Изображение
Общайся на форуме и получи денежный приз! Подробнее

Войско Кубанское Игнатово Кавказское" Сень Дмитрий Влад

El jaguar

#1

"Войско Кубанское Игнатово Кавказское":
исторические пути казаков-некрасовцев
(1708 г. - конец 1920-х гг.)

Предлагаемое монографическое исследование - первое в отечественной науке комплексное исследование основных вопросов исторического прошлого некрасовских казаков в период с 1708 г. до конца 1920-х гг. Базируется на широком круге архивных и опубликованных источников, значительная часть которых впервые вводится в научный оборот. Рассматривается ряд спорных вопросов - историчность первого Кубанского казачьего войска, определение понятия "некрасовцы", периодизация некрасовской истории и т.д.

Адресуется ученым, преподавателям, аспирантам, студентам и широкому кругу читательской аудитории, интересующейся историей российского казачества, старообрядчества.

Автор: Сень Дмитрий Владимирович, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и культурологии Кубанского государственного университета.

На данном сайте размещена первая глава монографии, а так же приведены библиографические данные печатного издания.


Рецензенты:
Н.А. Мининков, доктор исторических наук, профессор (РГУ)
А.Ю. Рожков, кандидат исторических наук, доцент (КГУКИ)

Под редакцией В.Н. Ратушняка, доктора исторических наук, профессора, В.И. Черного, кандидата исторических наук, профессора

Сень Дмитрий Владимирович

"Войско Кубанское Игнатово Кавказское": исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. - конец 1920-х гг.). Краснодар. Изд-во КубГУ. 2001. 385 с.

ISBN 5-8209-0029-4 УДК 947 (470.62) ББК 66.3 (235.7)

© Кубанский государственный университет, 2002
© Сень Д.В., 2002

Оглавление книги

Введение

Глава 1. Казаки-некрасовцы в Крымском ханстве
1.1. Причины и предпосылки появления донских казаков на Кубани в 1708 г.
1.2. Определение понятия "некрасовцы"
1.3. Кубанское казачество: условия формирования, пополнения, развития
1.4. Кубанские казаки-некрасовцы в социально-экономической и военно-политической структуре Крымского ханства

Глава 2. Жизнь казаков-некрасовцев в Османской империи во второй половине XVIII - начале XX вв.
2.1. Казаки-некрасовцы в Подунавье
2.2. Казаки-некрасовцы на побережье Эгейского моря и в азиатской Турции

Глава 3. Иммиграция некрасовских казаков из Турции в Россию (1910-е-1920-е гг.)
3.1. Причины иммиграции и ее первый этап: 1910 - начало1920-х гг.
3.2. Казаки-некрасовцы в Советской России и СССР в1920-е гг.

Заключение
Библиографические ссылки
Список использованных источников и литературы
Приложение

© Сень Д.В., Кубанский государственный университет, 2002


El jaguar

#2

Введение

Актуальность предлагаемого монографического исследования вызвана тем обстоятельством, что некрасовские казаки, внесшие весомый вклад в обогащение восточнославянской культурной традиции (своими преданиями, сказками, песнями и т.п.), оставались до последнего времени одной из наименее изученных групп казачества. Современные научные исследования, посвященные вопросам северо-кавказской истории, становятся сегодня все более основательными. Немаловажное значение в данном процессе отводится казаковедению - довольно молодому направлению научной мысли в Российской Федерации, занимающемуся комплексным изучением исторического прошлого, новейшей истории и культуры российского казачества. Развитие казаковедения не в последнюю очередь следует связывать с начавшимся в конце 1980-х гг. так называемым возрождением казачества, объективно способствовавшим расширению тематических изысканий. Однако в силу ряда конъюнктурных причин многие аспекты казачьей истории и культуры замалчивались, либо намеренно искажались. Один из таких аспектов - пребывание казаков за пределами Российского государства, зачастую сопровождавшееся враждебным к ним отношением. Некрасовские казаки-старообрядцы (как составная первого Кубанского казачьего войска) на протяжении веков испытывали по отношению к российскому царизму особого рода неприязнь и недоверие, став в XVIII в. врагами России. Изучение их истории поможет, таким образом, более детально, конкретно охарактеризовать природу казачества в целом, развитие которого, не всегда, как это выясняется, связано с российским фактором, российскими государственными интересами.

Характеризуя актуальность исследования, следует упомянуть о том, что историография за время изучения прошлого казаков-некрасовцев (XIX-XX вв.) не только обогатилась явными достижениями, но и стала характеризоваться неверно истолкованными вопросами казачьей истории. Следовательно, назрела проблема качественного пересмотра многих событий "некрасовской эпопеи".

Кроме того, актуальность работы обусловлена и тем, что в условиях обострения межнациональных отношений в РФ (зачастую связанных с процессом мифологизации истории), особое значение в разрешении проблем имеет постижение исторического опыта русского народа, особенностей его взаимоотношений с другими этносами. Некрасовские казаки, как своеобразная этноконфессинальная группа русского народа, явили собой пример гибкости, последовательности во взаимоотношениях с мусульманскими народами Крымского ханства и Османской империи, пример векового с ними сосуществования.

С учетом основных этапов этнокультурного развития казаков-некрасовцев и ареалов их пребывания в эмиграции область исследования представлена территорией Крымского ханства (правобережье Кубани), Закубанья, Османской империи (европейская и азиатская Турция), Российского государства (Грузия, Подонье и Кубань).

Хронологические границы исследования охватывают период с 1708 г. до конца 1920-х гг. Нижняя граница исследования связана с тем фактом, что именно в 1708 г. началась история донских казаков как некрасовцев (кубнаских казаков), вызванная их уходом во время подавления Булавинского восстания на территорию Крымского ханства. Верхняя граница обусловлена, во-первых, прервавшейся (вплоть до 1960-х гг.) в 1920-е гг. иммиграцией некрасовцев из Турции в Россию (СССР) и, во-вторых, тем обстоятельством, что именно в 1920-е гг. сформировались основы нового образа жизни некрасовских казаков - уже как членов советского общества.

Поскольку историческое прошлое казаков-некрасовцев стало изучаться в XIX в., то приоритет в "открытии" темы принадлежит дореволюционным исследователям. Наиболее заметной работой стала монография П.П. Короленко "Некрасовские казаки. Исторический очерк, составленный по архивным и печатным материалам" [1], основанная на богатом историческом (в т.ч. архивном) материале и описывающая прошлое казаков вплоть до конца 1890-х гг. Основное внимание уделено в ней военно-политической истории некрасовцев, причем трактовка многих сюжетов которой обусловлена неприязненным отношением П.П.Короленко к этим казакам, как "изменникам". Исследователь обнаружил и ввел в научный оборот немало новых первоисточников, последовательно описал пребывание некрасовских казаков на территории Крымского ханства, указал на основные периоды в их истории. Вместе с тем ученый некритически отнесся к отождествлению некрасовцев со старообрядцами-липованами, вследствие чего события их жизни ошибочно были отнесены к некрасовской истории. Не рассмотрены в книге вопросы хронологии и географии некрасовских поселений на Кубани, первой волны эмиграции казаков в Османскую империю (до 1756 г.), присоединения некрасовцев к единоверию, признания ими Белокриницкого священства, весьма поверхностно освещено пребывание некрасовцев в европейской Турции, участие казаков в русско-турецких войнах. Одной из первых работ в данной области казаковедения следует считать, по-видимому, статью анонимного автора Б-ва "История о некрасовцах" (1828 г.) [2], в которой было высказано мнение о том, что впервые царизм выдвинул предложение казакам вернуться в Россию в правление императрицы Анны Ивановны. В этой работе прозвучало важное заявление о неоднозначном содержании понятия "некрасовцы". Таким образом, несмотря на ограниченный объем публикации, работа Б-ва и сегодня сохраняет свою актуальность. Жизнь казаков-некрасовцев на Кубани, в дельте Дуная, Анатолии, вопросы их военной истории, взаимоотношений с народами Османской империи получили свое освещение в трудах И.А. Андреева, П.Г. Буткова, Ф.К. Вовка, М.В. Вронченко, М.П. Ганько, И.И. Дмитренко, М.Б. Карского, В. Ламанского, В.Ф. Минорского, Ж. Потоцкого, П.М. Саковича, А.А. Скальковского, анонимных авторов - М-ко и Затерянного; А. Фабра, М. Чайковского и др. [3]. В.Ф. Минорский (1902 г.) попытался систематизировать накопленный к тому времени исторический материал, выявить сильные и слабые стороны современной автору темы отечественной историографии. В книге М.Б. Карского жизнь некрасовских казаков хотя и освещена в значительных хронологических границах (XVIII-XIX вв.), но содержит в себе немало элементов художественного повествования, что, безусловно, снижает ее научную значимость. Остальные исследования характеризуются, главным образом, превалированием в них описательного подхода, обширными историческими лакунами при изучении прошлого казаков-некрасовцев. Весьма основательным является исследование Н.И. Субботина "История Белокриницкого священства по смерти инока Павла"[4], в котором, в частности, рассмотрены вопросы религиозной жизни некрасовцев, неудачных попыток старообрядческих иерархов добиться признания казаками Белокриницкого священства. По преимуществу автор пользовался доступной ему перепиской белокриницких священников, обойдя, к сожалению, стороной причины и события признания некрасовцами Белокриницкой церковной иерархии (конец 1870-х гг.). П.И. Мельников осветил в работе "Старообрядческие архиереи" неизвестную до того в науке деятельность на Кубани в 1750-х гг. cтарообрядческого епископа Анфима, приехавшего туда по инициативе некрасовцев [5]. При этом автор не пытался определить причины столь благоприятного проживания некрасовцев на территории Крымского ханства, хотя в целом это исследование носит чрезвычайно важный для ответа на данный вопрос харктер. Журнальный "Очерк истории старообрядчества в Добрудже"[6] содержит в себе беглый обзор некрасовской истории, начиная с 1708 г. по 1840-е гг., когда М. Чайковский пытался привлечь казаков к насильственной службе в особых формированиях. Однако кубанский период прошлого некрасовцев оказался в нем изученным крайне поверхностно, а отсутствие научного определения понятия "некрасовцы" привело к отнесению "на счет" некрасовцев событий из жизни старообрядцев-липован. Интересны работы "Чужинца" [7], описывающие влияние идей так называемого казакофильства (XIX в.) на жизнь казаков-некрасовцев в Османской империи, негативную роль липован в лишении некрасовцев прав казачьего положения. Отдельные (как правило, небольшие по объему) сюжеты из прошлого казаков-некрасовцев находим в исследованиях, связанных с историей Кубанского казачьего войска, донского казачества (в том числе Булавинского восстания), запорожского казачества, старообрядческого населения Османской империи и т.п. В этой связи следует сказать о трудах В.Б. Броневского, Н. Краснова, П.С. Палласа, И.Д. Попко, инока Парфения, анонимного автора П.Д., Ржевусского, С.М. Ризы, А.И. Ригельмана, В.Д. Смирнова, В.Д. Сухорукова, Ф.А. Щербины и др. [8]. Однако в большинстве этих работ "некрасовская тема" звучала лишь в виде констатации появления в 1708 г. на Кубани определенной по численности (а цифры приводились авторами самые разные) группы донских казаков, априорных утверждений о местах их первоначального поселения. Но все же отечественная историография развивалось в направлении накопления фактического материала, с сохранением, правда, основательных исторических лакун. Слабоизученными остались аспекты участия казаков в русско-турецких войнах XVIII-XIX вв., их хозяйственной жизнедеятельности в Крымском ханстве и Османской империи, иммиграции некрасовцев из Турции в Россию в начале XX в. и т.д. То же самое наблюдается в части вопросов теоретического характера: определения понятия "некрасовцы", историчности первого Кубанского казачьего войска, причин ухода донских казаков в 1708 г. на Кубань и эмиграции казаков с территории Крымского ханства в Османскую империю, а также их иммиграции из Турции в Россию и т.д. Однако некоторые трактовки исследователей XIX- начала XX в. сохраняют важное научное значение и по сей день. Например, понимание Ф.А. Щербиной общности воззрений некрасовцев и татар в главнейших вопросах "имущественного и международного права"; обоснование Ф.К. Вовком борьбы задунайских запорожцев за жизненное пространство (захват выгодных в географическом смысле земель) как основной причины их вражды с некрасовцами; высказывания ряда авторов о необоснованности отождествления некрасовских казаков с липованами (дунаками); вывод П.П. Короленко о "благоденствии" некрасовских казаков на территории Крымского ханства. Заслуга всех перечисленных исследователей состоит и в том, что они обратили внимание на почти неизвестную тогда судьбу кубанских казаков-некрасовцев, положили начало сбору исторического (архивного), этнографического материала, способствуя дальнейшему расширению соответствующих изысканий. Без работы П.П. Короленко трудно сегодня представить сколь-либо серьезное исследование по некрасовской истории. Возможно, именно возросшим интересом к такого рода публикациям (и, следовательно, к самим казакам) в немалой степени были обусловлены неоднократные поездки российских подданных в XIX-XX вв. на озеро Майнос, где проживали некрасовцы, начиная с первой четверти XIX в. Можно констатировать, что ученые XIX - начала XX в. внесли основополагающий вклад в изучение истории и культуры некрасовских казаков.

Отечественная историография новейшего времени не располагала до последгнего времени ни одним монографическим (комплексным) исследованием по данной проблеме. Одной из первых обзорных работ по некрасовской истории является статья филолога М.А. Полторацкой [9], написанная в 1938 г. и отличающаяся весьма поверхностным рассмотрением вопроса. Следующим по времени специальным исследованием стала работа выдающегося отечественного ученого-фольклориста Ф.В. Тумилевича "Казаки-некрасовцы. К истории антифеодального движения на Дону и Кубани" (1958 г.) [10], главными особенностями которой являлось следующее: 1) использование материалов некрасовского фольклора в качестве исторического источника и 2) необоснованная, на наш взгляд, трактовка автором "некрасовского движения на Кубани" как 4-го периода Булавинского восстания. К тому же ученый неверно определил даты иммиграции некрасовцев из Турции в Россию (в первой трети ХХ в.), ошибочно утверждал, что наделение казаков землей на Кубани (после их переселения туда из Грузии в 1918 г.) произошло при советской власти и что Кубанская Рада считала некрасовцев бунтовщиками. Вместе с тем нельзя не сказать о других работах Ф.В. Тумилевича, посвященных культурному наследию некрасовских казаков [11], без которых отечественная историография в данной области, вне всякого сомнения, была бы беднее. Статья И.В. Смирнова [12] выделяется вниманием автора к личности И. Некрасова, стремлением определить качественно новые этапы в истории казаков-некрасовцев. Тем не менее, несмотря на обширность исследуемых в этой журнальной статье проблем, все они оказались рассмотренными поверхностно. В совместной работе Н.Г. Волковой и Л.Б. Заседателевой [13] обоснованной критике была подвергнута дата 1740 г. как время первого переселения некрасовцев в европейскую Турцию, введены в научный оборот некоторые новые источники, освещены неизвестные до того сюжеты иммиграции казаков-некрасовцев из Турции в Россию. К сожалению, авторы, как и подавляющее большинство исследователей, неверно отождествили казаков-некрасовцев с липованами, вследствие чего ряд вопросов некрасовской истории оказался истолкованным неверно. В.И. Шкуро [14] обратил внимание на факт существования на кубанской земле в ХVIII в. Кубанского казачьего войска, высказал предположение о первоначальном поселении некрасовцев в междуречье Кубани и Лабы, первым обнаружил материалы о наделении казаков землей в 1919 г. Кубанским краевым правительством. Однако мнение этого автора о причастности казаков-некрасовцев к образованию Усть-Дунайского Буджакского войска является бездоказательным, как не имеют под собой основания отдельные в ХХ в. случаи иммиграции из Турции и Румынии якобы некрасовских казаков, приводимые В.И. Шкуро. Некоторые сюжеты из военной истории некрасовцев осветили Н.Ю. Селищев и С.А. Козлов [15], труды которых по истории российского казачества носят в некоторой своей части обобщающий характер. Важное научное значение имеют работы А.Д. Бачинского, посвященные пребыванию некрасовских казаков в дельте Дуная (XVIII в.), их взаимоотношениям с задунайскими запорожцами [16]. Однако исследователь оставил без должного внимания причины, приведшие к появлению некрасовцев в данном регионе. "Дунайский" же период в истории некрасовских казаков нашел свое отражение в исследованиях А.Т. Павлишина, А.А. Пригарина [в1]. В статье И.А. Анцупова [в2] содержится интересный и дискуссионный вместе с тем материал о пребыании неркасовцев в Поднестровье (XVIII в.). Содержательная и удачная в целом статья А. Москетти-Соколовой [2.2] посвящена изучению одной их сложнейших проблем - соотношению содержательной части терминов "липоване" и "некрасовцы". Некоторые вопросы из истории некрасовцев на территории Крымского ханства, Османской империи, их иммиграции из Турции рассматривали в своих исследованиях Ф.В. Тумилевич, Н.Е. Грысык, О.К. Сердюкова, А.К. Рабчевская [17]. Особую ценность представляет труд О.К. Сердюковой, доказавшей генетическую связь некрасовского говора с верхнедонскими говорами. Вместе с тем следует отметить, что упоминавшиеся ранее особенности всех этих диссертационных исследований обусловили то обстоятельство, что события социальной и военно-политической истории казаков освещались попутно, как фон, это привело, естественно, к их фрагментарному изучению. Н. Жуковский [Н.П. Галичий], написавший книгу "На дипломатическом посту", коснулся в ней роли В.П. Потемкина, сыгравшего весьма позитивную роль в переселении некрасовцев в Россию (1920-е гг.) [18]. Этнокультурные особенности казаков-некрасовцев (помимо Ф.В. Тумилевича и других упоминавшихся ранее филологов) изучали Е. Аракельян, Т.И. Сотников, К.К. Удовкина, Г.Л. Щеулина, А.А. Хидешели [19], а Т.Н. Абрамова плодотворно занимается этим и поныне [20]. Необходимо сказать о довольно основательном круге исследований, посвященных истории Булавинского восстания, в которых говорится о некрасовцах, как донских казаках - его участниках, затрагивающих также аспекты их ухода с Дона на Кубань, количественного состава, первых годах пребывания на территории Крымского ханства [21]. Краткую историю казаков-некрасовцев содержат различные энциклопедии и энциклопедические словари [22], а также крупные коллективные монографии: "Дон и Степное Предкавказье" (1977 г.), "История народов Северного Кавказа" (1988 г.), "Очерки история Кубани с древнейших времен по 1920 г." (1996 г.) [23]. Отметим также ряд довольно многочисленных работ научно-популярного характера, авторы которых - А.П. Богданов, В.И. Буганов, В.Б. Виноградов, В.П. Громов, О. Шаповалов, Ю. Немиров, И. Люшин, О. Лобов, В. Олиянчук, В. Медведева, В. Севский и др. [24] - приводят весьма интересные этнографические материалы. Некоторые из этих исследователей (например, В.И. Буганов) склонны идеализировать поступки казаков-некрасовцев, как людей, выступавших против России и живших на территории враждебных России государств; другие (например, В.Б.Виноградов), оправданно считая некрасовцев врагами Российского государства, акцентировали внимание на сознательности совершаемых ими весьма жестоких по своим последствиям деяний, в т.ч. числе в отношении подданных России. Принципиально важное и, методогически значимое, пожалуй, значение, имеют для изучаемой темы статьи О.Г. Усенко и Б. Боука [в3], в которых убедительно показано начало процесса складывания войсковой организации кубанских казаков, системы их взаимоотношений с крымскими ханами.

Отечественная наука новейшего времени объективно внесла, таким образом, определенно новое в изучение прошлого казаков-некрасовцев, причем ее представители активно занимались расширением источниковой базы исследований. Впрочем, ни один из основных вопросов некрасовской истории (за исключением, пожалуй, пребывания на Кубани "старых" казаков и расселения некрасовцев по территории дельты Дуная, их взаимоотношений с задунайскими запорожцами), не получил сколь-либо серьезного (основательного) изучения в советской (и предшествующей автору постсоветской) науке. Практически на прежнем (достигнутом в дореволюционной науке) исследовательском уровне осталось изучение пребывания казаков на территории Крымского ханства, их переселения с Кубани и Закубанья в Османскую империю (в том числе азиатскую Турцию), вопросов их военной, религиозной и хозяйственной жизни в эмиграции. Почти полностью не изучены теоретические аспекты темы, включая определение понятия "некрасовцы", причинно-следственные связи при описании событий "некрасовской эпопеи" и т.д.

