меня растешь, а я с тобой разговариваю, глажу тебя — мечтаю, чтобы ласковая росла, пригожая, умная. А ты как будто слышишь меня. Костя кроватку уже тебе принес плетеную — очень красивую, ждем тебя с великой радостью. Знаю, что ты — дочка моя, растешь, знаешь, какой была Милетта…

Помню, блокада — она братьев бережет. Я уйду, а они втроем одни. Как начнется бомбежка, она всех — под кровать… Холод, голод, она последними крошками с ними поделится. Видела, как я хлеб делю, и тоже делила. Оставит себе кусочек поменьше, а горчицы побольше, как я… Страшно одним в четырехкомнатной квартире… Как-то бомба во дворе разорвалась — стекла с соседнего дома сыплются, а наш шатается…

…Я кровь не сдаю с мая месяца, так как знаю, что это вредно тебе, моя ненаглядная доченька. Вышла за поленом, мимо соседи идут — радуются, прорвана блокада…

Солдаты 63-й Гвардейской дивизии подарили моему мужу Косте новую офицерскую шубу. Полная изба народу, шум, шутки, счастье! Неужели позади блокада!

2/II 1943 г. Я говорю Косте: «Беги за врачом, начинается!» На плите стоит 12-литровая кастрюля с теплым кипятком, а в 7-литровой уже кипит вода. А вчера, 1 февраля, меня смотрел врач, запустил капли в глаза, дал мне йод, шелковую нитку в мешочке и сказал: «В госпиталь не ходи — там дикий холод, и весь он завален покойниками, да и находится за 4 километра от дома…»

Вернулся муж, лица на нем нет. Не обнаружил в больнице ни единого человека — видно, ночью тихо снялись… Люди ему сказали, что слабых отправили в тыл, а тех, кто покрепче, — на фронт…

Схватки уже нетерпимые. Дети спят в комнате, я стою в корыте, в Костиной рубахе. Он — напротив меня, ножницы наготове… Уже держит твою головку, уже ты у него на руках… Лицо у него светлое… Я беру тебя на руки. Он режет пуповину, смазывает йодом, завязывает. Рядом ванночка. Льет на головку воду — голова у тебя волосатая. Орешь, дети вскакивают, отец им кричит: «На место!»

Заворачивает тебя, несет на кровать…

Я моюсь, Костя берет меня на руки и тоже несет на кровать. А сам выливает из емкостей воду, моет пол, моет руки и приходит смотреть, как ты спишь в кроватке. Потом подходит ко мне, гладит по голове, желает спокойной ночи, идет спать на кухонную скамью… Луна за окном огромная…

Утром муж говорит мне: «Всю ночь не спал, слушал, как сопит дочь. И надумал: давай назовем ее Надеждой и будем думать, что нас ждет Надежда и радость».
......
«Новой газете» удалось найти ближайших родственников Ангелины Ефремовны Крупновой-Шамовой, отрывок из пронзительного блокадного дневника которой опубликован 28 апреля 2010 года (см. «Новую газету», № 45). Оказалось, что их у женщины, прожившей долгую и непростую жизнь — 97 лет — и оставившей рукопись, немало. Наши корреспонденты встретились с внуками блокадницы — Константином Шамовым и Романой Романовой, живущими в Петербурге, а также поговорили с одной из дочерей — Ангелиной Константиновной Романовой (Шамовой), проживающей сегодня в Выборгском районе Ленинградской области, и внучкой Еленой Жиро-Витушкиной — гражданкой Франции.

Ангелина Ефремовна Крупнова-Шамова родилась в Ленинграде 11 июля 1911 года и здесь же скончалась 11 ноября 2008 года — ровно через четыре месяца после своего последнего дня рождения, собравшего за столом целую кучу родственников и близких. Она никогда не была одинокой. За свою жизнь родила 10 детей (четверых сыновей и шестерых дочерей), оставила четырех внуков и столько же внучек, трех правнучек и одного правнука.

Однако только две дочки пережили мать: 66-летняя Надежда, появившаяся на свет в военном 1944 году (записью о ее рождении заканчивается опубликованный нами отрывок дневника блокадницы), и 57-летняя Ангелина, названная в честь мамы.

Судьба Милетты (1933 года рождения), не выжившей в блокаду, и еще троих дочерей сложилась трагически: Любовь (1949—2005), Вера (1952—2007) и Анна (1960—2006) ушли из жизни довольно рано. Не менее драматично и преждевременно погибли и все сыновья блокадницы: трехмесячный Федор — от голода в 1942 году, Кронид (1935—1969) — в результате несчастного случая на Севере, куда уехал в начале 60-х, Константин (1937—1987) — от рака, Николай (1947—2007) — из-за внезапной остановки сердца.

Последнее время Ангелина Ефремовна жила с дочерью Ангелиной и внучкой Романой и умерла у них на руках.

— Бабушка не любила болеть, вечно отказывалась ложиться в больницу, учила нас: «Болезнь гони в шею! Здоровей», — рассказывает внучка. — До глубокой старости купалась в озере, бегала с палочкой, делала зарядку. Сердце у нее всегда было крепким. Сгорела она за месяц. Умирая, повторяла одно лишь слово: «Мама, мама…»

Ангелина Крупнова (девичья фамилия) выросла в простой рабочей семье. Кроме нее родители воспитывали еще пятеро дочерей. Две младшие сестры — 89-летняя Евгения и 80-летняя Людмила — живы и сегодня.

Худенькая, маленького роста, с длинными русыми косами и небесно-голубыми глазами девушка с ранних лет обращала на себя внимание незаурядной красотой, но еще больше — удивительной силой характера. По окончании восьми классов (в 1920-е годы) Ангелину отправили работать нянькой в Финляндию. Позже она получила специальность слесаря и до войны трудилась на судостроительном заводе «Адмиралтейские верфи» — строила подводные лодки. Но главный урок в жизни ей преподала война.

В 1941 году Ангелине Ефремовне исполнилось 30 лет, она родила уже троих детей (Милетту, Кронида и Костю) и ждала четвертого (Федора). В войну семья Шамовых занимала 9-метровую комнату в коммуналке в доме на углу 21-й линии и Большого проспекта Васильевского острова, часто попадавшем под обстрелы и бомбежки.

— Мама блокаду часто вспоминала, хотя ей это давалось больно, страшно, тяжело, — объясняет дочь блокадницы Ангелина Романова (в девичестве — Шамова). — Рассказывала, как она в 6 утра каждый день пешком ходила за хлебом с сеткой-авоськой, а возвращалась во второй половине дня. Однажды шла по Васильевскому острову, в авоське — хлеб на четверых (для нее и детей). Заметила: по пятам идут две тени. Испугалась: хлеб отберут. Рванула, сколько хватило сил, забежала в какую-то часовенку на Васильевском острове, споткнулась обо что-то, упала, смотрит: труп. Прижалась к мертвому телу. Вцепилась в него руками и час там просидела, замерзла, вышла. У входа встретила военного. Он посмотрел на нее и покачал головой: «Что ж ты продукты так открыто носишь?» Всё то, о чем мать пишет в своем дневнике, — абсолютная правда. Многое из этого я слышала от нее. К тому, что написано ею, добавить что-то трудно.

— Бабушка казалась невероятно сильным человеком, — подхватывает Романа. — Мы никогда, почти никогда, не видели, чтобы она плакала. Слезы на ее глаза наворачивались лишь, когда она смотрела фильмы о войне и кинохроники блокадного Ленинграда…

— Я с детства усвоила: бабушка все знает, все умеет и со всем справится, — добавляет внучка Елена.

Ангелина Константиновна приводит пример:

— Семья у нас была большая и бедная. В 1960 году родился десятый ребенок — дочка Анечка, а мы все еще жили в двухкомнатной квартире на окраине. Спать ложились и в кухне, и в коридоре. Дачу не имели, но мама всегда выкручивалась и умудрялась каждое лето вывезти всех детей куда-нибудь за город. Папа привезет ей из рейса ковер, она сдаст его в комиссионку, а на вырученные деньги снимет дачу…

— Мне бабушка запомнилась крайне волевым человеком, самые сложные решения она принимала быстро, — делится внук Константин Шамов. — Редко уговаривала или убеждала — командовала. И всё в доме делалось так, как распоряжалась бабушка. Но только, если не было дедушки…

Дедушка отсутствовал часто. С 16 лет (с 1928 года) Константин Федорович Шамов служил во флоте. Его стаж работы в Балтийском морском пароходстве — 47 лет. Едва ли на земном шаре есть место, где он не бывал.

— Дед, возвращаясь из рейса, приезжал домой на двух такси: в первой машине — он сам, во второй — чемоданы с подарками для всей семьи, — вспоминает Константин. — Ехал с любимой семейной песней «Шаланды, полные кефали…»

По стопам старшего Шамова пошли все его сыновья, кроме Кронида: он всю жизнь мечтал о море, но по состоянию здоровья комиссия его не пускала во флот, и дочери — Любовь, Вера, Ангелина, Анна, и даже внук — Константин (назвать первого внука в честь деда настояла Ангелина Ефремовна).

— Дедушка ходил в море до 1975 года, пока не перенес инфаркт, врачи велели ему списываться на берег, — продолжает Константин. — До 60 лет он не принял ни одной таблетки, в качестве лекарства признавал единственное — водку. Когда сердце сбой дало — пить перестал. Бабушка совсем не пила. Но если собиралось застолье, то выпивала рюмку и поднимала всегда один и тот же тост. Она говорила: «Потом пейте за что хотите, но сначала — за мир во всем мире, чтобы не было войны».