Из эмигрантской (казачьей) литературы выделяется труд A.К. Ленивова [25], отличающийся апологетикой казаков-некрасовцев, вводом в научный оборот новых источников, обширным их цитированием, а также освещением ряда неизвестных вопросов истории казаков-некрасовцев в ХХ в., включая их иммиграцию в Россию (СССР). В другой работе того же автора [26] даются основные характеристики первого Кубанского казачьего войска, включая права и обязанности его членов по отношению к турецким султанам. В статье полковника Федорова [27] можно выделить следующее: отстаивание тезиса об историчности самого Кубанского казачьего войска, упоминание прозвища И. Некрасова - "Будьян", утверждение того, что этот атаман был убит во время штурма Анапы русскими войсками в русско-турецкую войну 1734-1739 гг., локализация автором войскового центра сначала на Кара-Кубанском острове, а затем - в Анапе, которую казаки разбили "на такое же число станиц, как и Черкасск на Дону, с теми же самыми названиями" [28].

И, наконец, имеется ряд исследований в турецкой историографии (работы К. Карпата, Х. Юлькена, Б. Хинчера, М. Эроза, З. Финдикоглу [29]), в которых историческое прошлое некрасовских казаков изучалось преимущественно на основании источников турецкого происхождения, что позволяет сравнивать различные характеристики казаков-некрасовцев, зафиксированные в других (в том числе восточнославянского происхождения) источниках и трудах нетурецких авторов.

Итак, несмотря на имеющиеся в науке труды по истории и культуре некрасовских казаков, ни один из них не может претендовать на роль комплексного и обобщающего исследования. В большей степени они характеризуются описательным подходом в освещении событий некрасовской истории, нежели научным (теоретическим) осмыслением накопленного фактического материала. В данной области казаковедения из работы в работу "кочуют" весьма существенные исторические и историографические ошибки (мифические даты хронологии, отождествление некрасовцев с липованами и т.п.). Вплоть до последнего времени некрасовская история содержала в себе немало "белых пятен", включая аспекты взаимоотношений казаков с российским царизмом, крымскими ханами, социальной организации кубанских казаков, их этнокультурного развития, неоднократных волн казачьей миграции, иммиграции и т.п. К тому же многие авторы даже не пытались увидеть во всех событиях истории этих "вечных странников" судьбы живых людей. А ведь задача историка, как писал Л.П. Карсавин, заключается в "постижении и изображении необходимого процесса развития человечества в его социально-психологической деятельности через посредство переживания" [30]. Вместе с тем, говоря о недостатках в предшествующей историографии, мы отмечаем громадный задел, сделанный ее представителями, послуживший базой для дальнейших научных изысканий, без которого невозможно всеобъемлющее познание прошлого казаков-некрасовцев. Всеобъемлющий анализ отечественной и зарубежной историографии, источниковой базы, многолетеняя архивная работа позволили автору настоящего издания опубликовать в 2001 г. первое издание книги, уже получившей отклики в научной периодике [в4].

Источниковую базу монографии составили письменные источники. Использовались, в частности, неопубликованные документы, извлеченные из фондов центральных архивов: Российского государственного архива древних актов в г. Москве (РГАДА); Архива внешней политики Российской империи в г. Москве (АВПРИ); Государственного архива Российской Федерации в г. Москве (ГАРФ); Архива внешней политики Российской Федерации в г. Москве (АВПРФ). Немаловажными оказались документы, обнаруженные автором в фондах двух региональных архивов: Государственного архива Краснодарского края в г. Краснодаре (ГАКК) и Государственного архива Ростовской области в г. Ростове-на-Дону (ГАРО), а также научных архивов двух музеев - Ростовского областного музея краеведения в г.Ростове-на-Дону (РОМК) и Краснодарского государственного историко-археологического музея-заповедника (КГИАМЗ). Из собрания РГАДА были использованы материалы следующих фондов: Сношения России с Турцией (Ф. №89), Сношения России с Крымом (Ф. №123), Кабинет министров (Ф. №177), Ф. №111. Изученные автором материалы АВПРИ хранятся в следующих его фондах: Кабардинские, черкесские и другие дела (Ф. №115), Сношения России с Турцией (Ф. №89), Турецкий стол (Новый) (Ф. №149), Дела Азиатского департамента МИД (Ф. №161/4), Российское императорское посольство в Константинополе (Ф. №180). Из фондов ГАРФа использовались материалы лишь одного - Канцелярия донского атамана А.П. Богаевского (Ф. №6461). Документы, обнаруженные в АВП РФ, хранятся в фонде №132 (Референтура по Турции). Из фондов ГАРО наибольший интерес представляют следующие: личный фонд Х.И. Попова (Ф. №55), Северо-Кавказское районное переселенческое управление при краевом земельном управлении (Ф. №Р-2607), Азово-Черноморское краевое земельное управление (Ф. №Р-1390), Донское окружное земельное управление окружного исполкома (Ф. №Р-2563), Краевой экономический Совет Юго-Востока России (Ф. №Р-3758). Используемые материалы ГАККа содержатся в следующих фондах: Канцелярия наказного атамана Черноморского казачьего войска (Ф. №249), Войсковая канцелярия Черноморского казачьего войска (Ф. №250), Канцелярия Черноморского губернатора (Ф. №468), Кубанская областная чертежная (Ф. №574), Канцелярия Кубанского краевого контролера (Ф. №Р-2); Канцелярия Совета Кубанского краевого правительства (Ф. №Р-6), Отдельский отдел труда исполкома Тимашевского Совета рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов (Ф. №Р-109), Краснодарский отдельский отдел управления Краснодарского исполкома Совета рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов (Ф. №Р-382), Приморско-Ахтарский станичный революционный комитет (Ф. №Р-636), Приморско-Ахтарский городской волостной исполнительный комитет (Ф. №Р-581), Исполком Приморско-Ахтарского районного Совета депутатов трудящихся ст-цы Приморско-Ахтарской Краснодарского края (Ф. №Р-577). В научном архиве РОМК выявлены документы в Ф. №2, а в научном архиве КГИАМЗ - дневник А.М. Коломийца (Д.58).

Основвную массу этих материалов составляют официальные документы (в том числе делопроизводственная документация) - ордера, предписания, отписки, отчеты, деловая переписка, прошения, донесения, записи допросов и т.п. Интересны отписки донских казаков, доношения донской войсковой старшины, донских атаманов (XVIII в.), адресованные российским императорам и императрицам и затрагивающие аспекты военной истории некрасовцев, их участия в русско-турецких войнах. Прошения представлены, в частности, документами, в которых некрасовцы, изъявляя согласие на переселение в Россию (XIX-XX вв.), просили царские власти о даровании на то разрешения; некрасовскими же просьбами, адресованными в Российское императорское посольство в Стамбуле (начало XX в.) об обеспечении их ходоков деньгами, паспортами и билетами - для проезда в Россию и обратно; об освобождении их от воинской повинности, о содействии в переселении казаков в Россию. Ряд прошений касался наделения некрасовцев землей в 1919 г., адресуясь в различные ведомства Кубанского краевого правительства; другие прошения помогают осветить хозяйственную, общественную жизнь казаков в Советской России. В ордерах и рапортах XVIII в. (составителями и адресатами которых являлись З. Чепега, С. Белый, К.И. Габлиц, И.Ф. Бринк, А.А. Прозоровский и другие представители Черноморского казачьего войска и российского командования), затрагивались вопросы военной операции против некрасовцев в 1777 г., нападений казаков из Закубанья на черноморские пикеты, захвата некрасовцами в плен российских подданных. Записи допросов содержат в себе показания пойманных черноморцами некрасовских казаков и липован, некрасовцев, добровольно перешедших на российскую сторону; донских казаков, солдат, которые сообщали о намерении разного рода российскоподданных бежать на Кубань. Обширный корпус первоисточников знакомит с деловой перепиской (XVIII-XX вв.) представителей различных властных, дипломатических и иного рода структур (Российского императорского посольства в Стамбуле, Священного Синода РПЦ, Коллегии иностранных дел, Сената, российских губернских канцелярий, Российского генконсульства в Стамбуле, Народного комиссариата иностранных дел СССР, Народного комиссариата земледелия СССР, Приморско-Ахтарского РИКа и т.д.), осуществлявшейся, кстати, не только по степени соподчиненности этих органов. В этих документах отразились самые разные стороны жизни некрасовских казаков в XVIII - первой трети XX в., включая неизвестные ранее аспекты их проживания на территории Крымского ханства, попыток России добиться возвращения казаков из эмиграции, их взаимоотношений с правящими ханами, местными народами, российским царизмом, участия казаков-некрасовцев в русско-турецких войнах, развития связей с Российским императорским посольством в Стамбуле, поиска некрасовскими ходоками подходящих для поселения в России мест, их иммиграции из Турции в Россию, географии расселения некрасовцев по территории Российского государства, взаимоотношений с органами советской власти. В незначительной степени здесь присутствуют документы личного происхождения (например, отчет А.М. Коломийца о поездке к казакам в хут.Новонекрасовский в 1947 г., содержащий в себе этнографический материал и зафиксировавший особенности этнического самосознания некрасовцев). По своему уникальной стала находка в фондах АВПРИ и архиве РОМК оттисков войсковой печати кубанских казаков-некрасовцев, содержащей надпись: "Войска Кубанскаго Игнатов Кавказскаго". Интересны посемейные списки некрасовцев, переселившихся из Грузии на Кубань в 1918 г. (ГАКК. Ф. №574). Документы того же фонда (главным образом, делопроизводственная документация: переписка представителей Кубанской областной чертежной, Ведомства земледелия Кубанского краевого правительства и т.п.) помогли автору установить, что наделение некрасовцев землей произошло при активном в том участии Кубанского краевого правительства и Кубанской Рады (1919 г.), а не органов советской власти, как это считалось ранее. Немаловажными для понимания позиции России и крымских ханов в отношении беглых казаков являются материалы миссии дворянина В. Блеклого к хану Девлет-Гирею II в 1709 г. (РГАДА. Ф. №123). Отметим также, что подавляющая часть использованных в книге архивных материалов впервые вводится в научный оборот.
El jaguar

#3

Важное значение при создании настоящего исследования имели опубликованные источники. Ввиду многочисленности составляющих данного корпуса выделим их в четыре группы: 1) законодательные акты, содержащиеся в следующих изданиях - "Полное собрание законов Российской империи" (Собр. 2) [31], "Архив Государственного Совета" [32], "Высочайшие рескрипты императрицы Екатерины II ..." [33]. Главным образом в них идет речь о закреплении (изменении) государственно-правового статуса некрасовских казаков, согласии центральных органов на переселение некрасовцев в Российскую Империю; 2) делопроизводственная и иного рода документация (заключающая в себе отчеты, ордера, предписания, приказы, прошения, донесения с театров военных действий, записи допросов и т.п.), содержащаяся в многочисленных сборниках, либо журнальных тематических подборках, к примеру: "Акты, относящиеся к истории Войска Донского, собранные ген.-майором А.А. Лишиным" [34], "Архив военно-походной канцелярии графа П.А. Румянцева-Задунайского" [35], "Булавинское восстание" (М., 1935), сборниках документов И.И. Дмитренко, Е.Д. Фелицына, Н.Ф. Дубровина [36], "Война с Турцией 1711 года (Прутская операция) [37], "Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв." [38], "Акты исторические" [39], "Материалы по истории СССР. Документы по истории XVIII в." [40], "Новое о восстании Булавина" [41], "А.В. Суворов. Документы" [42], "Материалы ВУА" [43], "Материалы для истории Войска Донского" [44], "Акты Кавказской археографической комиссии [45], "Бумаги князя Г.А. Потемкина-Таврического 1774-1788 гг." [46]. Имеется еще ряд опубликованных источников, "рассыпанных" по отдельным, главным образом журнальным, публикациям [47], по своему происхождению являющимся внешними по отношению к казакам-некрасовцам. Все эти источники содержат немало ценной информации по военной истории казаков, их жизни в Крымском ханстве, эмиграции в Османскую империю, освещают события неоднократных попыток российского царизма добиться возвращения казаков-некрасовцев в Россию, позволяют понять некоторые особенности социальной психологии этих казаков, что порой не зафиксировано в архивных материалах; 3) документы личного происхождения (в том числе воспоминания, путевые записки, заметки и т.п.). Главным образом речь идет о свидетельствах людей, встречавшихся с некрасовскими казаками на территории Крымского ханства, Османской империи (в том числе в с. Эски-Казаклар (Бин-Эвле)), Российского государства (Грузия, Кубань) и, кроме того, ездивших к ним целенаправленно. Одним из таких источников являются записки посланника французского короля при султанском дворе барона Тотта [48], содержащие описание участия некрасовцев в татарском набеге (1769 г.) на территорию России и Новосербии. Интересны дневниковые записи В. Гамильтона и Мак-Фарлана [49], побывавших на Майносе соответственно в 1837 и 1847 гг. В записках М. Чайковского [50], посетившего казаков в Анатолии в 1840-х гг., содержится ценный этнографический материал, а также сведения о взаимоотношениях некрасовцев с турецкими властями. В. Кельсиев [51], ездивший на Майнос в 1863 г., оставил замечательное описание некрасовского с.Бин-Эвле, богатое сведениями об устройстве и убранстве домов, занятиях казаков, сборе казачьего Круга, системе наказаний. Инок Михаил описывал в своих воспоминаниях попытки руководства Новоафонского Пантелеимонова монастыря и Константинопольского Патриархата склонить в 1870-х гг. майносских некрасовцев к отказу от обрядов "древлего благочестия" и признанию правил единоверия [52]. Архимандрит Павел [53] сообщал в 1881 г. сведения о первых годах жизни некрасовцев в Турции как единоверцев. Я.И. Смирнов подробно описал жизнь казаков-некрасовцев на острове Мада в Анатолии [54], почти полностью вымерших на острове к началу XX в. В.Ф. Минорский, побывавший у некрасовцев с.Эски-Казаклар в начале 1900-х гг., осветил в публикации немало событий из жизни майносских казаков, включая аспекты изменившегося их отношения к России, взаимоотношений с липованами [55]. П. Казановский опубликовал в 1914 г. результаты своего посещения некрасовцев в Грузии - в с.Воскресеновка [56]. Известный российский востоковед В.А. Гордлевский, общавшийся с некрасовцами в начале 1900-х гг., опубликовал несколько интересных заметок о событиях, предшествовавших переселению казаков в Россию, некоторых обстоятельствах самой иммиграции, упомянул о не известном ранее в науке старообрядческом с. Авчал в Анатолии, частью жителей которого были мадьевские казаки-некрасовцы [57]. В нашем распоряжении имеется немало и других первоисточников (см., например, [58]), заключающих в себя личные впечатления различных людей (врачей, ученых, обычных путешественников) от встреч с некрасовскими казаками в разных регионах мира. Главными особенностями данной группы опубликованных материалов являются характеристики бытовой жизни казаков в эмиграции, их взаимоотношений с окружающим населением. В этих источниках нашли отражение массовое и личностное сознание казаков, содержание их мыслей по поводу пребывания в Турции и России. В них частично прослеживается процесс ухудшения социально-экономического положения казаков-некрасовцев в конце XIX - начале XX в., а также другие обстоятельства, обусловившие их иммиграцию из Турции в Россию в 1910-е гг.; 4) фольклорные источники, представленные, главным образом, сборником "Сказки и предания казаков-некрасовцев" [59], составитель которого - Ф.В. Тумилевич - десятилетия занимался сбором и публикацией произведений некрасовского фольклора. Преимущественно нами использовались исторические предания - своеобразная летопись истории казаков-некрасовцев, ими же созданная, позволяющая взглянуть на обширный круг вопросов пребывания казаков, скажем, в эмиграции, глазами самих некрасовцев. Поэтому в процессе использования такого рода источников они воспринимались не только как произведение народного творчества (т.е. творение), но и как жизненная реальность (т.е. пережитое). К тому же предания позволили восполнить некоторые лакуны некрасовской истории XVIII-XX вв., чего нельзя было достигнуть, используя другие источники.

В книге, кроме того, были использованы материалы периодической печати - газеты "Московские ведомости" и журнала "Природа и люди" (в которых сообщалось о приезде в Москву в 1901 г. некрасовцев-единоверцев для поставления с целью поставления в священнический сан своего кандидата И. Игнатьева) [60], журнала "Церковный вестник" (издаваемого при Санкт-Петербургской духовной семинарии), описывавшего приезд в Москву в 1879 г. делегаций майносских некрасовцев - единоверцев и приверженцев Белокриницкого священства [61], газет "Санкт-Петербургские ведомости" (о походе российских войск на Кубань в 1737 г.) [62], "Советский юг" (хроникальные сообщения как об ожидавшемся в СССР приезде в 1924 г. некрасовских казаков из Турции, так и действительных тому фактах) [63], а также сборники статистических материалов [64].

Автор выражает сердечную благодарность А.М. Авраменко, С.М. Маркедонову, Н.А. Мининкову, В.Н. Ратушняку, А.Ю. Рожкову, С.В. Римскому, В.И. Черному за ценные советы при работе над книгой; Б. Боуку, О.В. Ратушняку - за предоставленные материалы; И.А. Зиновской, Г.С. Курбатовой, Г.А. Литвяковой, А.Г. Смирновой, Т.В. Шиловой - за помощь при подготовке рукописи к печати, И.В. и В.В. Горшковым - за материальную помощь в процессе издания книги.

Особые слова благодарности моему другу, ученому с большим будущим - Владимиру Игоревичу Колесову - чью постоянную и бескорыстную поддержку, материальную и психологическую, я ощущал на всем протяжении работы над книгой.
El jaguar

#4

1. Предпосылки и причины появления
донских казаков на Кубани в 1708 г.

Некрасовские казаки представляют собой органическую и вместе с тем специфическую часть российского казачества. По происхождению донские, они с полным правом могут считаться и кубанскими казаками, поскольку именно те геополитические условия, с которыми столкнулись донцы на Кубани в XVIII в., оказали на них огромное преобразующее воздействие; причем воздействие это вызывало зачастую самые благоприятные последствия (сказывавшиеся на протяжении веков), влиявшие и на культуру некрасовцев, и на их сознание.

Появление донских казаков в конце августа 1708 г. на Правобережье Кубани стало событием закономерным, обусловленным рядом предпосылок и причин. Отправной точкой в объяснении данного явления следует считать завершающий этап восстания К.Булавина на Дону, охватывающий вторую половину 1708 - лето 1709 г. [1]. В данном исследовании мы сознательно не останавливаемся на трактовке и характеристике этого крупного народного выступления в начале XVIII в., чему посвящено немало трудов в отечественной науке [2]. Тем не менее целесообразным представляется кратко описать и проанализировать те события, которые привели к массовому (семейному) исходу донских казаков из объединенного отряда И.Некрасова и И.Павлова именно на Кубань.