По словам родственников, даже десятилетия спустя Константин Федорович и Ангелина Ефремовна сильно переживали из-за смерти в 1942 году их первой дочери — Милетты. «Она открыла глазки и мне сказала: «Мама, я умираю», — рассказывала детям и внукам сама блокадница. — А я, помню, ее спросила: «Что это ты умирать вдруг собралась?! Не выдумывай!» Но было поздно…»

Гибель двух сыновей — Кронида (в 1969 году) и Константина (в 1987-м) — женщина перенесла тяжело. Смерть мужа в 1988 году ее вовсе подкосила.

— Бабушка с дедушкой прожили душа в душу почти 60 лет. Он ее и она его очень любили и уважали. Часто обращались друг к другу по имени-отчеству и на «вы», — улыбается Романа.

— Дедушка умер 28 февраля, — уточняет Константин. — Похоронили его на Южном кладбище, помянули. Бабушке стало плохо. Я вызвал такси, чтобы везти ее из опустевшей квартиры к дочери. Ангелина Ефремовна села в машину: «Костя, скажи таксисту, пусть покатает меня немножко — я так давно не видела город…» Два часа мы ездили по центру. На Невском проспекте, на набережной Невы, на Васильевском острове она просила остановиться, долго смотрела в окно и о чем-то думала…

— Смерть дочерей Любы, Анны, Веры от мамы уже скрывали: берегли ее, — поясняет Ангелина Константиновна. — Но мне кажется, несмотря на наши ухищрения и старания, она все равно материнским сердцем чувствовала утрату.

Внук Костя и внучка Романа, а также дочери Ангелины Ефремовны знали про мамин блокадный дневник. Читала его только Анна.

— Никто из нас, даже теоретически, эту рукопись выкинуть не мог, — не допускает сомнений Константин. — В нашей семье — культ Мамы. Но я хорошо помню, как 10 лет назад, накануне 55-летия Победы в Великой Отечественной войне, моя тетка Анна Константиновна (младшая дочь бабушки) отправила дневник в редакцию газеты «Вечерний Ленинград». Она хотела сделать матери подарок и искренне верила, что этот документ, если его напечатают, будет интересен многим. Тем не менее дневник опубликован не был. Ответ нам так и не пришел. А этой весной рукопись нашли на свалке…

— Я читала дневник и как бы снова слышала бабушкин голос, ее слова, выражения, интонации. То, что я впитывала с раннего детства, на чем я выросла, чем до сих пор дышу. Надеюсь, что эта исповедь многим поможет понять, что пережили наши отцы и деды в войну, в блокаду, — Елена заплакала.

— Я знал кое-что из этого раньше. Однако я даже не думал, что бабушка могла такое писать, — поражен Константин. — Она открылась мне как очень мужественный человек. Настоящий боец. Человек с большой буквы…

Прямая речь

Ангелина Романова (Шамова):

— Мама любила готовить и всегда наготавливала горы. Пирожки, например, они с папой пекли ведрами. Как-то на даче мама (уже в преклонном возрасте) напекла несколько ведер пирожков с картошкой и с капустой. А рядом наемные рабочие строили соседям дачу. Мама вышла во двор, зовет всех кушать и строителей зовет: «Идите, идите к нам! У нас — много!»

Константин Шамов:

— Папа рассказывал мне про тот случай, когда его мама (моя бабушка) нашла их — его пятилетнего и семилетнего Кронида — пьяными. Просто кто-то им сказал, что если в водку накрошить хлеба и съесть это, как суп, то будешь сытый, и очень долго… А та крупа, которую бабушка в 1942 году выменяла на хлеб на Сенном рынке и долго варила, оказалась с толченым стеклом. Так она и не накормила в тот день детей кашей…

Романа Романова:

— Бабушка всегда хотела построить большой дом, чтобы в нем собиралась вся большая семья, и говорила: «Я сама построю, это легко, кирпичи есть…»

Елена Жиро-Витушкина:

— Однажды в моем детстве бабушка ехала к нам (мы с родителями жили отдельно), везла с собой нарциссы — и вдруг стала раздавать их охапками прохожим: «Берите! Радуйтесь! Счастья вам!» Вот такой она была… В детстве я думала, что все так живут — у всех большие семьи: дедушки, бабушки, дяди, тети, двоюродные братья и сестры… В выходные и праздники — семейные сборища с пирогами… И я думала, что так будет всегда…
Изображение


Аватара пользователя
Человек
Проверенный
Проверенный
Сообщений: 5169
Стаж: 10 лет 2 месяца
Репутация: 118
Имя: Имя
Местонахождение: СССР
Благодарил (а): 1837 раз
Поблагодарили: 4132 раза

#2

МАШКА писал(а): «Моя исповедь...»