После гибели 7 июля 1708 г. К.Булавина на первые роли в руководстве восстанием выдвинулись его ближайшие сподвижники - И.Некрасов, И.Павлов, Н.Голый. Справедливым представляется мнение В.И.Лебедева о том, что "Некрасов на этом этапе был главной фигурой в руководстве восстанием" [3]. Исторические сведения об этом человеке скудны. Неизвестны, к примеру, даты его рождения и смерти. Поэтому якобы точные формулировки по данным вопросам, применяемые некоторыми историками (см. например [4], где указано "Игнат Федорович Некрасов (1660-1737)"), выглядят весьма сомнительными. П.П.Короленко считал И.Некрасова станичным атаманом Есауловской станицы [5], с чем согласуется точка зрения Ф.В.Тумилевича, Н.Г.Волковой, Л.Б.Заседателевой [6]. Однако имеющиеся в нашем распоряжении источники говорят о другом. Так, в отписке атамана И.Зерщикова царю Петру I от 29 августа 1708 г. сказано: "...июля ж в 29 день ведомо нам... учинилось, что де вор и изменник Игнатка Некрасов с реки Волги, с Царицына города на Дон в свой (выделено нами. - Д.С.) Голубинский городок с своими единомышленниками перешел..." [7]. В расспросных речах бахмутского атамана С.Кульбаки от 24 мая 1708 г. имеется прямое указание на то, что "тот Игнатка был в Голубых рядовым же казаком..."[8]. Не приходится сомневаться в объективности сведений, полученных от самих донских казаков, знакомых, очевидно, с действительным происхождением И.Некрасова. Вопрос о его атаманстве также спорен [9], причем документы даже такого капитального сборника, как "Булавинское восстание" (М., 1935) об этом молчат. Другие источники, в том числе фольклорные, также нигде не характеризуют Игната Некрасова как человека пожилого возраста (что являлось необходимым условием для занятия этой должности), причем, как нами установлено, его имя упоминается в источниках вплоть до конца 1720-х гг. Тот же С.Кульбака свидетельствовал об участии И.Некрасова в азовском походе (1695 или 1696 г. - ?) [10]. И если предположить, что И.Некрасов принимал участие в походе в возрасте 17-18 лет, минимальном для донского казака при несении "службы", то примерная дата его рождения определяется так: "до 1678-1679 гг". Так или иначе, вряд ли И.Некрасов мог быть выбран по возрасту в станичные атаманы. Скорее всего, он выдвинулся благодаря своим личным качествам, пройдя путь от рядового казака городка Голубые до походного атамана Войска Донского. Десятки раз имя И.Некрасова упоминалось вместе с именем К.Булавина, нередко с формулировкой: "А с ним вором первые в замыслех... вор Игнатка Некрасов да Сенька Драный" [11]. Придя на Дон после взятия повстанческими войсками в июле 1708 г. Царицына, И.Некрасов стал рассылать "прелестные письма" с призывом идти к нему "в соединение". Центром сбора был назначен Паншин городок на Дону. Агитация новых вождей имела успех, и со временем у И.Некрасова собралось до 10 тысяч человек [12]. Неизвестно, удалось бы восставшим разгромить армию Долгорукого, объединись они в Есаулове городке с другим крупным отрядом, насчитывавшим до 3 тыс. человек. Тем более, что на соединение с И.Некрасовым шел по Донцу Н.Голый, войско которого быстро увеличивалось по дороге. В.В.Долгорукий отлично сознавал такого рода опасность и не скрывал этого, когда писал Петру I 10 сентября 1708 г. о том, что штурм Есаулова был ускорен вероятным и скорым там появлением конницы и войска на лодках "воров" - "и то бы нам было не без страху" [13]. Поэтому план В.В.Долгорукова и состоял в том, чтобы расчленить силы повстанцев, что ему, кстати, вполне удалось [14]. Объединенный же отряд повстанцев, направляясь к Есаулову из Паншина, сделал, очевидно, остановку в Голубых, поскольку казаки, разбитые под Паншиным 23 августа войсками князя П.П.Хованского, показали, что шли оттуда "в собрание в Голубые к вору к Игнатке Некрасову" [15]. Историк В.И. Лебедев отмечал движение отряда И.Некрасова к Есаулову "из своей станицы", т.е. Голубых [16], подчеркивая двоякий его характер: вдоль донского берега на лошадях и на лодках. По нашему мнению, все эти случаи косвенным образом подтверждают особое отношение И.Некрасова к этому городку, уход из которого был ускорен, вероятно, получением данных о продвижении на Дон со стороны Волги войска князя П.П.Хованского. К Есаулову же, покинув пехоту и обоз, спешил В.В. Долгорукий, - подойдя к городку, очевидно, 20 августа. Первый штурм, как известно, окончился для царских войск неудачей. Есаулов был хорошо укреплен, с трех сторон подступы к нему преграждала вода, а силы осажденных примерно в два раза превышали силы осаждающих. Но на следующий день казаки сдались, выслав своих посланцев с повинной. Расправа оказалась жестокой - было казнено свыше 200 человек, плоты с повешенными пустили вниз по Дону [17].

Отряд И.Некрасова (для удобства мы опускаем фамилии других предводителей) успел дойти только до Нижнего Чира - А.П. Пронштейн и Н.А. Мининков датируют это событие 22 августа 1708 г. [18]. Сознавая свое критическое положение и опасаясь, очевидно, быть зажатыми в тиски В.Долгоруким и П.Хованским, повстанцы принимают единственно верное, на наш взгляд, решение - уйти на Кубань, владение крымского хана, и там продолжить борьбу. Очевидно, возможность такого решения предусматривалась изначально, поскольку вместе с казаками находились их семьи. Какой же была численность донцов, которым удалось избежать расправы? В.Долгорукий говорил о 2 тыс. человек с женами и детьми [19], т.е. примерно 6-7 тыс. человек. С данной цифрой сообразуется мнение В.И. Буганова и В.И. Лебедева [20]. В одной из первых публикаций по историческому прошлому некрасовских казаков [21] фигурирует цифра в 600 казачьих семей. В.Б. Броневский писал о 7 или 8 тыс. обоего пола, мнение которого разделял Х.И. Попов [22]. Другие исследователи также не относили свои оценки за пределы 2-3 тыс. казаков, с которыми были члены их семей [23]. Примечательно, что данные турецких источников и турецких историографов также согласуются с означенным мнением большинства отечественных исследователей. Так, Рашид-эфенди (1740 г.) говорил о 8 тыс. казаков, бежавших на Кубань к ногаям [24]. Турецкий аноним начала XVIII в. свидетельствовал: "Три тысячи их (т.е. донских казаков. - Д.С.) под командой казака по имени Инад были поселены в упомянутой местности (т.е. местечке Хан-Тепеси. - Д.С.) в период правления Каплан-Гирей хана" [25]. Интересно, что автор трактата был осведомлен о событиях на Дону в период восстания К.Булавина и, возможно, пользовался какими-то оригинальными источниками местного происхождения. Особым является мнение Ф.В.Тумилевича о том, что И. Некрасов "смог спасти 18 тыс. воинов (а с семьями более 80 тыс.) уведя их на Кубань..." [26]. Едва ли эта цифра соответствует действительности, поскольку все казачье население Дона в период Булавинского восстания, по подсчетам Н.С. Чаева и К.М. Бибиковой, состояло из 28 570 человек в 127 городках [27]. Определенную роль в разрешении данного вопроса могут сыграть источники XVIII в., по времени своего составления относящиеся не только к 1708 г., но и к более позднему времени (впрочем, не позже первой трети XVIII в.) [28]. Чаще всего в них говорилось о нескольких сотнях строевых кубанских казаков. Безусловно, в своих подсчетах о количестве казаков, прибывших на Кубань в 1708 г., следует учитывать ряд обстоятельств: объединение донцов И.Некрасова со "старыми" кубанскими казаками (точное число которых также не поддается исчислению); естественную убыль казачьего населения Кубани; гибель казаков в ходе боевых действий; постоянное вхождение во взрослую среду молодых некрасовцев и т.п. И поэтому, выделяя собственно некрасовских казаков в особую часть первого Кубанского казачьего войска, выскажем мнение: общее число семей донских казаков из отряда И.Некрасова может быть определено, как минимум, в 400-500 или 1200-1500 человек, включая жен и детей (в данном случае мы исходим из предположения, что вместе с каждым казаком находились его жена и хотя бы один ребенок).

Вскоре за казаками И.Некрасова, перешедшими Дон под Нижним Чиром "на ногайскую сторону", была организована погоня. Об этом писал мурзам Аюки-хана и калмыкам В.В.Долгорукий, обратившись с тем же повелением к князю П.П.Хованскому. И действительно, последний организовал погоню, отправив туда калмыков, которые, возвратившись, сказали, что де "в вид тех воровских казаков нигде не угнали" [29]. Вторая очередь погони, насчитывавшая 1 000 человек, также вернулась ни с чем. П.П. Хованский, донося об этом в приказ Казанского дворца в сентябре 1708 г., не без основания писал: "А знатно, что они ушли на Кубань или на Аграхань" [30].

Действительно, почему именно Кубань, как это оказалось на самом деле, была выбрана в качестве убежища беглыми донскими казаками? Одна из предпосылок заключалась в том, что на кубанской земле уже в конце XVII в. прочно обосновалась колония кубанских казаков, вошедших позже в состав первого Кубанского казачьего войска. Известно, что когда отряд Л.Маныцкого (Маноцкого) пришел с р.Аграхань осенью 1692 г. на Кубань, то там уже жили казаки, одним из предводителей которых был С.Пахомов [31]. Уход казаков-старообрядцев с р.Аграхань, где ранее находились их поселения, был ускорен тем, что 7 сентября 1692 г. туда двинулся по приказанию астраханского воеводы князя П.Хованского отряд под начальством Волкова [32]. Ему поручалось с помощью подарков склонить шамхала Тарковского к разорению старообрядческих жилищ, поскольку именно во владениях последнего жили эти казаки с 1688 г. [33]. Однако когда казаки (получившие согласие крымского хана на переселение) покинули в сентябре 1692 г. земли шамхала в количестве около 500 человек, на пути своего следования они подверглись на р.Сунже нападению горцев. Лишь двумстам донских казаков удалось достичь берегов Кубани [34], что вполне согласуется с архивными материалами более позднего времени, выявленными С.А. Козловым: "На Кубани будет... казаков з двести и болши" [35]. Впрочем, в своих подсчетах следует учитывать тот факт, что вряд ли в источниках отразилось число казаков только из отряда Л.Маныцкого, без учета численности уже проживавших здесь кубанских казаков. Так или иначе, но к началу восстания К.Булавина на Кубани проживало несколько сот казачьих семей, обязанных личным благополучием прежде всего лояльностью по отношению к себе крымских ханов. Мы не вполне согласны с завуалированно негативной оценкой, данной С.А.Козловым по поводу положения казаков на Кубани: "Подобная независимость от Москвы и православного государя далась непросто. Отныне переселившиеся на Кубань казаки становились подданными мусульманских правителей - крымского хана и турецкого султана" [36]. Отнюдь! Права и обязанности кубанских казаков почти не отличались от тех, какими обладали и характеризовались иные крымскоподданные, в том числе мусульмане. Религиозным и иного рода преследованиям кубанские казаки официально не подвергались. Обязанность же их, скажем, участвовать в военных походах (набегах) крымских ханов на территорию России, также не стоит оценивать как несение тяжкой повинности. Для казаков-воинов это было нормой жизни, тем более, что они получали часть добычи. Далеко не единичные примеры возвращения казаков на Дон [37] мы также оцениваем с позиций весьма свободного их проживания на территории Крымского ханства. В свете вышеизложенного закономерен вопрос: почему, зная о "прощении вин" и благоприятном для многих "примиренцев" возвращении на Дон, большинство кубанских казаков осталось жить в регионе? Ответ, как видится, один: ничего принципиально нового и лучшего для себя в отношении условий жизни и хозяйствования казаки на своей былой Родине получить не могли. И когда казаки-булавинцы отправили 27 мая 1708 г. кубанским казакам войсковую отписку, то вряд ли они поступили безответственно, предложив С.Пахомову, "согласясь с ачюковским Хасаном пашою и с Кубанским владельцем Сартланом и с иными большими мурзами, учинить между собою совет..." [38]. Речь, в данном случае, идет о той части письма, в которой предусматривалась возможность "отложения" Войска Донского от государя Петра I, "есть ли царь наш не станет жаловать, как жаловал отцов наших, дедов и прадедов..." [39]. Причем К.А. Булавин явно был осведомлен о действительном положении кубанских казаков и об особенностях их отношений с местными народами и турецкими властями в Ачуеве. Можно говорить, таким образом, о том, что Кубань, в случае вероятного туда отступления повстанцев с Дона, предполагалась ими в качестве не временного пристанища, а в качестве постоянного и надежного плацдарма для дальнейшей борьбы, дальнейшей жизни.

Все источники, имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о том, что наиболее серьезные попытки налаживания контактов повстанческим руководством с кубанскими казаками, местной знатью и турецкими властями были предприняты в мае 1708 г. Факты весьма примечательные, поскольку до Булавинского восстания не было случаев, чтобы донские казаки вмешивали турок в свои отношения с российскими властями. В мае 1708 г., как упоминалось ранее, К.Булавин направил на Кубань несколько писем - к ачуевскому Хасану-паше, кубанским казакам, а также кубанским мурзам. О поимке посланца 5 июня 1708 г. доносил Петру I азовский губернатор И.А. Толстой, с удовольствием отмечая, что "оного вора воровские... замыслы явно открылись" [40]. Узнав о намерении К.Булавина бежать на Кубань (о чем также доносил ему из Черкасска В.Фролов), И.А. Толстой послал к столице Войска специальную команду с целью отгона оттуда конских табунов, "чтоб вору бежать было не на чем". Как видим, российскую сторону явно не устраивала вероятность такого рода развития событий, поскольку на Кубани бунтовщики оказались бы в максимальной недосягаемости от расправы.

Сохранились две войсковые отписки к кубанским казакам от 27 мая 1708 г. Более ценная информация заключена во второй из их - донцы предлагали своим кубанским собратьям прислать на Дон людей, "чтоб вам с нами о всяких душевных искренних делах договоритца и о всем пересоветывать" [41]. Именно здесь содержались совершенно крамольные слова донцов о том, что "есть ли наш царь на нас с гневом поступит, и то будет турской царь владеть Азовом и Троицким городами" [42]. В крайне неблагоприятном для себя случае казаки уверяли, что станут просить милости "вышнего творца нашего владыки, а также и у турского царя, чтоб турский царь нас от себя не отринул" [43]. Но самое замечательное заключалось в следующем: письмо рекомендовалось переписать, а оригинал отправить к турецкому султану Ахмеду III в Стамбул.

Однако подходить к оценке намерений донцов бежать на Кубань и принять другое подданство с точки зрения совершения ими государственной измены следует весьма корректно и осторожно. Поскольку эта проблема касается также некрасовских казаков, выскажем здесь свою точку зрения по данному вопросу. Действительно, крестное целование донских казаков (1671 г.). предусматривало соблюдение ими верности царю, отказ от внешних сношений с соседними народами и государствами, обязанность высылать в Москву "наипущих заводчиков" и т.д. Поэтому с формальной точки зрения и тех и других следует считать изменниками и врагами Российского государства. Подобного рода формулировки в отношении казаков и их предводителей - "бунтовщики", "воры", "изменники" - мы находим не только в источниках, но и на страницах трудов ряда дореволюционных авторов: В.Б. Броневского, А.И. Ригельмана, В.Д. Сухорукова, Н. Краснова. Неприемлемо для нас и направление, в определенной степени идеализирующее жизнь и поступки казаков-некрасовцев. Так, видный советский историк В.И.Буганов писал об их "героических делах во время третьей Крестьянской войны", добавляя, что подобного рода бунтари, "выступая против любого гнета... не отступают, снова и снова встают на защиту своих попранных прав. Мечтают о лучшей доле. Делают все возможное, а подчас, казалось бы, и невозможное, чтобы свои мечты о правде, справедливости осуществить в жизни" [44]. И никто из "обвинителей" почему-то не обратил своего внимания на те зверства, которые творили царские каратели на Дону в период подавления Булавинского восстания. Ведь случай с казнью 200 защитников Есаулова городка, среди которых имелись четвертованные, был не единичным [45]. Что в таком случае оставалось делать восставшим казакам, которые, безусловно, знали о том, что ожидает их в случае поимки? Вариант, очевидно, оставался один - заранее искать пути возможного отступления. Определенный свет на планы К.Булав000ина в этом отношении проливает ведомость, полученная князем В.В. Долгоруким из Черкасска 18 мая 1708 г.: "А буде ратные государевы полки тех ево единомышленников (речь идет об И.Некрасове и С.Драном. - Д.С.) побьют, и у него вора с Некрасовым положено збиратца по Дону и Цимле, а собрався, иттить на Кубань" [46]. В том же документе имеется указание на то, что для достижения предварительной договоренности с кубанскими жителями К.Булавин намеревался отправить на Кубань казака Кобылинского городка - Антона Дорофеева и одного кубанского татарина. Но только И.Некрасову - талантливому и дальновидному предводителю казаков - удалось осуществить план, одним из вдохновителей и разработчиков которого являлся лично К.А.Булавин. Таким образом, угрозу военного поражения повстанцев следует считать одной из причин их отступления на Кубань. Правда, при анализе событий, предшествовавших переходу казаками Дона, нас насторожило одно обстоятельство: наличие вместе с боеспособными мужчинами, двигавшимися якобы (в свете традиционной в историографии трактовки данного сюжета) на помощь осажденным "есауловцам", членов их семей, а также имущества. Мог ли этот фактор оказать сколь-либо существенную помощь казакам при явно неотвратимом столкновении с царскими карателями? Ответ, как видится, будет отрицательным. Выскажем, поэтому парадоксальное, казалось бы мнение: Нижний Чир был последним (или близким к тому) местом сбора всех казаков (и, соответственно, их близких), намеревавшихся бежать на Кубань и не помышлявших (вовремя отказавшихся) об оказании помощи своим собратьям из Есаулова городка.

Вполне естественным предстает вопрос: почему в процессе описанных ранее переговоров донцы не обратились к хану Каплан-Гирею? Быть может, турки были для них большим авторитетом, не говоря уже о почти абсолютной власти турецких султанов над крымскими ханами. С другой стороны, обращает на себя внимание помета на обороте анализировавшейся ранее майской отписки донских казаков Сартлану-мурзе и другим мурзам: "Кубанские орде владетелю Сартлану мурзе" [47]. Возможно, этот кубанский владетель был представителем одного из знатных крымских родов, являвшихся фактическими хозяевами положения в ханстве. Так или иначе, но плану восставших казаков суждено было сбыться. Сотням казачьих семей удалось спастись от расправы. Не был также схвачен ни один из крупных предводителей повстанцев - И.Некрасов, И.Павлов, И.Лоскут, С.Беспалый.

Безусловно, в столь благоприятных для казаков последствиях их ухода далеко не последняя роль принадлежала крымскому хану Каплан-Гирею (это - к вопросу о причинах эмиграции). Логично предположить, что его решение в отношении казаков первоначально не было согласовано с султанским двором, являясь, кстати, нарушением одного из пунктов Константинопольского мирного договора 1700 г. С.М. Риза, например, указывал на данный поступок Каплан-Гирея как одну из причин его смещения с престола в 1708 г. [48]. Чем же "прельстился" хан, принимая к себе мятежных казаков и предполагая, очевидно, что последует за этим со стороны России? Заслуживает внимания мнение В.Д. Смирнова, считавшего, что Каплан-Гирей, потерпев незадолго до того поражение от закубанских черкесов, решил дать "прибежище бунтовским казакам в надежде, вероятно, найти в них себе поддержку в случае нового нападения на черкесов, потому что едва ли бы помирился с посрамлением, которое нанесли ему эти последние" [49]. Другой вопрос, знали ли об этом сами казаки, рискуя, на наш взгляд, отправляясь с семьями на Кубань? Утвердительного ответа мы пока не находим. Возможно, его не существует вовсе. Тем не менее при рассмотрении столь важной проблемы (и соответственно, причин казачьей эмиграции) следует выделить, как минимум, два аспекта: 1) морально-правовые условия исхода казаков с Дона, их решимость в любом случае перейти на Кубань, поскольку на Дону их ждала смерть; 2) согласие хана Каплан-Гирея оставить казаков в своих владениях (поскольку столкнулся он, по-видимому, с уже свершившимся фактом).

Привлекательность для донских казаков кубанского региона могла обусловливаться (подчеркиваться) также следующим: определенной близостью хозяйственно-культурных типов (ХКТ) донцов и мусульманского населения региона - крымских и ногайских татар (предпосылка). И те и другие были, на наш взгляд, далеки от идей государственности. Военизированный образ жизни, умение обращаться с оружием и конем, привычные способы пополнения "казны и пожитков" (набеги и грабежи) также сближали недавних врагов. К тому же не стоит переоценивать враждебность мусульманского окружения на Кубани для казаков-старообрядцев, поскольку подобное утверждение иногда встречается в исторической литературе. Вполне близка нашему мнению точка зрения Ф.А. Щербины, писавшего: "Четыре связывавших некрасовцев с татарами звена лежали в основе взаимоотношений: широкое самоуправление, полная религиозная свобода, постановка в благоприятные условия хозяйства казаков и общность воззрений по главнейшим вопросам имущественного и международного права" [50]. Весьма жестко звучит и другое его утверждение: "Угон скота, добыча ясыря, разорение жилищ противника, жестокая расправа с ним производились точно так же некрасовскими казаками, как и татарами. Те и другие были не временными союзниками на военном поле, а объединенными представителями одной и той же системы отношений, чуждых гуманности и уважения к человеческой жизни" [51]. И хотя применение последних терминов следует признать довольно условными (с точки зрения современного исследователя) при описании событий XVIII в., значительная доля суровой правды в этой фразе есть.

Таким образом, мы показали, что уход крупного отряда донцов явился осуществлением заранее подготовленного плана, причем казаки, по-видимому, не имели в отношении себя и членов своих семей гарантий безопасности со стороны крымского хана и представителей турецкой администрации в крепости Ачуев. Все это лишний раз подчеркивает остроту тогдашней борьбы на Дону, неизбежность развития подобного рода событий, а также превосходное знание повстанцами местных (кубанских) геополитических условий. Ведь, что примечательно, столкнись казаки на территории ханства с действительно враждебными по отношению к себе действиями местных властей, вряд ли И. Некрасов стал бы посылать на Дон своих людей, агитировавших тамошних жителей к бегству на Кубань. Такие случаи были далеко не единичны уже в 1708 г. [52].

Следуя логике описания событий (уход®приход®расселение), выскажем свою точку зрения на проблему расселения донских (впоследствии - некрасовских) казаков по территории Крымского ханства. Проблема эта, по общепризнанному среди казаковедов мнению, спорна, малоизучена, но вместе с тем важна при исследовании прошлого некрасовских казаков. При выработке авторской концепции были использованы все доступные на сегодняшний день источники (делопроизводственная документация, документы личного происхождения и пр.), по времени составления относящиеся к 1709-1778 гг. Подобный выбор обусловлен прежде всего тем, что некрасовские городки, на наш взгляд, отличались географическим постоянством своего существования.

Мнение большинства исследователей состоит в том, что некрасовцы основали свои городки между крепостями Копыл и Темрюк, либо, как вариант, между Таманью и Копылом [53]. Другие авторы применяли более обтекаемую формулировку: в лучших местах Таманского полуострова, вдоль берега р.Кубани (П.С. Паллас) [54], "раскольники, назвавшись некрасовцами, водворились на Тамани, в 30 верстах от моря" (В.Б. Броневский) [55]. Осторожны в своей оценке Н.Г. Волкова и Л.Б. Заседателева, считавшие, что "некрасовцы... первоначально поселились несколько восточнее Копыла", а затем "в местности Хан-Тепеси... в 4-х часах от крепости Темрюк" [56]. Еще одна группа авторов отстаивала тезис о первоначальном расселении некрасовцев между р. Кубанью и Лабой, с последующим затем их продвижением вниз по течению Кубани. [57]. Удивительно, но почти никто из предшествующих исследователей не подкреплял свои весьма смелые географические изыскания убедительными источниками.

Решив разобраться в столь непростом вопросе, мы привлекли для этого ряд неопубликованных (архивных), неизвестных ранее науке материалов. Сразу отметим, что первые сугубо некрасовские городки (в отличие от поселений "старых" кубанских казаков) не могли быть основаны на правобережье Кубани ранее 1712 г.[58], что не в последнюю очередь было связано с одним из положений Прутского мирного договора. Причем, как установил автор, уже в 1709 г. казаки из отряда И. Некрасова скрывались в Закубанье, проживая там еще в январе 1712 г. Когда российский представитель В. Блеклый возвращался в 1709 г. из Крыма на Дон по территории Кубани, то в пути он "уведомился", что "вор и изменник Игнатка Некрасов живет на Кубани, где жил Аллаватов-мурза" [59]. Уточнить местонахождение некрасовцев в то время помогают слова И.А. Толстого из его письма к хану Девлет-Гирею от 13 июля 1709 г.: "А ныне получил я подлинную ведомость от ево Игнаткиных товарищев, которые были с ним на Кубани, и пришли к царскому... величеству с повинною и сказывали, что оные воры и изменники Игнатка Некрасов и товарыщи и доныне живут за Кубанью близ черкес в юрте Аллавата мурзы (выделено нами. - Д.С.)" [60]. Очевидно, у казаков имелись все основания бояться на Кубани не только тяжелой руки Москвы, но и нового крымского хана Девлет-Гирея II. Известно также, что И.Некрасов обращался с письменной просьбой к Девлет-Гирею "ему быть на Кубани" и что хан якобы отказал по причине условий мирного договора между двумя государствами [61]. Впрочем, в 1711 г. правовой статус кубанских казаков был по Прутскому договору определен "de-jure". Признавалась, и это главное, законность проживания недавних беглецов на территории Крымского ханства - "которых хан крымский... Девлет-Гирей имеет в своем покорении...". Позже, по заключении в 1713 г. нового мирного договора указывалось уже на пребывание казаков "в стороне Блистательной Порты" [62], т.е. нахождение их под защитой самого султана. Фактически это явилось первым (известным исследователям) одобрением Ахмедом III покровительственной политики Девлет-Гирея в отношении донских казаков.
El jaguar

#5

Итак, в начале 1710-х гг. некрасовские казаки переселяются на правобережье Кубани, избрав в качестве своего основного местопребывания болотисто-островные земли Таманского острова (оговоримся, что полуостровом Таманский остров стал лишь в XIX в., поэтому применительно к современной некрасовцам ситуации следует говорить об острове) между Таманью и Темрюком. Именно в данном районе, по нашему мнению, располагался главный локус некрасовских поселений. И тому есть немало подтверждений. Так, некрасовский казак А.Мазанов, пойманный черноморцами 7 апреля 1793 г., на допросе сказал, что родился он в 1743 г. на "Фанагорийском" острове в некрасовском селении Хан-Тюбе [63]. Далее казак добавлял, что после смерти матери ему вместе с отцом довелось переехать в другое некрасовское селение, расположенное на том же острове "близ кубанских гирл, впадающих в Кизилташской лиман". Отметим, что древняя Фанагория находилась на Таманском острове, неподалеку от нынешней ст-цы Сенной. Весьма интересен фрагмент следующего документа, адресованного И.Ф.Бринком полковнику Макарову (от 1 сентября 1777 г.): "Из состоящей у вас пехоты... изволите поставить сто человек з двумя пушками в конце лиманов от некрасовских селений и от Тамана пролива при зделанном для почты укреплении и приказать сколь возможно укрепить..." [64]. Соответственно, речь шла о локализации казачьих городков не восточнее кубанских лиманов - Ахтанизовского, Кизилташского и др. Предположим, что российское командование, проводя военные действия на Кубани и в Крыму, располагало при этом оригинальными картографическими материалами. Во втором томе "Документов А.В. Суворова" (М.,1951) была опубликована карта из фонда ВУА РГВИА. Составленная, очевидно, в 1760-1770-х гг. российскими военными, она локализует селения некрасовских казаков между Таманью и Темрюком [65]. А когда в сентябре 1777 г. против некрасовцев отправилась экспедиция И.Ф. Бринка - К. Ганбома, то к своей цели отряды двигались хотя и с разных сторон (района Темрюка и реки (ерика) Курки), но в одном направлении [66]. Учитывая некоторые косвенные факторы (войска шли всего одну ночь), считаем, что и в данном случае география некрасовских поселений соответствует авторской точке зрения. В описании кубанских земель, составленных А.В. Суворовым после многочисленных личных его наблюдений в 1778 г., о городках писалось следующее: "Некрасовские городки размещались в 8 верстах от Суага", расположенного, в свою очередь, "в 5 верстах выше Кизилташской пристани... менее чем в 10 верстах от устья Кубанского залива" [67]. В том же году российское командование пыталось вернуть некрасовских казаков из Закубанья, намеревавшихся морем уйти в Анатолию. В архивных документах тех лет содержится немало прямых указаний на расположение "прежних" селений этих казаков "при крепости Екатерининской" [68]. Достаточно будет взглянуть на военно-историческую карту Северо-Западного Кавказа, составленную Е.Д. Фелицыным, чтобы убедиться в нахождении Екатерининской крепости юго-западнее Темрюка, между Ахтанизовским и Кизилташским лиманами. Таким образом, все (довольно многочисленные) имеющиеся на сегодняшний день в распоряжении исследователей историко-документальные свидетельства (проанализированные в максимально широком хронологическом аспекте), позволяют нам утверждать следующее: подавляющая часть некрасовских городков находилась между Таманью и Темрюком, на территории, включавшей в себя болотисто-островные земли Таманского острова (в том числе кубанские лиманы). Еще один, как минимум, городок размещался неподалеку от крепости Ени-Копыл - в РГАДА мы обнаружили документ, подтверждающий тот факт, что, по крайней мере, в конце 1730-х гг. он там был [69]. Существование же некрасовского городка в междуречье Кубани и Лабы в источниках XVIII в. не зафиксировано, хотя "старые" кубанские казаки действительно имели там свой городок еще в конце XVII в. Общее число городков кубанских (в т.ч. некрасовских) казаков колебалось в разное время от двух до десяти. Отметим также, что их строительство осуществлялось, главным образом, в первой половине XVIII в., поскольку раскол, случившийся в первом Кубанском казачьем войске, привел к эмиграции части некрасовцев в европейскую Турцию (Подунавье), что произошло примерно в середине 1750-х гг. Естественно, сократилась численность кубанского казачества, опустели некоторые казачьи городки, одни из которых, возможно, затем были вновь заселены (скажем, за счет естественного прироста населения), а другие оказались заброшенными навсегда.

Что касается их названий, то в исторической литературе чаще всего встречаются следующие: Голубинский, Блудиловский и Чирянский [70]. Первым, очевидно, выдвинул подобную версию в 1778 г. А.И. Ригельман, назвав, однако, их станицами Голубинской, Блудиловской, Чирянской [71]. При этом некоторые авторы (без достаточных на то оснований) отождествляли данные топонимы с татарскими названиями казачьих поселений: Хан-Тюбе, Кара-Игнат, Себелей (Себеней). В частности, последний топоним - искаженное название городка Савельев (Савельевцы) [72], основанного "старыми" кубанскими казаками (одним из лидеров был Савелий Пахомов). Впоследствии, однако, его заселили казаки из отряда И. Некрасова, сохранив при этом старое название. Следовательно, данный топоним восточнославянского происхождения. Применение же других восточнославянских топонимов (Голубинского и пр.) к интересующей нас проблематике вряд ли оправдано, поскольку сама историчность их бытования на территории Крымского ханства не подтверждается историческими источниками. Вместе с тем мы признаем, что названия Кара-Игнат и Хан-Тюбе, приводимые С.А. Козловым со ссылкой на материалы РГА ВМФ, относятся к городкам кубанских казаков. Так, в нашем распоряжении имеются показания некрасовцев Я. Поляка и А. Мазанова (данные ими соответственно в 1737 и 1793 гг.) [73], свидетельствующие о том, что некрасовцы действительно проживали в городке с названием Хан-Тюбе. Вместе с тем обращает на себя внимание применение казаками по отношению к одному и тому же городку только одного названия, что доказывает, во-первых, отсутствие вариативности в его топонимии и, во-вторых, тюркское происхождение данного топонима, являющегося, по нашему мнению, искаженным вариантом местного оронима "Хан-Тепе" ("Ханский холм"), воспринятого "старыми" кубанскими казаками после их переселения вниз по течению Кубани [74]. Что касается топонима "Кара-Игнат"(городка, судя по названию, основанного именно некрасовцами), то вариантов перевода, как видится, может быть предложено два: "Черный Игнат" и "Черный упрямец (упрямцы)". Дело в том, что татары находили схожесть звучания в словах "игнат-казаки"(вариант самоназвания некрасовцев) и "ин'ад", т.е. упрямый, называя некрасовцев "ин'ад-казаками". Следовательно, местное мусульманское население могло, во-первых, воспринять славянское название казачьего городка (например, Игнатовки), придав при этом негативный оттенок - "кара" (черный) и, во-вторых, создать свой вариант его наименования, семантика которого напрямую не соотносилась со смыслом восточнославянского топонима.

Чем же были привлекательны для кубанских (некрасовских) казаков места, выбранные ими для постоянного проживания? Безусловно, на первом месте для казачьих семей стоял фактор личной безопасности. Насколько известно, городки некрасовцев располагались в труднодоступных, болотистых районах; подступы к ним защищались естественными преградами - протоками, болотами, лиманами. Очевидно это и стало основной причиной крайне редких случаев разорения и уничтожения казачьих поселений, как это произошло, скажем, в 1736 г.и 1737 г. Скорее всего, казаки, предполагая возможность нападений на свои жилища врагов, с самого начала целенаправленно подыскивали для них достаточно надежные места, проявив в данном вопросе удивительную прозорливость и практичность. Сведений о том, как выглядели и были обустроены казачьи городки, крайне мало. Например, турецкий аноним начала XVIII в. сообщал о наличии у казаков 9 пушек и валов "вокруг того места, где они проживают" [75]. А.И. Ригельман, располагавший, возможно, оригинальными материалами, писал, что некрасовцы укрепили свои станицы, "по их обычаю, малым земляным валом"; здесь же было шесть медных пушек и одна чугунная, якобы привезенная самим Игнатом Некрасовым [76]. Многие отечественные исследователи сочли известие А.И.Ригельмана весьма правдоподобным, однако оно нуждается в дополнительном источниковом обосновании. По всей видимости, при возведении городков некрасовские казаки использовали основные элементы фортификационного искусства донского казачества, творчески учитывая местные географические особенности.

Итак, в 1708 г. началась история своеобразной части российского казачества - некрасовских казаков, оказавшейся на территории Крымского ханства и ставших верноподданными крымских ханов. Православная Россия отняла в конце 1700-х гг. у изменивших ей донских казаков все условия для полноценной жизни. Мусульманский Крым (руководствуясь, впрочем, вовсе не заботой о спасении донцов), напротив, эти условия донцам-старообрядцам предоставил. И казаки в полной мере воспользовались всеми преимуществами нового подданства.
El jaguar

#6

2. Определение понятия "некрасовцы"

Общепризнано мнение, что строгий и обоснованный научно-методологический аппарат - неотъемлемая часть научного исследования. К сожалению, вплоть до последнего времени в отечественной науке не предпринималось основательных попыток определения понятия "некрасовские казаки", "некрасовцы". Между тем изучение проблемы позволило бы ответить на многие вопросы, накопившиеся в научной литературе по данной теме.

В исследованиях, как правило, можно встретить такое утверждение: поскольку донских казаков на Кубань увел И.Некрасов, то они (его последователи) стали называться некрасовцами [77]. Нам это представляется верным лишь отчасти, а по сути дела - формальным и недостаточно оправданным. Отправной точкой в рассмотрении вопроса изберем мнение П.П.Короленко: раскольники, "выходившие" на Кубань из России и Донского края после описанных событий 1708 г., принимали на себя имя некрасовцев [78]. Мнение, кстати, отнюдь не единичное, причем в последние годы некоторые исследователи говорят о своеобразной казачьей республике на Кубани, пополняемой казаками, а также крестьянами, бежавшими от крепостного гнета [79]. Все это заставляет считать некрасовских (кубанских) казаков якобы аморфной массой беглых с Дона и из России, что явно не соответствует исторической действительности. Наше определение понятия "некрасовцы" сложилось из пяти пунктов, причем в основополагающих своих выводах мы твердо убеждены, поскольку данная убежденность основана и на научных принципах познания истории, и на объемном корпусе первоисточников.

При определении критериев, позволяющих выделить (идентифицировать) именно войсковую форму организации казачьего сообщества, можно выделить такие, как: 1) учреждение Войска ("Положения о... войске") верховным правителем Российского государства; 2) устойчивое бытование в казачьей среде войсковых атрибутов - институтов общевойсковых атаманства и Круга, наличие войскового центра и постоянно действующих представителей казачьей администрации, а также общих (общепризнаваемых) печати и знамени; 3) осознание (признание) всеми членами конкретного казачьего сообщества факта своего существования в границах общевойсковой организации (со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями). Опираясь в своем исследовании на источники XVIII-XIX вв., мы пришли к выводу о том, что специфика и важнейшие характеристики первого ККВ могут быть определены на основании второго и третьего критериев.

Пункт первый, касающийся военно-политической организации казаков, звучит следующим образом: некрасовские казаки - органическая составная первого Кубанского казачьего войска. В § 1 данной главы было показано, что кубанское казачество начало формироваться из среды тех же донских казаков-старообрядцев еще в последней четверти XVII в. В некоторых источниках конца XVII в. они уже прямо называются кубанскими казаками [80]. Самое значительное пополнение их рядов произошло во второй половине 1708 г. - после появления здесь отряда И.Некрасова и нескольких приехавших за ним групп с Дона. Возможно, что уже в 1710-1720-х гг. произошло объединение их в границах Кубанского казачьего войска (первого ККВ). Одно из оснований для данного мнения - переселение казаков-некрасовцев из Закубанья на правобережье Кубани, последовавшее после 1711 г.

После своего появления на Кубани в 1708 г. лидерство среди кубанских казаков весьма быстро захватил И.Некрасов, ставший, по всей видимости, первым войсковым атаманом. Имя же С.Пахомова, предводителя "старых" казаков, не упоминается в источниках после мая 1708 г.; возможно, вскоре после того он умер, либо не смог составить реальной конкуренции И.Некрасову. Подчеркнем, что будучи теснейшим образом связанными с этнокультурными традициями донского казачества, кубанские казаки переняли основные их элементы, включая выборность атамана и сбор казачьего круга. Высшую законодательную власть в первом ККВ осуществлял именно круг, ведавший всеми вопросами внутренней организации в войске: выборами и смещением атамана, есаула, наказанием членов войска (вплоть до смертной казни) и т.п. Войсковой атаман осуществлял исполнительную власть, причем должность эта по наследству не передавалась; хотя один и тот же человек (как И.Некрасов) мог занимать ее несколько раз подряд. На местном уровне, в некрасовских городках, бытовала та же система (станичные атаман, есаул, круг), подчиненная общевойсковым принципам управления. Являясь, однако, подданными крымских ханов, кубанские (некрасовские) казаки самостоятельно решали только те вопросы, которые входили в компетенцию войска, исключая, скажем, внешнеполитические сношения. К тому же в военно-административном отношении казаки подчинялись кубанскому сераскеру, что также накладывало свой отпечаток на характер принимаемых войсковым кругом решений. Войсковой центр у кубанских казаков, как указывалось ранее, располагался на Таманском острове в селении Хан-Тюбе.

Что касается таких войсковых атрибутов, как знамя и печать, то в первом Кубанском казачьем войске они имелись. Правда, в некоторых источниках (например, записках барона Тотта) говорилось о "знаменах Игнат-казаков" - возможно, речь шла о знаменах (значках) станичных казачьих обществ. Кстати, в Анатолии у некрасовцев (важнейшей составной Кубанского казачьего войска) имелось старинное (предположительно изготовленное на Кубани) знамя с чрезвычайно интересной символикой [81]. Оттиски войсковой печати, принадлежавшей некрасовской общине, были обнаружены нами в двух архивах - научном архиве Ростовского областного музея краеведения и Архиве внешней политике Российской Империи. Печать круглой формы, с круговой же надписью: "Войска Кубанскаго Игнатов Кавказскаго" и изображением парусного судна ("корабля Игната") [82]. "Московский вариант" печати выполнен довольно грубо, что косвенно указывает на давность ее изготовления. В любом случае текст убедительно свидетельствует о том, что на Кубани существовала аналогичная войсковая печать, но, возможно, первоначально с иным изображением (к примеру, оленем, пронзенным стрелой). Дело в том, что лишь с течением времени (но уже в XVIII в.) в казачьей среде набирают силу процессы, связанные с сакрализацией личности И.Некрасова. Вследствие этого произошли изменения в "языке культуры", в том числе войсковой атрибутике. В пользу мнения об устойчивом бытовании войсковой печати, поэтапном процессе ее создания и использования как символического предмета (рассматриваемого в контексте складывания войсковой организации, начавшейся в конце XVII - начале XVIII вв.) свидетельствует следующее: в конце одной из грамот кубанских казаков, перехваченных осенью 1709 г. "царицынскими служилыми людьми", шла запись: "К сей войсковой грамоте наша войсковая печать приложена" [РГАДА. Ф.111. Оп.1. 1709 г. Д.12. Л.7 об.].