Подробный дневник блокадницы Ангелины Ефремовны Крупновой-Шамовой найден в Санкт-Петербурге на городской свалке. Обнаружившие его пенсионеры передали уникальный документ в редакцию «Новой».
Обидно другое. Блокадный Ленинград продолжается.
Аватара пользователя
всадник
Старожил
Старожил
Сообщений: 837
Стаж: 8 лет 6 месяцев
Репутация: 15
Имя: Андрей
Благодарил (а): 2954 раза
Поблагодарили: 658 раз

#3

Волк, что ты имеешь в виду?
Моя матушка тоже в Питере всю блокаду провела: в госпитале асистировала на операциях, по ночам на крышах домов дежурила сбрасывая зажигалки при бомбежках и тоже дневник вела...такая тонкая школьная тетрадка с докладками новых, уже более коротких записей, на маленьких обрывках бумаги от газет...
Аватара пользователя
Человек
Проверенный
Проверенный
Сообщений: 5169
Стаж: 10 лет 2 месяца
Репутация: 118
Имя: Имя
Местонахождение: СССР
Благодарил (а): 1837 раз
Поблагодарили: 4132 раза

#4

всадник писал(а): Волк, что ты имеешь в виду?
Моя матушка тоже в Питере всю блокаду провела: в госпитале асистировала на операциях, по ночам на крышах домов дежурила сбрасывая зажигалки при бомбежках и тоже дневник вела...такая тонкая школьная тетрадка с докладками новых, уже более коротких записей, на маленьких обрывках бумаги от газет...
У меня тоже бабушка блокадница и она ...................................
почитай внимательней мой пост.
"найден на городской свалке пенсионерами"
пенсионеры должны сидеть на лавках или сажать клубнику на даче, а лучше путешествовать по миру, но не как не рыться на городской свалке.
Аватара пользователя
IHHA
Почетный Ветеран
Почетный Ветеран
Сообщений: 3066
Стаж: 11 лет 10 месяцев
Репутация: 77
Имя: Инна
Местонахождение: Ростов-на-Дону
Благодарил (а): 2247 раз
Поблагодарили: 3126 раз

#5

Поражаюсь таким людям: вести дневник, когда вокруг смерть, голод, война. А потом перечитывать, как умерли собственные дети, родители - каждый раз бередить и без того не заживающие раны. Но такие записи нужны нам. Чтобы помнили...
Люди - они как книги: буквы одни и те же, но содержание разное.
Аватара пользователя
Дмитрий705
Постоялец
Постоялец
Сообщений: 194
Стаж: 8 лет
Репутация: 6
Имя: Дмитрий
Благодарил (а): 76 раз
Поблагодарили: 279 раз

#6

МАШКА писал(а): А 26/VII умер Феденька, Федор Константинович. Я его взяла из яслей уже безнадежного. Умирал, как взрослый. Вскрикнул как-то, глубоко вздохнул и выпрямился…
На секунду представил... Ни дан Бог. У самого детишки мал мала меньше.
Аватара пользователя
Кривянин
Ветеран
Ветеран
Сообщений: 1785
Стаж: 8 лет 11 месяцев
Репутация: 66
Имя: Женёк
Благодарил (а): 918 раз
Поблагодарили: 1626 раз

#7

Раз тут зашел такой разговор, поддержу мысль волка :-)
Долго не мог найти эту картинку, но нашел!
Дневник блокадницы найденный на свалке - .jpg
Аватара пользователя
Style2
Пользователь
Пользователь
Сообщений: 74
Стаж: 7 лет 11 месяцев
Репутация: 4
Имя: Жека
Местонахождение: Ставрополь
Благодарил (а): 29 раз
Поблагодарили: 65 раз
Контактная информация:

#8

Я не синтементальный но подступил ком к горлу и слеза. ППЦ
Аватара пользователя
Кривянин
Ветеран
Ветеран
Сообщений: 1785
Стаж: 8 лет 11 месяцев
Репутация: 66
Имя: Женёк
Благодарил (а): 918 раз
Поблагодарили: 1626 раз

#9

Вторую картинку найти так и не смог....
Аватара пользователя
IHHA
Почетный Ветеран
Почетный Ветеран
Сообщений: 3066
Стаж: 11 лет 10 месяцев
Репутация: 77
Имя: Инна
Местонахождение: Ростов-на-Дону
Благодарил (а): 2247 раз
Поблагодарили: 3126 раз

#10

Кривянин писал(а): Вторую картинку найти так и не смог....
Да суть понятна. :(
Люди - они как книги: буквы одни и те же, но содержание разное.
Ответить
  • Похожие темы
    Ответы
    Просмотры
    Последнее сообщение

Вернуться в «Статьи»