Обращают на себя внимание многочисленные свидетельства "исторической памяти" некрасовцев относительно "Великого Войска Кубанского", лучшие традиции которого они сохранили в Османской империи. Речь, в частности, идет о процедуре созыва Круга, выборах атамана, разборе административно-хозяйственных дел, сборе казаков на войну и т.п. [83]. Причем, что интересно, данные некрасовского фольклора совпадают со сведениями путешественников, бывших у казаков на о.Майнос в с.Эски-Казаклар (Бин-Эвле) (см. подробнее главу 2). Известны имена, по крайней мере, пяти казачьих атаманов XIX - начала XIX в. - Ивана Куприянова, Красникова, Николая Пушечкина, Ивана Солтана, Семена Фотиевича Шашкина, а также войсковых старшин и есаулов [84], даты казачьих кругов в Турции - 1861 и 1871 г. Все это позволяет сделать вывод о том, что в коллективном сознании отразились в данном случае характерные особенности реальной (войсковой) организации кубанских казаков в XVIII в. При этом с полным основанием можно говорить о прямой преемственности военно-организационной культуры некрасовских казаков с аналогичной системой, существовавшей еще на Дону в XVII - начале XVIII в.

Пункт второй, касающийся происхождения этих казаков, предлагается выразить так: 1) некрасовские казаки - донские по происхождению, генетически связанные с верховым донским казачеством, о чем свидетельствуют исторические документы и труды отечественных филологов. В §1 главы 2-й уже говорилось о наиболее правдоподобном происхождении И.Некрасова из верхового городка Голубые, откуда родом и часть объединенного отряда повстанцев, якобы двигавшегося в августе 1708 г. к Есаулову городку. В сентябре 1708 г. казачий атаман П.Емельянов писал в своем донесении князю В.В.Долгорукому: "Сего сентября в 30 день ведомо нам войску учинилось, что з Дону Есауловской, Кобылинской и Нижне-Чирской станиц (верховых! - Д.С.) казаки, забыв страх божий... з женами и з детьми пошли к вору Некрасову на Кубань" [85]. Известный ростовский филолог М.А. Полторацкая еще в 1930-1940-х гг. говорила в своих научных изысканиях о совпадении некрасовского говора с верхнедонскими говорами, в том числе с говором ст-цы Голубинской [86]. Такого рода утверждения вполне согласуются с филологическими исследованиями О.К. Сердюковой - филолога также из Ростова-на-Дону [87]. В результате долголетнего и кропотливого специального анализа говора некрасовских казаков она пришла к выводу о том, что в силу хорошей сохранности можно установить его генетическую связь с конкретной разновидностью донских говоров, причем особое место занимало изучение фонетики, поскольку "именно фонетический строй языка (диалекта) является наиболее устойчивой частью его структуры и именно в нем проявляется своеобразие говора" [88]. Главный вывод О.К.Сердюковой звучит следующим образом: "Некрасовский говор отличается от нижнедонских говоров, но сближается с говорами станиц, расположенных по верхне-среднему течению Дона (выше впадения в Дон реки Чир). Таким образом, лингвистически подтверждаются исторические сведения о том, что основная масса казаков-некрасовцев происходила из станиц Нижне-Чирской, Есауловской... Голубинской, Пятиизбянской, а также станиц и хуторов, расположенных по притокам Дона, - Чиру, Хопру, Медведице" [89]. Немалый вес данному авторитетному мнению придают оригинальные первоисточники, в которых содержатся прямые указания на ст-цы Маноцкую, Верхне-Чирскую, Верхне-Каргальскую и др. (в том числе верховые) как места "выхода" новых групп донских казаков на Кубань в XVIII в. [90]. Таким образом, получен благоприятный результат междисциплинарного подхода, и в дальнейшем сулящего новые открытия.

Пункт третий, связанный с одной из главнейших характеристик данной части российского казачества: некрасовские казаки - создатели и последователи так называемых "заветов Игната" (возникших на Кубани уже в первой половине XVIII в.) и создатели особого рода исторических преданий, в составе которых эти "заветы" представлены. Дело в том, что именно "заветы" обусловили в значительной степени этнокультурное своеобразие донских казаков именно как некрасовцев. "Заветам" суждено было сыграть важную роль во многих событиях "некрасовской эпопеи": политическом расколе в первом Кубанском казачьем войске в середине XVIII в., долговременно негативном характере отношений казаков с липованами (дунаками), сравнительно поздней реэмиграции некрасовцев в Россию и т.д. Большая часть "заветов" стала известна науке благодаря многолетним трудам Ф.В.Тумилевича по сбору и публикации некрасовского фольклора [91]. "Заветы" представляют собой комплекс социокультурных нормативов, соблюдением (или нарушением) которых некрасовцы объясняли многие события своей жизни. Следует отметить, что их содержание находилось в полном соответствии с религиозными воззрениями казаков, что, безусловно, обеспечивало "заветам" дополнительную "устойчивость". Традиция приписывает создание "заветов" реальному историческому лицу - Игнату Некрасову, чей образ приобрел в казачьем фольклоре черты культурного героя. Однако внимательный анализ этих заповедей позволяет сделать предварительный вывод о том, что большая часть таковых была создана в некрасовской среде после смерти И.Некрасова, последовавшей в конце 1720-начале 1730-х гг. К числу "заветов" относились, в частности, следующие: 1) "царю не покоряться, до царя в Расею не возвертаться"; 2) чтобы "попох от Никона не принимали на службу"; 3) "чтоб казак на казака не работал"; 4) "чтоб держались друг за дружку, без разрешения круга, атамана не уходили из станицы"; 5) "чтобы молодые почитали старших"; 6) "казаки должны любить жен, не обижать их"; 7) чтобы "тайно помогали бедным, явно помогать должон круг"; 8) "чтобы с турками мы (т.е. некрасовцы. - Д.С.) не соединялись"; 9) "чтобы салтан против нашей воли казаков на службу не брал"; 10) "чтобы церквы не закрывались в Турции" [92]. Безусловно, "заветов" сохранилось гораздо больше. Касались они почти всех вопросов жизни некрасовцев в эмиграции, включая аспекты семейно-брачных отношений, хозяйственных занятий казаков, взаимоотношений с властями, окружающим населением и т.д. Преступающих эти строгие предписания ждало суровое наказание - изгнание из общины или смерть [93]. Непросто далось некрасовцам переселение в царскую Россию, чему серьезно препятствовал первый завет (о запрете реэмигрировать в Россию при царском режиме). Разгорелись ожесточенные споры между казаками; противники переселения при этом ссылались на традицию: "Игнат сказал: царизме не покоряться, до царя не возвращаться... Царь, он - царь. Не до царя надо идти, а дальше - уходить, а то москаль когти задерет!" [94]. Безусловно преданиям, как и "заветам", отводилось немаловажное место в создании и закреплении в массовом сознании автостереотипов, функционировавших как на личностном, так и на групповом уровне. Как и "заветы Игната", исторические предания формировали и обосновывали образ врага, чужака ("царизмы", турок, липован и т.д.). В конечном итоге все это обуславливалось наличием мифологического сознания, причем миф, как правило, выступал в качестве вненаучного знания, которое нельзя опровергнуть. Такого рода знание (которое мы рассматриваем на примере исторических преданий и "заветов Игната") выступало в глазах носителей данной культурной традиции не только как обоснованная реальность (пережитое), но и как часть наследия, созданного их предками (творение), подлежащего передаче следующим поколениям (в т.ч. восприятию молодежью самоназвания "некрасовцы"). В условиях конфликтной ситуации (понимаемой нами в широком смысле) некрасовцы находились в постоянном маргинальном (пограничном) состоянии, что было чревато cоциально-психологическими стрессами, возможностью раскола в общине и т.п. Поэтому создание и бытование исторических преданий и "заветов" было жизненно необходимым, нивелируя, на наш взгляд, остроту переживаний некрасовцами факта своего пребывания в эмиграции. Причем для казаков было безразлично, что "идеальное" (вымышленное) в этих произведениях зачастую превосходило по объему реальное содержание исторических событий. Для них было важно другое: следуя "Заветам" и преданиям, жили из предки. Факт следования старине означал сохранение "нормального" миропорядка в сознании адептов, а нововведения - перевернутость мира, его аномальность. Характерными в этом отношении следует считать слова одного из некрасовских казаков (1863 г.): "Так энто у нас повелось, такой адет (закон. - Д.С.) держим. Так, значит от отцов и прадедов повелось" [95]. Две главнейшие функции, таким образом, лежали в основе бытования данной части культурной традиции некрасовских казаков - этнообразующая и этнодифференцирующая.

Четвертый пункт определения, связанный с религиозными воззрениями некрасовцев, обозначен нами следующим образом: некрасовские казаки - старообрядцы-поповцы, характеризующиеся в связи с изменением своей церковной организации как: а) беглопоповцы; б) единоверцы; в) приверженцы Белокриницкой иерархии (или "австрийского священства"). Оставаясь беглопоповцами вплоть до конца 1870-х гг., некрасовцы постоянно искали для своей общины священников, принимая зачастую к себе "расстриг" и "запрещенных" со стороны РПЦ иерархов (например, епископа Анфима в 1753 г.). Столкнувшись, однако, с довольно часто неудачными поисками подходящих кандидатур, некрасовцы склонились к признанию единоверия (союзу старообрядцев с РПЦ при условии признания первыми духовного пастырства РПЦ, избрания священников из старообрядческой среды и гарантии сохранения всех дониконовских обрядов). Рукоположение в сан некрасовца И.Вощихина произошло в 1880 г. в Санкт-Петербурге при непосредственном участии митрополита Исидора. Уже в 1881 г. на Майносе была освящена единоверческая старообрядческая церковь во имя Успения Божией Матери, изображение которой сохранилось и на фотографиях начала ХХ в., и на церковной печати [96]. Что же теряли и что приобрели казаки-единоверцы после вхождения в лоно РПЦ? Признавая иерархию Синодальной Церкви, взамен они получали клир, обязавшийся служить по старым обрядам. Причем, не располагая зачастую возможностями для удовлетворения церковных нужд, казаки получали материальную поддержку из Священного Синода, православных монастырей, российских купцов-старообрядцев. Поэтому преимуществ, как видится, было гораздо больше.

В одном из источников второй половины XIX в. говорилось об "угрозах" со стороны молодых некрасовских казаков принять австрийское священство, если старики не предоставят им для венчания православного священника. Белокриницкая церковная иерархия была организована в 1846 г. в с.Белая Криница на Буковине (в то время - территории Австрийской империи) путем присоединения к православию Амвросия, бывшего Босносараевского митрополита. 29 октября 1846 г. в соборном храме Белокриницкого мужского монастыря состоялось присоединение его к православию посредством второго и третьего чина*. Так появились новый старообрядческий архиерей и новая старообрядческая иерархия. Вскоре митрополит Амвросий посвятил в сан епископа двух человек - Кирилла Майносского и Аркадия Славского, а впоследствии существенно расширилась география признания иерархии, включая территорию Российской Империи. Некрасовские казаки, заметим, долгое время активно сопротивлялись притязаниям по отношению к себе белокриницких иерархов. Например, инок Павел Белокриницкий рассчитывал на принятие ими священства на том основании, что в свое время майносцы оказали помощь Амвросию - во время бегства последнего из Константинополя. Очевидно некрасовцы были тогда временно увлечены идеей создания новой старообрядческой иерархии, что сулило им впоследствии существенные выгоды. Затем стали "выплывать" различия в церковных обрядах, Амвросия начали называть обливанцем, священников - еретиками. Дело в том, что одной из обрядовых особенностей Белокриницкой иерархии было обливание водой младенца при крещении, а не погружение его в купель, что признаваемо православными. Епископ Аркадий, пытавшийся привлечь казаков к тесному церковному общению с Белой Криницей, писал 26 января 1856 г. буквально следующее: "Только объяви, что перекрещивать от обливанца, то и готовься к последнему концу. Но сей подвиг еще не приспе" [97]. Жесткая позиция некрасовцев в отношении Белокриницкого священства оказалась долговременной. Так, В.Кельсиев в октябре 1863 г. писал епи скопу Кириллу: "К числу старообрядцев, не признающих нового белокриницкого священства за его греческое происхождение, принадлежат некрасовцы, живущие в Малой Азии, на берегу Мраморного моря, в селе Майнос" [98]. Далее он упоминал о горячей надежде казаков найти себе "епископа, великорусса происхождением и ставлением" с тем, чтобы тот постоянно обеспечивал их церковным клиром. Параллельно с присоединением части майносских некрасовцев к единоверию, другая их группа решилась все-таки признать новую иерархию. Ценные сведения по этому поводу содержатся в "Церковном Вестнике", изданном при Санкт-Петербургской духовной семинарии в 1879 г. Здесь (со ссылкой на известное "Новое слово") сообщалось, что к Белокриницкой епархии присоединилось "40 номеров" (очевидно, семей) майносцев, уже получивших себе священника [99]. Действуя довольно быстро, они параллельно с депутатами от будущих единоверцев направили в том же 1879 г. своих представителей в Москву к старообрядческому архиерею Антонию "за советами и сбором пожертвований" [100]. Кстати, кандидаты в священники избирались в среде этих некрасовцев точно так же, как у казаков-единоверцев. Известны фамилии некоторых священников начала ХХ в. - К.Пушечкина, К.Петрова.

При анализе событий, сопровождавших нововведения в религиозной жизни некрасовских казаков, следует учитывать несколько факторов, зачастую между собой не связанных, по крайней мере, внешне: 1) признание Белокриницкого священства подавляющей частью старообрядцев-липован, недругов некрасовцев; 2) решимость части майносцев ни при каких условиях не порывать со старыми церковными обрядами, на чем первоначально активно настаивали Константинопольский Патриархат и РПЦ; 3) присутствие среди локальных некрасовских групп в конце XIX-начале XX в. особой (на острове Мада в азиатской Турции), представители которой остались беглопоповцами, т.е. отрицали любую церковную организацию.

Пятый пункт определения выражен нами через отрицание: некрасовские казаки - не липоване (дунаки). Дело в том, что проблема соотнесенности данных понятий - одна из важнейших в изучаемой теме. В отечественной исторической науке утвердилось, к сожалению, мнение об их идентичности [101], что, на наш взгляд, исторической действительности не соответствует. Подобного рода высказывания априорны, бездоказательны; они противоречат довольно обширному корпусу соответствующих первоисточников. В результате специального их изучения автор пришел к выводу о том, что некрасовцы и липоване - суть отличные друг от друга этноконфессиональные группы русского народа. p><p class="date">Оба термина имеют вполне определенную семантику, чему, кстати, вовсе не противоречит тот факт, что иногда в российской делопроизводственной документации конца XVIII в. некрасовские казаки именуются липованами [102]. Что касается характеристик понятия "липоване", то мы, в отличие от В.А.Липинской [103], считаем, что этнический его ряд (русские-липоване) менее емок, чем конфессиональный (русские-старообрядцы). Поскольку старообрядчество, скажем в Румынии, никогда не представляло собой в религиозном отношении единого целого (поповцы, безпоповцы, приверженцы различных толков), то исторические обстоятельства сложились таким образом, что данный термин оказался своего рода объединяющим, нивелирующим (хотя бы внешне) вполне реальные религиозные различия среди староверов. Об этом еще в 1883 г. справедливо писал Ф.Кондратович: "Это название присвоено главным образом позднейшим великорусским переселенцам, также раскольникам, хотя не только липованам (филиппонам), но и всех согласий" [104]. Липованские общины чаще всего были религиозными, их члены не испытывали особой неприязни (тем более - по политическим мотивам) к российскому царизму. Л.С.Берг (1918 г.) называл липованами вообще всех старообрядцев-великоруссов, отмечая при этом, что в 1828-1829 гг. с берегов Дуная в Бессарабию переселились "около тысячи душ некрасовцев" [105]. А.Ф.Афанасьев-Чужбинский, путешествовавший по Южной России во 2-й половине ХIX в., описывая население "по обеим сторонам Днестра от австрийской границы до Черного моря", также выделял "великорусских старообрядцев, именуемых в Бессарабии липованами, а в Херсонской губернии пилипонами" [106]. В том же ключе следует рассматривать и высказывание Защука в книге "Бессарабская область" [107]. Таким образом, слово "липоване" оказалось неким квазитермином, в котором, однако, четко прослеживается этничность.

В свете всего изложенного логичным выглядит вопрос: вследствие каких причин и обстоятельств данное понятие оказалось связанным с некрасовскими казаками? Существует два аспекта: 1) формальная (непосредственная) связь, когда в работах некоторых авторов некрасовцы называются липованами (либо наоборот) [108]; 2) связь опосредованная, характеризующаяся перенесением особенностей жизни липован на некрасовских казаков [109], что также неверно. Яркий тому пример - точка зрения П.П.Короленко. Исследователь довольно тонко подметил разницу между "воинственным сословием" анатолийских некрасовских казаков и мирными раскольниками Добруджи, называвшимися липованами. Вызывает согласие понимание автором особенностей отношения тех и других к России, например, в следующей части: "Добруджинские раскольники не только не выказывали особенной неприязни к русскому народу, но сами еще шли навстречу русским войскам, бывшим на Дунае, предлагая свои услуги" [110]. И после этого П.П.Короленко пишет о переселении дунайских липован в Бессарабию в 1830 г. как о поступке некрасовцев! Начнем с того, что некрасовских казаков в то время уже не было в данной части европейской Турции (подробнее - далее). Вызывают серьезные сомнения сообщения и других авторов о том, что еще в начале XIX в. группы некрасовцев переселились в Бессарабию, в том числе в окрестности Измаила. У казаков, о чем мы уже говорили, существовало вековое недоверие к российскому царизму, подкрепляемое мощной культурной традицией (в виде тех же исторических преданий и "заветов Игната"). Поэтому в то время на возвращение в Россию они решиться не могли. Что касается дунайских старообрядцев, то они "жили именем некрасовцев", поскольку это было выгодно и, главное, престижно. Память об общении с некрасовцами сохранилась в названиях старообрядческих поселений в Бессарабии: Старая Некрасовка, Новая Некрасовка; в том, что липоване, жившие в 1-й половине XIX в. в дунайских некрасовских селах, выбирали себе атаманов и старшин [111]. Однако именно эти псевдонекрасовцы выступили в середине 1860-х гг. с инициативой перевода себя из казачьего положения в разряд "райя", христианского податного населения Османской империи, что было крайне негативно воспринято майносскими казаками-некрасовцами. Отныне липоване могли не тяготиться обязанностью воевать, тогда как для некрасовцев это являлось своего рода нормой жизни.

Ни одна липованская община не следовала в повседневной жизни "заветам Игната", что, как уже отмечалось, являлось важной характеристикой некрасовцев. По авторитетному мнению Ф.В.Тумилевича, среди преданий, записанных им от липован, вообще нет преданий об И.Некрасове, зато присутствует масса сюжетов об О.С.Гончарове, генерале Липене [112]. Сами дунаки говорили Ф.В.Тумилевичу, что они "позабыли об Игнате". Дальнейшему исследованию проблемы способствуют работы отечественных филологов, доказывающих существеннейшие различия между говором некрасовцев и говорами дунайских старообрядцев (в том числе липован). Не подлежит сомнению, что язык - одна из важнейших характеристик социокультурной общности, причем зачастую можно доказать географическое происхождение его носителей. В частности, исследование И.Д.Гриценко помогло установить, что говор рыбаков-старообрядцев дельты Дуная (в том числе липован - жителей бывших некрасовских поселений) не имеет ни одной из черт, которые характеризовали бы его как один из донских говоров [113].

Не менее важное обстоятельство заключается в том, что реальные различия между некрасовцами и липованами (дунаками) зафиксированы на уровне сознания (как личностном, так и групповом), этнической самоидентификации. Для некрасовцев характерна жесткая градация "мы - потомки донских казаков, некрасовцы" и "они - чужаки, дунаки, липоване". Весьма интересно в этом отношении предание "Дунаки от генерала Липена пошли". Превосходно зная о своем происхождении, казаки создали образ "культурного героя" своих антагонистов - генерала Липена. Подчеркивая их чужеродность по отношению к себе, некрасовцы обосновывают версию о том, что дунаков стали называть липованами "по генералу Липену" [114]. Фактически мы имеем дело с проявлением одного из поведенческих стереотипов, признаками которых являются относительность, субъективность, выраженность и направленность. Сама же структура стереотипа состоит из двух компонентов: когнитивного (содержания) и эмоционально-аффективного (отношения) [115]. Ярчайшее тому подтверждение - влияние стереотипов на взаимоотношения некрасовцев и липован. Причем очевидна взаимосвязь казачьего фольклора и непосредственных контактов между теми и другими. В частности, исторические предания способствовали созданию весьма специфического образа чужой этнической группы: "А какие они казаки - у них и корень не некрасовский. Дунаки они, липоване!" [116]. Произведения этого цикла были также направлены на подчеркивание (обоснование) своей исключительности: "Мы царизме не покорялись, а дунаки только за веру стояли. За границей нас некрасовцами, Игнат-казаками звали, их дунаками-липованами. Все дунаки - липоване. Наши казаки все грамотные были, такой завет у нас от Игната... а у них, дунаков, больше неграмотные. Липен им такого завета не оставлял. Мы попох учили, а то и убивали, когда они супротив Войска шли, а у них того не было" [117]. Отметим, что фольклор некрасовцев оказался долговременным по своему бытованию в казачьей среде, перешагнув границу XIX-ХХ вв., влияя при этом на взаимоотношения интересующих нас сторон. В.Ф. Минорский (1902 г.) свидетельствовал, что как только речь заходила о дунаках из с. Ени-Казаклар (Хамидие), то жители некрасовского с.Эски-Казаклар не могли "удержаться от самых крепких русских словечек по их адресу" [118]. В.Щепотьев (1895 г.) описывал эпизод, когда некрасовец-майносец не захотел находиться в одном помещении с хамидийцами и вышел из харчевни [119]. Примечательно, но известны случаи, когда сами липоване (дунаки) отрицали то, что они якобы некрасовцы [120]. Даже дети, не вникая подробно в суть проблемы, весьма нелестно отзывались о липованах (дунаках). Со слов Т.И.Тумилевич, как очевидицы событий, нам известен следующий случай. Когда девочку из некрасовских спросили, есть ли у нее жених, та со вздохом ответила: "Есть, да непутевый... - А что так? - Да из дунаков он..!".

Не вызывает сомнения, что в вековых и крайне своеобразных отношениях некрасовских казаков и липован (дунаков) следует видеть не только отголоски реальных исторических событий, но и результат воздействия вполне определенной части некрасовской культурной традиции на массовое сознание и поведение этой группы казаков. Возможно, некрасовцы сознавали, что от людей, в какой-то мере на них похожих, но фактически чужих, необходимо максимально отстраниться. Причем происходило это и вследствие ограничения (запрещения) контактов, и в результате целенаправленного создания (обоснования) отрицательного образа данной общности. После появления такого рода инноваций они закрепляются традицией (в том числе с помощью преданий и "Заветов"), выходят на уровень ценностных ориентаций, а затем становятся поведенческими стереотипами. Зачастую оценка своей группы носит завышенный (естественно, субъективный) характер. И тот факт, что часть липован, как и некрасовцев, являлись беглопоповцами, а другая часть - приверженцами Белокриницного священства, не мог существенно повлиять на изменение характера отношения казаков к этим старообрядцам. Приведенную нами систему доказательств о несовпадении семантики понятий "липоване" и "некрасовцы" подтверждают труды известного румынского ученого М.Маринеску. Занимавшийся долгие годы сбором и изучением фольклора румынских липован, он также пришел к выводу о том, что липоване - это русские старообрядцы, не имеющие к некрасовским казакам непосредственного отношения [121]. При этом автор совершенно справедливо разделил казачью и староверческую (т.е. собственно религиозную) эмиграции в Добруджу. И действительно, липоване появляются в европейской Турции гораздо раньше некрасовских казаков [122].

Все сказанное - пример того, как ошибаются те исследователи, которые, игнорируя соответствующие этнокультурные традиции некрасовских казаков и липован, выстраивают необоснованные версии (схемы) исторического процесса. На наш взгляд, нет никаких оснований для сведения воедино геополитических условий жизни этих староверов и казаков-некрасовцев, нивелирования особенностей маргинального (пограничного) состояния тех и других. Итак, можно сделать следующие выводы: 1) все данные говорят о том, что некрасовские казаки никогда не называли себя липованами; 2) под определение "липоване" попадают главным образом русские старообрядцы, религиозные характеристики которых нельзя свести к единому целому; 3) еще в XVIII в. липоване вступали в контакты с некрасовцами в европейской Турции, заселив впоследствии часть тамошних казачьих поселений; 4) некрасовцы являлись для липован более высокостатусной общностью, чем они сами, вследствие чего последние неоднократно пользовались по отношению к себе данным термином.

И наконец, несколько общих замечаний по поводу процесса и принципов образования понятия "некрасовцы". Вполне вероятной представляется связь возникновения данного этноантропонима с желанием казаков обособиться от окружающего (в том числе христианского) населения Кубани и дополнительно себя самоидентифицировать. В отличие от экзоэтнонима "липоване", данный аутоэтноним возник внутри сообщества кубанских казаков и, конечно же, уже в XVIII в. на территории Крымского ханства. Отметим в этом отношении роль "заветов" (см. подробнее п. 3 определения), в числе авторов которых, безусловно, был сам И. Некрасов. Обращает на себя внимание параллелизм словообразования антропонима "некрасовцы" с названиями некоторых старообрядческих толков: филипповцев, федосеевцев, капитонцев. Принятие имени и фамилии И.Некрасова (поскольку известен аутентичный термин "игнат-казаки") этими казаками в качестве самоназвания (а также признание равноправного их статуса наряду с другим самоназванием - донские казаки) было явлением глубоко обоснованным, семантически маркированным. Безусловна связь понятия "некрасовцы" с процессами сакрализации личности И.Некрасова (не в последнюю очередь вызванными к жизни исключительнейшей его ролью в судьбе кубанских казаков), защиты и сохранения казаками своей самобытности; с формированием новых поведенческих стереотипов, многие из которых бытуют и поныне. Впоследствии данный выбор обосновывался (поддерживался) традицией и пересмотру в форме отказа не подлежал. И хотя А.В.Елисеев, побывавший у некрасовцев на Майносе в 1880-х гг., писал, что "майносец, как ни далек он от России и от всего русского, прежде всего считает себя русским и с гордостью носит имя это" [123], данное обстоятельство говорит, скорее, о резком усилении интереса казаков к России, нежели их стремлении забыть славные доно-кубанские казачьи традиции. Некрасовцы всегда с гордостью носили свое древнее имя, но не формально передавая его из поколения в поколение, а воспитывая своих потомков некрасовцами.
El jaguar

#7

3. Кубанское казачество: условия
формирования, пополнения, развития

Предложив читателю авторскую трактовку понятия "некрасовцы", считаем возможным посвятить отдельный параграф узловым, по преимуществу - дискуссионным, аспектам изучения истории всего кубанского казачества, обращая особое внимание на взаимодействие потоков казачьих перселенцев, осваивавших территорию Крымского ханства в конце XVII в . - начале XVIII в. Считаем также необходимым заострить проблему оценки "крымского фактора" в процессе иституционализации этого сообщества в Войско.

Налицо, как видится, две стороны в изучении темы: эмпирическая и теоретическая (более того - методологическая). В первом случае, отметим, что ряд вопросов социальной, военно-политической, культурной жизни кубанских казаков, несмотря на новейшие исследования [124], остается недостаточно изученным. В частности, к ним относятся: определение численности казаков, география и хронология казачьих поселений, участие казаков в русско-турецких войнах, практика их взаимоотношений с крымскими ханами, народонаселением ханства, черкесами, российским царизмом, становление и развитие на Кубани православной (старообрядческой) церкви. Во втором случае исследователи сталкиваются с такими сложными и мало разработанными проблемами, как выяснение причин появления казаков на Северо-Западном Кавказе, определения историчности первого Кубанского казачьего войска (далее - первое ККВ), качественных характеристик кубанского казачества (в т.ч. применимости к нему таких дефиниций, как "раннее" и "вольное").

Интересно, что, несмотря на все расширяющийся круг авторов, аргументировано, на прочной источниковой базе доказывающих реальность складывания войсковой организации на Кубани в конце XVII - начале XVIII вв. (разделяющих в целом наши взгляды на историю первого ККВ) [125], эта точка зрения до сих пор не нашла широкого признания в научной среде. Более того - некоторые историки казачества восприняли новую, "неудобную'' для себя теорию негативно. Помимо предполагаемых на то причин [126], укажем еще на одну: идеи о "новом" кубанском казачестве идут вразрез с разделяемыми некоторыми казаковедами представлениями о казачестве как авангарде российской государственности, рыцарях православия, верных сторонниках царизма. Не владея спецификой проблемы, источниками, формально подходя к классификации казачьих сообществ, они не в состоянии вести научный дискурс, приводя лишь маловразумительные доводы в части критики взглядов о неизвестно откуда "взявшемся" кубанском казачестве, "мифическом" казачьем войске. К числу таких доводов относятся, в частности, такие: 1) Кубанского казачьего войска не могло существовать на том основании, что оно не было учреждено русским царем; 2) войсковые атрибуты (естественно, дарованные не царем) не могут служить доказательством существования войсковой формы организации "неверных" казаков. Ретроспективно рассматривая процесс институционалиции ранних казачьих сообществ [127], отметим, что подобные взгляды искажают историческую действительность, их авторы намеренно выхолащивают содержание вольной, антигосударственной природы российского казачества, искусственно переводя процесс естественного (внутреннего) развития казачьих сообществ на "рельсы" государственного строительства.

Считаем необходимым более подробно остановиться на анализе этой проблемы в связи с тем, что история изучения прошлого кубанского казачества приобретает в сегодняшнем казаковедении (прежде всего на территории Краснодарского края) все большее развитие. Появляются новые книги, защищаются диссертационные работы. Между тем объектом подавляющего количества этих исследований выступает, как правило, та часть российского казачества, которая "генетически" связана с черноморским казачеством (в некотором смысле - запорожским). Как некий "довесок", фигурирует здесь и донское казачество - представители Кавказского линейного войска. Вокруг этого кубанского казачества разгораются, как правило, основные споры об "этносе/субэтносе", отношении казачества к Империи и имперским идеям, "исконной и вечной православности" казаков и т.д. Подчеркивая реальную историческую уникальность формирования кубанского казачества, некоторые авторы склонны при формировании своих концепций (в т.ч. о субэтносе русского народа) не замечать фактов, не ложащихся в прокрустово ложе их умопостроений (в т.ч. фактов, относящихся к таким аспектам, как казаки-мусульмане, казаки-евреи (иудеи), казаки-старообрядцы, казаки как противники России и т.д.).

При просмотре многочисленных сборников тезисов конференций, так или иначе связанных с казачьей тематикой (Краснодар, 1992, ст-ца Тамань, 1992; Ростов н/Д, 1995; ст-ца Каневская, 1999 и т.д.), обнаруживается интересная деталь: ряд важнейших аспектов, связанных с освоением казаками кубанского региона, проникновением и развитием здесь православия, отношением российских властей к "казачьему фактору" в местной геополитике и т.п. связывается не как иначе, как с концом XVIII в., т.е. временем переселения на Кубань черноморских казаков. Несколько характерных примеров: "В истории развития религиозных воззрений жителей Кубани можно выделить три отличительных этапа. Первый этап - с конца XVIII в. по начало 1917 г...." (О.В.Андреева); "Распространение православия на Кубани связывается с казачеством, а начальный этап - с историей Черноморского казачества..." (О.Ф.Сухинина); "Политика постепенной казачьей колонизации южных земель проводилась русским правительством с середины XVI в. и продолжалась до конца XIX в.... (между тем тезисы называются "Из истории заселения и освоения северокавказских земель казачеством (вторая половина XVI - первая половина XIX в.". - Д.С.)" (С.А.Чекменев). История и культура кубанского казачества в школьном курсе, предлагаемом, скажем, майкопскими историками Е.Ф. Кринко и Т.П. Хлыниной в новом сборнике научных статей "Проблемы изучения и развития казачьей культуры" (Майкоп, 2000) ведет свое начало все с того же с конца XVIII в. Более того, кубанским казакам-старообрядцам (донским по происхождению, о которых речь пойдет ниже) не нашлось места даже в градации казачьих сообществ. Это тем более важно, что в школе закладываются основные представления об исторической картине мира, ее региональных особенностях. Примеры, подобные вышеописанным, можно умножать и далее. Развиваясь, все эти представления питают мощную, уже сложившуюся, но, увы, статичную систему изучения казачьей истории на Кубани, "естественным" путем выходящей на уровень официальной идеологии, негативно влияющей на изучение тех же межнациональных отношений .

Создается впечатление, что прикубанские степи до пресловутого "конца XVIII в." были неким "Диким полем" для российского казачества, что они не знали в Новое время христианства и были заселены исключительно мусульманским населением. И, мол, только с появлением в регионе черноморских казаков начинается своеобразная эпоха просвещения, развития - и для местных народов, и для хозяйственного развития самого региона. При этом казачество нередко рассматривается как авангард российской государственности, проводник имперских российских идей, которые якобы присущи им как органическая характеристика (О.В.Матвеев). Судя по всему, исследователи этого направления склонны характеризовать термин "казаки" (в т.ч. "кубанские казаки") как монолитную общность, происхождение и становление которой нельзя рассматривать вне жесткой хронологии, вне определенных раз и навсегда источников пополнения ее членов. Вследствие этого делается немало обобщающих выводов ("Имперская модель была устойчиво впечатана в их (казаков - Д.С.) культурный код..."), которые, к сожалению, не учитывают многих характеристик российского казачества. Можно согласиться с А.А. Шенниковым, считавшим, что объединение разных казачьих групп под одним термином "казаки" (очевидно, и под термином "кубанские казаки") - существенное историческое недоразумение.

Странно, что из поля зрения сторонников этого направления выпадает целое столетие (конец XVII в. - 1770-е гг.), когда на территории Крымского ханства возникает и стремительно развивается другое кубанское казачество, основу которого составили донские казаки-старообрядцы. Их первые группы появляются в Прикубанье до 1692 г., а наиболее массовое пополнение рядов кубанского казачества произошло в конце августа - начале сентября 1708 г., в период подавления восстания К.Булавина. Впоследствии кубанские казаки становятся известны в истории под именем некрасовцев, причем налицо следующая особенность: наименование "кубанские" закрепляется за этими казаками-старообрядцами как во внешней среде, внешних источниках (например, в России, российской делопроизводственной документации), так и внутри данного казачьего новообразования - на уровне индивидуального и коллективного сознания.

История этого первого кубанского казачества убедительно свидетельствует о многовариантности развития казачьих сообществ России. Взять, например, отношение кубанских казаков к России. Вне всякого сомнения, в XVIII в. кубанские казаки (в т.ч. казаки-некрасовцы) являлись ее врагами, причем в устном народном творчестве сознательно конструировался сугубо отрицательный образ "царизмы", т.е. власти, т.е. государства, т.е. России. Религиозная свобода, которой казаки обладали в Крымском ханстве, привела к развитию весьма примечательного явления: - постоянному на протяжении XVIII в. притоку беглых российских подданных (в т.ч. старообрядцев) на территорию мусульманского государства. На Кубани возводились христианские храмы, имелось священничество, в т.ч. епископы. Кубань весьма быстро становится в понимании потенциальных беглецов местом, где, как говорилось в одном из документов "староверят и за старую веру не гонят". Крымские ханы последовательно проводили покровительственную политику в отношении кубанского казачества, предоставив ему в пределах Кубанского казачьего войска определенную автономию. Немало важных изменений произошло в культуре некогда донских казаков (в т.ч. фольклоре, одежде). "Заветы Игната" как своеобразный кодекс социокультурных нормативов кубанских казаков-некрасовцев мог появиться только на Кубани. Делая промежуточный вывод, скажем, что конкретные геополитические условия, носившие во многом благоприятный для носителей донской субкультуры характер, привели, во-первых, к закономерному появлению на Северо-Западном Кавказе донских казаков и, во-вторых, к не менее закономерному перерождению их в кубанских. Развитие местной региональной истории и культуры в конце XVII в. - 1770-х гг., следует рассматривать, таким образом, не в последнюю очередь в связи со становлением особой этноконфессиональной группы русского народа - кубанских казаков, ярчайшими представителями которых являлись казаки-некрасовцы. Налицо, таким образом, методологическая проблема изучения исторической и хронологической преемственности одноименных казачьих сообществ на Кубани, имеющая "выход" на ряд теоретических проблем, в т.ч. обозначенных выше, имеющих практическое значение для оценок и общих характеристик всего российского казачества.

Должна, наконец, измениться оценка роли тех же казаков-некрасовцев в истории региона, как небольшого якобы эпизода из истории раскола и восстания К.Булавина, как эпизода, не требующего существенного изучения ("примером" может служить соответствующая глава из авторского учебника по истории Кубани Б.А.Трехбратова (Краснодар, 2000), в тексте которой содержатся "традиционные" исторические ошибок - вопреки достижениям новейшей историографии). Подчеркнем, что отстаиваемое автором мнение о необходимом изменении отношения специалистов к этой проблеме объективно приведет к новым выводам, которые окажутся в состоянии существенно поколебать старые представления о кубанском казачестве.

Один из вопросов, с которым неизбежно сталкиваются исследователи первого ККВ - источники его формирования и пополнения. Предварительный вывод состоит в том, что представители северокавказских народов, скорее всего, не принимали участия в формировании и пополнении рядов кубанских казаков, в отличие, скажем, от той роли, которую они сыграли в истории донских и терских казаков. Основу первого ККВ составили верховые донские казаки-старообрядцы (см. выше). Тем не менее факты свидетельствуют о широкой географии происхождения новых, пришедших после 1708 г. насельников Кубани. Испытывая воздействие некрасовской агитации, на территорию Крымского ханства бегут терские, донские казаки, выходцы из великорусских губерний, Польши; нередки, правда, были случаи захвата в плен некрасовцами российских подданных [128]. Вопрос о рациональности/иррациональности причин побегов людей в мусульманское государство, взаимодействии разных потоков переселенцев (и даже их отдельных элементов), механизме инкорпорации беглецов в ККВ остается открытым. Необходимо также изучить особенности сманивания, которым кубанские казаки успешно занимались на протяжении десятилетий. Касаясь ее сути, заметим, что в первые годы после подавления восстания К.А. Булавина речь могла идти о прямой заинтересованности казаков в естественном пополнении своих рядов, постоянно сокращавшихся под воздействием военных потерь. Косвенным образом это свидетельствует о недостаточной степени распространения семейно-брачных отношений на войсковой территории, лишь начавшемся процессе формирования потомственного кубанского казачества. Нельзя также исключать появления со временем нового принципа в системе социальных статусов - "член войска/проживающий на войсковой земле". Следовательно, необходимо признать наличие стратификации свободного православного восточнославянского населения Крымского ханства и, соответственно, не всех новых его насельников считать кубанскими казаками и, что немаловажно, некрасовцами. Еще раз выскажем в этом отношение следующее: вполне вероятной представляется связь возникновения данного аутоэтнонима с желанием казаков обособиться от окружающего (в т.ч. христианского) населения Кубани и дополнительно себя самоидентифицировать.

Возможно, в данном случае прослеживается действие "закона ряда", сформулированного "для топонимики Владимиром Никоновым. Суть его заключается в том, что "названия не возникают в одиночку, они соотнесены друг с другом, они стоят как бы в ряду названий, коротком, это пара названий, или более длинном"" [129]. "Закон ряда", пишет далее этнолог Я.В. Чеснов, "следует всегда помнить, занимаясь историей этнонимов". В ряде "донские казаки - кубанские казаки - казаки-некрасовцы (игнат-казаки)" можно, по нашему мнению, усмотреть также разные уровни самосознания казаков-старообрядцев. Так или иначе, но впоследствии выбор, сделанный донскими казаками в части нового для себя самообозначения, обосновывался (поддерживался) традицией и пересмотру в форме отказа не подлежал.

Вопрос об источниках формирования кубанского ка- зачества имеет свое продолжение в части характеристик двух его составляющих: "старых" и "новых" кубанских казаков. Необходим анализ географии происхождения тех и других, что позволило бы, во-первых, определить степень "генетической" преемственности между ними и, во-вторых, более подробно, выпукло охарактеризовать их взаимоотношения - прежде всего в части проблемы складывания на Кубани войсковой формы организации казачьего сообщества. Существует мнение о неоднородности социального, религиозного состава старых и новых насельников Крымского ханства, что "в отряде И. Некрасова далеко не все были казаками в полном смысле этого слова - там было много "бурлаков" и "голытьбы", а также недавних крестьян и горожан" [130]. Все это, по мнению ученого-казаковеда О.Г. Усенко, не могло не тревожить "старых" кубанских казаков, обеспокоенных численным превосходством новых выходцев с Дона. Далее этот серьезный, вне всякого сомнения, исследователь косвенно указывает на имевшую некое время напряженность между двумя якобы разнородными группами казаков, что не могло содействовать быстротечному их слиянию. К сожалению, столь смелый вывод - о составе беглых казаков - автор документально не аргументирует, что естественным образом ставит его под сомнение. По нашему мнению, известная часть "старых" кубанских казаков с самого начала была настроена дружелюбно по отношению к группировке И. Некрасова. Характерным тому примером служит их реакция не только на ее появление в пределах ханства, но также, возможно, слухи о выдаче России беглых казаков. Речь идет о поездке в Крым в 1709 г. дворянина В.Блеклого, отправившемся туда по царскому указу с заданием добиться у хана выдачи изменников головой [131]. Когда 13 июня 1709 г. состоялась встреча В. Блеклого с крымским ханом Девлет-Гиреем II, тот, заявив, что послал указ о запрете казакам И. Некрасова жить на территории ханства ("...чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел"), добавил: "...Просили-де у меня и старые казаки, которые живут на Кубани, чтоб ему быть у них (выделено нами. - Д.С.), а я-де им сказал: он мне ненадобен!" [132]. Следовательно, можно уверенно говорить о земляческих отношениях "старых" казаков с казаками И.Некрасова, основанных, вероятно, на конфессиональном единстве и, возможно, признаке единого территориального (на Дону) происхождения. Впрочем, данное частное замечание нельзя в целом переносить на весь спектр обозначенной выше проблемы - пока не будет получен цельный ответ на вопрос о происхождении разных групп казаков Крымского ханства.

В понимании взаимообусловленного процесса сманивания/бегства, связанного в т.ч. с представлениями о "царстве древлего благочестия", необходимо, конечно, обращение исследователей к религиозному фактору Свое перспективное развитие это мнение может получить в связи с изучением пастырской деятельности на Кубани в начале 1750-х гг. старообрядческого епископа Анфима [133]. Причем, что интересно, еще до приезда Анфима на Кубань по приглашению казаков-некрасовцев, в регионе уже имелся старообрядческий епископ Феодосий. Данный факт, однако, не смутил новую священническую особу -Анфим посвятил в сан епископа двух человек, еще одного - в сан архимандрита, а "по слободам многое число попов, и дал им универсалы, чтоб иметь им по своим обрядам церковное служение", основав на Кубани также монастырь. В теоретическом отношении плодотворным, несомненно, окажется обращение историков казачества к изучению знаковых систем, возможностям культурно-семиотического подхода, предполагающего обращение к точке зрения участников исторического процесса, их реакции и оценки событий, как основы развития (изменения) предметно-содержательной части этого процесса [134].

После проведения патриархом Никоном церковных реформ, вызвавших, по сути, гражданский раскол в русском обществе, немалое число "расколоучителей" бежало на Дон, способствуя формированию и распространению идеи о том, что "светлая Росия потемнела, а мрачный Дон воссиял и преподобными отцами наполнился, яко шестикрыльнии [серафимы] налетеша" [135] Интересно, что один из своих новых городков донские старообрядцы называли "новым Иерусалимом", что с одной стороны могло пониматься в контексте противопоставления святости, чистоты Дона "нечистой" Москве - "третьему Риму" и также "новому Иерусалиму", а с другой стороны - в контексте апокалиптической идеи Второго Пришествия, объединенной с пасхальной идеей Воскресения, вписывающихся в космологическую картину мира и, вместе с тем вполне отвечающих эсхатологическим ожиданиям [136]. В конце 1680-х гг. донские старообрядцы терпят поражение - было разгромлено несколько религиозных центров, а власть в Войске вновь захватили сторонники "еретической" Москвы. Часть донцов-старообрядцев бежит на юг, в т.ч. владения шамхала Тарковского, а также на Кубань. Здесь, как видится, назрела методологическая необходимость поставить вопрос о связи старообрядческого понимания юга как направлении поиска земли обетованной (шире - рая), а севера - как ада, с реальным процессом освоения Северного Кавказа "древлеправославными хрисианами", в т.ч. казаками.

Как пишет разделяющий взгляды Ю.М. Лотмана на проблему "географии" ада и рая выдающийся отечественный лингвист Б.А. Успенский, "в древнерусской культуре пространство воспринималось в ценностных категориях: те или иные земли расценивались как чистые и нечистые, праведные и грешные. Отсюда "движение в географическом пространстве становится перемещением по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на небе, а нижняя - в аду". При этом ад и рай также мыслились в пределах географического пространства: их в принципе можно было посетить. "Проникновение человека в ад или рай в средневековой литературе (надо думать - и в средневековом сознании. - Д.С.) всегда мыслилось как путешествие, перемещение в географическом пространстве" и, соответственно, "всякое перемещение в географическом пространстве становится отмеченным в религиозно-нравственном отношении..."; "средневековый человек рассматривал... географическое путешествие как перемещение по "карте" религиозно-моральных систем: те или иные страны мыслились как еретические, поганые и ли святые"" [137]. И далее: "Можно предположить вообще, что в противопоставлении праведных и грешных земель отражаются представления о рае и аде: понятия рая и ада как бы проецируются на географическое пространство, и, соответственно, эти понятия лежат в основе представлений о святости и грешности места" [138]. В качестве предварительного вывода можно сказать, что представители российского старообрядчества скорее всего осознанно бежали на территорию Крымского ханства, где отсутствовала проблема скрытого отправления культа, добровольно-принудительного перехода в никонианство, где, как оказалось впоследствии, успешно решалась проблема "законного" священничества. Ярчайшим примером проявления такой свободы и независимости на территории ханства явилась, кстати, религиозная жизнь кубанских казаков-некрасовцев. В характеристике кубанской земли происходит мена: "нечистое" (в смысле - мусульманское) пространство становится "чистым" (в частности, на основании "незараженности" его никонианской ересью). И наоборот, признаки "нечистого" пространства приобретает земля Донская.

Наконец, необходимо обозначить проблему роли государственного фактора в развитии ранних казачьих сообществ, их эволюции в войско. Известны многочисленные факты, когда Российское государство сознательно применяло ряд мер протекционистского характера в отношении вольных казаков - терских, донских [139], будучи заинтересованным в контроле и использовании последних. Более того, можно сделать вывод о том, что помощь Москвы давала дополнительный импульс к развитию сообществ вольных казаков, претерпевавших время от времени периоды ослабления в борьбе с Османской империей, Крымским ханством, северокавказскими народами. Преследуя собственные цели, русские цари, к примеру, поощряли объединительные процессы в среде донцов, подталкивая "атаманов Нижнего Дона к дальнейшим шагам по пути формирования Войска на Дону" [140]. Выражалось это, в частности, в установлении с 1613 г. донским казакам постоянного жалованья, присылке в 1614 г. царского знамени [141], что, кстати, совпадает во времени с завершением процесса объединения всех донских казаков в единое войско Донское. Надо думать, и об этом частично писалось выше, роль Москвы, т.е. государственного начала, применительно к истории кубанских казаков сыграл Крым, ханская династия Гиреев. Именно хан Девлет-Гирей II, столкнувшись с проблемой массового пополнения рядов верных казаков в 1708 г., мог реально способствовать процессу оформления сообщества кубанских казаков в естественную форму организации - казачье войско (Кубанское казачье войско), признав особый их статус как своих подданных, даровав область постоянного поселения, войсковые регалии и подобие некой войсковой автономии (впрочем, по-

ше от остальных своих подданных - на Таманском о-ве).

Подчеркнем, что личные качества казаков зачастую превосходили соответствующие характеристик татар и турок, что не могло остаться незамеченным правителями Крыма. Высокое воинское искусство, честность и храбрость казаков лежали в основе формирования их отношений с Гиреями, причем, по нашему мнению, можно говорить о личностном характере этих взаимоотношений. Нередки были случаи проявления адресного, заботливого внимания ханов к своим казакам [142], причем в истории не зафиксировано применения к ним репрессий со стороны Гиреев на протяжении всего XVIII в. (за исключением, пожалуй, хана Шагин-Гирея).

В контексте вышеозначенной проблемы необходимо затронуть вопрос о применимости к сообществу кубанских казаков дефиниции "вольное". Анализ литературы показывает, что данная точка зрения, не являясь устойчивой, время от времени появляется на страницах научных изданий. Звучат безответственные, по сути, заявления о "вольной казачьей республике на Кубани", "Кубанской республике", "своего рода казачьей республике" - как осуществленной мечте "о казацком государстве с атаманом во главе" [143]. Анализ прав и обязанностей кубанских казаков показывает, что они не были вольными, с самого начала став служилыми людьми, проводниками крымской политики в регионе и за его пределами. Имевшая место в первом ККВ внутренняя автономия могла быть (равно как само войско) ликвидирована ханом в любой момент - в случае скрытого или открытого неповиновения этих подданных его волеизъявлению. Впрочем, данное обстоятельство нельзя рассматривать как фактор, обусловивший верность казаков правителям Крыма. Заняв естественную нишу, достойное место в социально-политической структуре Крымского ханства, казаки весьма быстро и, что немаловажно, сознательно избрали путь верного служения своим покровителям. p><p class="date">Нетрудно заметить, писал выдающийся исследователь казачества А.Л. Станиславский, что эпитет "вольный" синонимичен слову "казак", которое приятно было повторить уже как "вольный казак". В этом, в частности, проявилось понимание самими казаками своего отличия "не только от крестьян и холопов, но и от служилых людей, которые не были вольны служить или не служить государю" [144]. Представление о необязательном характере службы, отраженное в понятиях "вольный казак", "вольное казачество", сыграло, как обосновано считал А.Л. Станиславский, огромную роль в формировании социальной психологии казачества [145]. Кубанские казаки были вольны лишь в том, что перед ними первоначально стоял выбор в вариантах развития отношений с Крымом: подчиниться, реально став подданными, либо, скрываясь на Кубани в "крепких местах", заниматься "воровством", переходя в случае опасности в другие регионы - Дон, Закубанье. С этой вариативностью могут быть связаны неоднократные случаи возвращения беглых казаков на Дон, вольных пока еще в своем решении это сделать. Данный пример подтверждает по сути мысль крупного историка казачества С.Г. Сватикова о том, что некоторые из казаков "хотели лишь службы на более льготных условиях, с сохранением большей свободы, другие же стремились к созданию отличных от Российского государства политических порядков, устройству "своей жизни по своей воле". Различные цели, существовавшие у казаков в период позднего средневековья, с точки зрения Сватикова, сформировали две большие группы: вольное и служилое казачество" [146]. Заслуживает, тем не менее, другая мысль С.Г. Сватикова о том, что нельзя рассматривать природу казачества с позиций несовместимых начал - тяги к свободе и службы государству. Историк призывал увидеть в этом явлении две стороны медали [147], что, как справедливо пишет С.М.Маркедонов, "в казаковедении сравнимо с появлением гегелевского диалектического метода в философии". История первых кубанских казаков представляет собой угасающий вектор развития донских казаков как вольных, кардинально меняющий свое направление после наиболее массового пополнения их рядов, связанного с событиями 1708-1711 гг. В контексте высказанных терминологических рассуждений остановимся еще на двух дефинициях, которые применительно к данному казачьему сообществу вызывают противоречивые суждения: "раннее" и "кубанское". В первом случае мы исходим из двух посылок: 1) до появления первых групп донских казаков-старообрядцев (начиная, возможно, с конца 1680-х гг.) на Северо-Западном Кавказе, история региона не знала оседлого казачьего населения, мирного "казачьего фактора" в местной геополитике. Казаки же оказались в новых для себя геополитических условиях, что обусловило иной, нежели на Дону, вариант развития отношений с царской властью и Российским государством - с одной стороны, и крымскими ханами, народонаселением ханства - с другой; 2) несмотря на то, что новые насельники Кубани - донские казаки - были знакомы с войсковой формой самоорганизации, в регионе они проживают отдельными общинами, со временем вырабатывая механизм взаимного общения, взаимообъединения. Таким образом, "раннее казачье сообщество" понимается еще и как не выработавшее в себе до времени такой формы социальной организации, как войско.

Степень применимости к этим казакам определения "кубанские" весьма высока. Во-первых, новая на деле история части донского казачества навсегда оказалась связана с кубанским регионом. Со временем происходят изменения в традиционной культуре, самосознании людей. Появляются новые песенные сюжеты, начинают формироваться исторические предания. Только на Кубани могли быть заложены основы уникального свода социокультурных нормативов, известного под названием "заветы Игната". Эти заветы, к слову сказать, обусловили многие дальнейшее события в судьбе казаков-некрасовцев, в т.ч. сравнительно позднее переселение их в Россию. Говоря другими словами, местная земля "переплавила" донских казаков в кубанских. Во-вторых, речь может идти о самоидентификации казаками себя как кубанских казаков, самоидентификации, основанной не только на факте географического местопроживания. Это можно усмотреть в бытовании на Кубани известной нам формулы "Войско Кубанское Игнатово Кавказское", или "Великое Войско Кубанское". Правда, здесь необходимы поиски дополнительных аутентичных свидетельств XVIII в. В-третьих, поселения казаков четко связаны с географией р.Кубань, причем казаки, по-видимому, с самого начала целенаправленно подыскивали места, подходящие для безопасного, постоянного проживания, проявив в решении данного вопроса удивительную прозорливость. На протяжении XVIII в. известны единичные случаи опустошения (разрушения) городков кубанских казаков-некрасовцев.

Перейдем к проблеме времени институционализации сообщества кубанских казаков в войско. Некоторые авторы (О.Г. Усенко, Б. Боук), разделяющие в целом взгляды на историю первого ККВ, относят его образование ко времени ранее 1708 г. В самом деле, в грамоте кубанских казаков (см. выше), можно прочитать: "От кубанских атаманов молотцов от войскового атамана Савелья Пахомовича и от всего Войска Кубанского" [148]. Вот пример (май 1708 г.), косвенно доказывающий наличие особого, якобы войскового, статуса лидера кубанских казаков: "От донских атаманов молотцов от Кондратья Афанасьевича Булавина и от всего великого Восйка Донского рабом божиим... кубанским казаком атаману Савелью Пафомовичю или хто прочии атаман обретаетца (выделено нами. - Д.С.) и всем атаманом молотцам челобитье..." [149]. Считаем, однако, что представители данного направления в историографии определенно переоценивают степень уплотнения во времени объединительных процессов в среде беглых казаков. В начальный период своего проживания на Кубани ("до 1692 г." - 1708 г.) кубанские казаки не могли создать совей войсковой организации по нескольким причинам, в т.ч. таким, как: малочисленность [150], практически полная подконтрольность турецкой администрации в Ачуеве и представителю хана - мурзе одной из кочевавших близ Копыла ногайских орд (связанной с проживанием подавляющей массы казаков в Копыле). Последнее обстоятельство опосредованно тормозило процесс создания новой войсковой организации - казаки снова становятся мигрантами. Забытый историками автор, турецкий Аноним начала XVIII в., владевший исторической и оперативной информацией, писал, что после того, как вблизи Копыла "поселились татары-ямансадак (ногайцы. - Д.С.), то казакам не стало покоя, и во времена Селим-Гирей хана (правившего в 1671-1678, 1684-1691, 1692, 1698, 1702-1704 гг. - Д.С.) они были поселены вблизи места, известного под названием Хан-Тепеси (Ханский холм), что на расстоянии четырех часов от крепости Темрюк, в окрестностях рек Анапа и Пучгаз" [151]. Судя по хронологии пребывания казаков в Копыле, это событие могло произойти в последний период правления Селим-Гирей хана.

Кроме того, при анализе интересующей нас проблемы обращает на себя внимание такое показательное явление, как возвращение беглых казаков на Дон [152]. Судя по всему, случаи подобного рода были не единичными, послужив основой появления на свет специальных царских грамот, предписывающих войску Донскому не чинить препятствий возвращенцам. Проще говоря, Кубань пока не фиксировалась в сознании немногочисленных беглецов, как место Исхода, точка отсчета нового Начала в жизни. Идея об этом только выкристаллизовывалась. Следовательно, неактуальной в конце XVII в. была идея создания войсковой организации, предусматривавшей в т.ч. достаточный уровень осознания человеком постоянства своего пребывания в конкретном географическом пространстве. Постоянство при этом понимается скорее в психическом, нежели временном смысле.

Что касается "войскового статуса" С.Пахомова (Пахомовича), то устойчивым он не был, отражая, возможно, реальную степень его власти (см. [153], где сказано: "городка Капыла атаман Савелей Похомов"). В этом отношении заслуживает внимания документ, недавно обнаруженный Б. Боуком в РГАДА, свидетельствующий о проживании в конце XVII в. казаков "на Темрюке (в явной отдаленности от Копыла) и на Кубани". Кроме того, нельзя исключать присутствия беглых донских казаков в это время еще в одном локусе - междуречье Кубани и Лабы, где казачий городок существовал как минимум в первой половине 1690-х гг. Не стоит также забывать о неоднозначной семантике понятия "атаман" которая включала в себя обозначение не только выборного de-jure лица, но также de facto признанного лидера, предводителя, главаря [154].

Содержание процесса институционализации сообщества кубанских казаков в войско напоминает суть аналогичного процесса, происходившего на Дону в конце XVII - начале XVIII в. [155]. Представляется, что при рассмотрении интересующей нас проблемы обращение к донскому конкретно-историческому материалу будет уместно. В этом, кстати, состоит еще одна назревшая методическая необходимость, игнорировавшаяся по сути в предшествующей историографии. Как пишет крупный исследователь донского казачества, Н.А. Мининков: "Войско Донское представляло собой военно-политическое объединение донского казачества с конца XVII в. Следовательно, в наиболее ранний период истории донских казаков войска Донского не существовало" [156]. Близкими оказываются причины, по которым это явление не могло быстро возникнуть как на Дону, так и на Кубани. Процесс складывания и оформления войсковой организации донских казаков был не одномоментным актом, растянувшись во времени с последней трети XV в. до конца XVII в. Но, что примечательно, "образовавшееся в конце XVI в. войско Донское охватывало поначалу лишь казаков, живших на Нижнем Дону". Объединение всего донского казачества в войско Донское произошло во втором десятилетии XVII в. [157]. Кроме того, обращает на себя внимание полисемантичность термина "войско Донское", включающая в себя обозначение не только объединенного сообщества, казачьего братства, но также "главного городка донских казаков, где пребывал войсковой атаман и где проходили войсковые круги и... группы низовых городков" [158]. Правда, О.Ю. Куц, документально аргументирующий свою точку зрения, считает, что ""войском" у донских казаков во второй трети XVII в. по преимуществу именовались либо их походные формирования, либо Войско в низовьях Дона - своеобразная военная, общественная и политическая структура донских казаков" [159].

Следовательно, возникает еще один вопрос: всегда ли применительно к истории ранних казачьих сообществ термин "войско" означал (мог означать) наличие войсковой организации, т.е. не только декларировался, но и соответствовал тому на деле? Ответ на этот вопрос не в последнюю очередь зависит от определения уровня объединительных процессов в среде каждого конкретного казачьего сообщества. Считаем также, что однозначно положительного ответа (в смысле распространения на всю область применения вопроса) дано быть не может. Примерно о том же (в смысле неадекватного применения терминологии к объекту исследования) справедливо пишет О.Ю. Куц: "Уже с конца XVII в. термином "Войско Донское" начинают именовать донское казачество в целом. Это значение без достаточных оснований распространено в литературе на более ранние периоды казачьей истории. Значительную роль, по-видимому, сыграло здесь и то обстоятельство, что термин "войско" в "широком значении" употреблялся у запорожских казаков уже в первой половине XVII в." [160].

В свете вышеизложенного предложим следующую схему зарождения и оформления войсковой организации (войска) в Крымском ханстве, история которой рассматривается в контексте формирования новой общности - кубанских казаков. Первый этап охватывает следующий период: ""до 1692 г." - 1708 г.". Появление донских казаков-старообрядцев в Крымском ханстве. Группы Л. Маныцкого, С. Пахомова. Межгрупповая борьба. Элементы войсковой организации механически, возможно, в целях повышения собственной статусности, переносятся на кубанскую землю. Начало эволюции разрозненных казачьих ватаг-обществ в единое общество. Второй этап: "1708 г. - 1710-е-1720-е гг.". Подавление восстания К.А.Булавина. Появление нескольких сот казачьих семей на Кубани. "Закубанский" период пребывания семейных казаков И. Некрасова. 1712 г. - начало переселения казаков на правобережье Кубани. Объединение происходит на основе "поглощения" ими старых кубанских казаков. Культурообразующая деятельность первого войскового атамана И. Некрасова, основоположника "Заветов Игната". Войско - высший уровень организации казачьего сообщества. Появление "новых", потомственных кубанских казаков. Начало процесса осознания людьми себя как кубанских и некрасовских казаков, уже не донских (сначала по факту места проживания, подданства, затем - рождения: признаки новой самоидентификации наращиваются). Акт творения формулы "Великое войско Кубанское": коллективное самоописание. Именно в это время закладывается понимание "войска" не только как элемента самоидентификации, но как основы традиционного миропорядка. Поэтому неслучайно кубанские казаки-некрасовцы предполагали свое переселение в Россию в 1752 г. "с тем намерением, ежели б Ея Императорское Величество соизволила находящагося при них утвердить таким же беспременным, как на Дону Данила Ефремов (т.е. наказный атаман. - Д.С.), також достойных людей старшинами..." [161]. Из контекста следует, что у некрасовцев имелся общевойсковой атаман, статус которого они хотели бы сохранить. Впрочем, вторая половина XVIII в. в истории кубанских казаков, проходившая под знаком политического раскола в первом ККВ (1730-е - 1740-е гг.) - тема отдельного исследования.

В качестве промежуточных сделаем следующие выводы:

- в казаковедении присутствует явный прорыв в изучении донских казаков-старообрядцев как кубанских. Кубанское казачество XVIII в. - не неологема, не выдумка, например, эмигрантских авторов казачьего происхождения [162], первыми, кстати, заговорившими в науке ХХ в. о первом Кубанском казачьем войске и кубанском казачестве XVII-XVIII вв., а самоназвание казаков-старообрядцев, бытовавшее наряду с другим самообозначением - "некрасовцы";

- кубанское казачество развивалось по законам, свойственным другим ранним казачьим сообществам, имея наряду с этим свои особенности. Принцип обязательного государственного служения ханам Гиреям был принят ими, по-видимому, с самого начала сознательно и добровольно. Налицо "уплотнение" во времени этнических, культурных, в конечном итоге - объединительных - процессов в среде кубанских казаков, обусловивших сравнительно быстрое (в пределах 25-35 лет) оформление войсковой организации в виде единого Кубанского казачьего войска. В самом деле - "старым" кубанским казакам была знакома и близка такая форма социальной организации как войсковая; наиболее массовое пополнение рядов кубанского казачества происходит после 1709 г. за счет семейных казаков; процентная доля в составе казачества представителей мусульманских северокавказских народов была едва ли не нулевой, едва ли не близкой к ней являлась доля православных неказаков (в т.ч. беглых из великорусских губерний);

- следует признать роль мифологического сознания в развитии процесса постоянногопритока беглых на Кубань;

- не подлежит сомнению историчность первого Кубанского казачьего войска. Последующая научная дискуссия должна лежать прежде всего в области хронологии его оформления и особенностях инкорпорирования в социально-политическую структуру Крымского ханства;

- характеризуя кубанское казачество (первое ККВ), следует, вероятно, называть его не только и не столько российским, сколько крымским, "ханским".

- признание факта долговременного, исторически обусловленного существования в Крымском ханстве в XVIII в. кубанского казачества, благоприятно развивавшегося под эгидой мусульманского Крыма, неизбежно скажется на понимании природы, специфики казачества, характеристик, необязательно связанных с "российским фактором" - прежде всего в контексте "природного" служения казаков России;

- для более частного (конкретно-исторического) подтверждения некоторых предположений, относящихся к общей, выделенной нами и нашими коллегами истории кубанского казачества и первого Кубанского казачьего войска, необходимы новые источниковые изыскания. Основа тому - частично разработанные фонды четырех российских архивов: Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российского государственного архива древних актов (РГАДА), Российского государственного исторического архива (РГИА) и Российского государственного архива военно-морского флота (РГА ВМФ).
El jaguar

#8

4. Кубанские казаки-некрасовцы в социально-экономической
и военно-политической структуре Крымского ханства

Итак, решение донских казаков покинуть родные места и уйти на Кубань увенчалось успехом в конце августа 1708 г. Безусловно, это был мужественный и в какой-то мере авантюрный поступок. На наш взгляд, никаких гарантий со стороны крымского хана по поводу своей безопасности казаки не имели. И хотя мы отдаем должное в разрешении проблемы хану Каплан-Гирею, последнее слово, несомненно, было за турецким султаном Ахмедом III. Нам не известно, когда произошло это событие, но думается, что уже в конце 1708 г. он был посвящен в суть вопроса. При этом в Стамбуле сознавали, что тем самым бросается вызов России, поскольку один из пунктов Константинопольского мирного договора от 3 июля 1700 г. обязывал стороны не принимать в свое подданство "природных" подданных обоих государств. Недаром в царском манифесте от 22 февраля 1711 г. (по случаю объявления войны Оттоманской Порте) в числе "неправостей" со стороны султана упоминалось "принятие Его Величества подданных бунтовщиков и изменников в свою сторону и держание неприятелей Его Величества в своей области" [163]. На деле обстоятельства складывались так, что у России шансы добиться выдачи некрасовских казаков были не особенно велики.

Временно занятый другими делами, Петр I тем не менее 24 декабря 1708 г. повелел азовскому губернатору И.А.Толстому: "О Некрасове, как возможно домогатца, и писать в Царь-город, чтоб ево и протчих воров на Кубань не принимали и к нам взаимно писали..." [164]. Внешне удивляет место составления письма - украинский г.Лебедин. Все, однако, станет ясно, если вспомнить об особом (личном) интересе царя к рассматриваемой проблеме. В ответном письме от 12 января 1709 г. губернатор уверял: "А ныне по письму вашего величества домогатца того стану всячески, чтоб оного вора отдали" [165]. Из текста письма также следует, что еще до получения царского повеления И.А.Толстой уже пытался отличиться на данном поприще, обсуждая вопрос о некрасовцах в декабре 1708 г. с Копычи-башой Алеем-агой, присланным на Дон из Стамбула с совершенно другими целями [166]. После переговоров губернатор отправил вместе с ним (по личной инициативе) письмо брату, П.А.Толстому, - российскому послу в Стамбуле с 1702 г. Прежде всего посол был информирован о том, что "вор... Игнатка Некрасов, изменя царскому величеству, отъехал з Дону на Кубань, прибрав к себе таких же воров... и Кубанцы ево приняли" [167]. Азовский губернатор просил брата приложить усилия для возвращения беглецов, добавляя, что, уже живя на Кубани, они активно вредят стороне "царского величества". По-видимому, в конце декабря 1708 г. - начале января 1709 г. П.А.Толстой, встречаясь с великим визирем, вел речь о донских казаках [168], о чем он донес Г.И.Головкину 3 января 1709 г. Действуя по совету визиря, посол предложил своему брату написать о казаках крымскому хану Девлет-Гирею, присовокупив к письму губернатора свое личное послание и богатые подарки (мех соболя) хану. И все это происходило, подчеркнем, в отсутствие прямых на то указаний от Петра I. Очевидно, братья Толстые, видные представителя российской военно-политической элиты, сознавали, что вопрос о бунтовских кубанских казаках весьма серьезный и далеко не праздный, вследствие чего "излишняя" самостоятельность вполне могла быть высочайше одобрена. Остается удивляться их прозорливости, поскольку упоминавшееся царское письмо, адресованное И.А.Толстому, было им получено только 11 января 1709 г.

По инициативе же посла из Стамбула в Азов был отправлен дворянин В.Блеклый, которому отводилась весьма важная роль. По прибытии в Азов ему предписывалось явиться к губернатору и, отдав посольские письма, "просить себе из Азова отпуску в Крым к хановой светлости". Первоначально, по-видимому, предполагалось, что В.Блеклый передаст хану подарки и письмо лишь П.А.Толстого, в котором, в частности, говорилось об обещании визиря послать повеление хану "имети и соблюдати доброе соответствование между обоими империями" [169]. П.А.Толстой также склонял хана к мысли о насильственном возвращении казаков - царских подданных, "дабы было прикладом всем прочим, которым бы так с вашей, как с нашей стороны могло бегство возбранено быть" [170]. Однако эта внешнеполитическая акция была взята под контроль в Петербурге. В итоге миссия В.Блеклого отправилась в путь "по именному... великого государя указу" [171], а к письму российского посла добавились еще два: от графа Г.И.Головкина и от азовского губернатора И.Л.Толстого. Если говорить коротко, суть притязаний российской стороны заключалась в словах того же И.А.Толстого: "Однако ж и ныне прошение свое предлагаю, чтоб оные казаки, царского величества изменники, отданы были паки в нашу сторону без замедления" [172]. Настоятельная просьба, очевидно, подкреплялась богатыми подарками каким-то особым "пластинчатым" соболиным мехом.

Вскоре после приезда В.Блеклого в Бахчисарай (последовавшего 4 июня 1709 г.) он был принят визирем крымского дивана. После вручения подарков посланец России заговорил о главном: "... чтоб отдать в сторону царского величества изменника Игнатку Некрасова с товарыщи, для того, что живет в стороне хана крымского и чинит пакости великие подданным его царского величества" [173]. Из показаний В.Блеклого следует, что хан уже якобы послал И.Некрасову указ о запрещении его казакам жить в Крыму, "для того что-де стал жить не мирно, казаки ево стали ходить на воровство", в частности грабить российские ватаги на Азовском море. Особенно приятны для В.Блеклого были следующие слова визиря: "И за то-де хан розсердился, велел Некрасова с Крыму выслать, чтоб промежду нас не чинил ссоры" [174]. Далее крымский дипломат уверял, что Некрасов, мол, уже ушел, "а куды, о том подлинно не знает; только-де слышали, что советался с обазою, чтоб ему быть у них, и обоза (абазинцы. - Д.С.) не приняли. Больше-де разсуждает ... пошел в кумыки, а подлинно не ведает" [175]. Когда же 13 июня состоялась встреча В.Блеклого с Девлет-Гиреем, тот заявил: "Что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел" [176]. По нашему мнению, для самого хана решение вопроса было очевидным: он не собирался выдавать России некрасовских казаков. Ограничившись отговорками о посланном им указе, хан складывал с себя тем самым всю ответственность за возможные в дальнейшем антироссийские действия последних. Не менее важными являются его слова о том, что "просили-де у меня и старые казаки, которые живут на Кубани, чтоб ему быть у них, а я-де им сказал: он мне ненадобен!" [177]. Это факт, рассматриваемый в одном контексте с другими данными (см. § 1 гл. 1), свидетельствует о близости отношений (как земляческих, так и религиозных) казаков из отряда И.Некрасова и донцов-старообрядцев, несколькими группами пришедших на Кубань в последней четверти XVII в. Таким образом, некрасовским казакам крупно повезло. Легко предположить, что в случае благоприятного для российской стороны исхода переговоров в июне 1709 г. их ждала кровавая расправа. И вот что интересно - ведь гетмана Мазепу с запорожскими казаками турецкие власти также не выдали царскому правительству. Осенью 1709 г. было принято решение переправить его в Крым, так как там издавна существовал обычай оказывать покровительство беглецам, просившим убежища на территории ханства.

Вместе с тем обращает на себя внимание пребывание казаков И.Некрасова на левобережье Кубани (примерно до начала 1712 г.), где власть крымских ханов была минимальной, вследствие чего они не смогли бы оказать своевременную помощь донцам в случае нападения на последних "закубанских черкес". Причем, как нам представляется, в большей степени речь тогда шла о самостоятельной позиции казаков, нежели ханском волеизъявлении. Тем не менее какое-то время в 1708 г. казаки находились и на правобережье Кубани, оставаясь там, очевидно, до смещения с престола Каплан-Гирея, последовавшего в конце того же года. Затем, находясь в тревожном ожидании нового правителя Крымского ханства, казаки решились перейти в Закубанье и временно там осесть.

Уже вскоре некрасовским казакам пришлось подтверждать свою верность их грозному покровителю - Девлет-Гирею II: 9 ноября 1710 г. Османская империя объявила России войну. Одна их татарских группировок напала на Правобережную Украину, продвинувшись к марту 1711 г. по ее территории до Белой Церкви [178]. Из отписки атамана донских казаков А.Кутейникова от 21 ноября 1711 г. царю Петру I следует, что Девлет-Гирей (с целью оказания "вспоможения" своим войскам) прислал на Кубань султана Каплан-Гирея "для сбору и высылки Кубанской орды к нему хану". По сведениям татарина Сюрютова (запись допроса которого составляет основу отписки), сборы закончились 21 января 1711 г. в урочище на р.Челбас (Усть-Чалбаши), "да с ним-де салтаном изменник вор Игнатка Некрасов, а с ним, вором-изменником триста человек" [179]. Но еще в декабре 1710 г. князь Д.Голицын писал Ф.М.Апраксину о том, что, по полученным им известиям, "некоторая орда со изменниками с Орликом и Войнаровским и Некрасовым имеет вскоре быть к Днепру под украинные малороссийские города..." [180]. А в мае 1710 г. состоялся набег на Украину кубанских татар, калмыков и все тех же "воровских казаков" во главе с И.Некрасовым. Содержание допроса одного из них стало известно самому Г.И.Головкину, который, оценив важность информации, приложил копию допроса к письму адмиралу Ф.М.Апраксину, где отмечал: "Писал ко мне... из Киева князь... Голицын... о выходе вора и изменника Некрасова к украенным городам, о чем изволите, доложа его царскому величеству, в вашей губернии о престороге того воровства учинить осмотрение" [181]. Что касается плененного казака, то на допросе он показал, что в числе 50 человек был послан И.Некрасовым "в малороссийские городы для возмущения и прельщения в народе, чтоб шли к нему, Некрасову, на Берды, а велел сказывать, будто при нем войска 10000" [182]. Частично миссия удалась: были установлены связи с казачьими есаулами в Кременчуге, Голтве и Власовке, "чтоб они подговаривали людей идти к вору Некрасову. И по их прелестям многие ис тех городков обещались итти. А товарищи ево - 38 человек остались на сей стороне для такова же возмущения и прельщения" [183]. Недаром власти обещали за содействие в поимке таких возмутителей "государево жалованье". Позже, 21 мая 1711 г., адмирал поспешил доложить царю о поимке "присланных от вора Некрасова шести человек шпионов ... о которых Вашему Величеству доносил письменно брат мой и уже оных в руках моих восемь человек" [184].

Косвенные данные [185] позволяют предположить участие некрасовских казаков в боевых действиях на Украине, причем определенные свидетельства можно усмотреть в донесении генерал-майора Шидловского от 28 января 1711 г., адресованного Ф.М.Апраксину: "А все ведомости доносятся в Киев, что на наши полки Некрасов с ордою будет, так намерены не только наши полки, чтоб весь и Белгородский разряд разорить и выжечь; перед султаном так обещал учинить (т.е. И.Некрасов. - Д.С.), за что многий презент получил" [186]. Некрасовцы участвовали в нападении татарских отрядов зимой 1710-1711 гг. на окрестности Азова, повторившемся туда набеге в мае 1711 г., а также некоторых других военных операциях во время войны 1710-1711 гг. 30 августа 1711 г. у р.Кубани произошел бой между войсками нураддина-султана, в числе которых находился сам И.Некрасов со 150 казаками и закубанскими черкесами, причем победа была одержана последними [187]. Последовательная позиция кубанских казаков выразилась также в их намерении участвовать в действиях турецкого флота летом 1711 г. Вопрос о нравственных оценках антироссийских деяний некрасовцев, сопровождавшихся грабежами и убийствами, довольно сложен. Мы уже частично высказывали свою точку зрения по этому вопросу. Следует, однако, добавить, что все поступки казаков необходимо рассматривать прежде всего в контексте их обязанностей как подданных крымских ханов. Иными словами, они не могли поступать по-другому, поскольку в противном случае их ждала неотвратимая расправа. И тем не менее, как это не прискорбно признавать, свой выбор некрасовцы сделали сознательно и добровольно, верой и правдой "отрабатывая" оказанное им авансом доверие.

В свете изложенного отметим, что имя некрасовских казаков далеко не случайно (и довольно часто!) фигурирует рядом с именами крымских ханов. Казаки находились на особо приближенном положении у крымских Гиреев и кубанских сераскиров, которые, подчеркнем, имели все основания доверять "инад'-казакам" и даже заботиться о них (см. далее). Везде, где было нужно, некрасовцы оказывались в первых рядах, и зачастую их поведение выгодно отличалось от поведения татар. 6 сентября 1711 г. казаки снова пострадали за свое рвение, будучи в составе группировки нураддина-султана, которую разбили войска П.М.Апраксина на Кубани при р.Чале [188]. Как правило, некрасовцы служили в коннице, быть может, отдельным казачьим отрядом. Неоднократно использовались их великолепные знания о землях Подонья, в том числе бродах, тайных тропах и т.п. Казаки как носители языка нередко обманывали местных жителей с целью, например, поимки "языков" и сбора необходимых крымцам сведений. Некрасовцев, попавших в плен, донские казаки обычно убивали, причем самыми мученическими способами: пробивли тело особого рода "якорем", а затем затем подвешивали за ноги [189].

Поскольку в течение 1711-1712 гг. Османская империя еще дважды объявляла войну России, то и некрасовцы не раз оказывались в разных районах боевых столкновений. Из письма графа Б.П.Шереметева к графу Ф.М.Апраксину от 22 марта 1713 г. узнаем о том, что, по оперативным данным, группа некрасовцев во главе с И.Некрасовым отправилась вместе с 5000 кубанцев в набег на донские городки. Другая их часть в составе все тех же "неприятельских людей" участвовала в набеге на территорию Ливенской слободы, Валуйского и Полтавского уездов, где "многие села и деревни разорили и людей в полон брали и рубили и облегли близ городов Валуйки и Полтавы" [190]. Возможно, именно об упоминавшемся набеге на Дон писалось в царской грамоте от 17 апреля 1713 г. со ссылкой на содержание отписки донских казаков: " ... мимо Каменского городка шло орды с пять тысяч человек... с теми же кубанцы есть и некрасовцы и черкасы" [191]. В августе 1713 г. кубанцы снова перешли Дон, разорив, в частности, массу казачьих городков по Хопру и Бузулуку. Бежавший из плена казак Тепикинской станицы Гаврила, прямо указывал на то, что "с той-де ордою ходит проклятый вор Игнашка Некрасов ..." [192]. А вот как оценивал роль атамана известный краевед П.П.Короленко: "Сам Некрасов, предводительствуя кубанскими казаками в татарских загонах, не щадил никого и своими зверскими убийствами вымещал злобу против правительства и русского царя за прежние гонения и поражения раскольников" [193]. И хотя одиозность подобного рода оценки налицо, следует признать, что не менее сомнительным выглядело бы оправдание жестокостей, совершаемых долгое время некрасовскими казаками в отношении российских подданных.

В последующие годы некрасовцы также отмечены в источниках своим активным участием в нападениях крымско-кубанских войск на территорию Российского государства. Термин "шпионы Некрасова" становится общепризнанным и общепринятым в российской делопроизводственной документации. Нужно отдать должное властям, превосходно понимавшим опасность такого рода "деятельности" казаков. Так, 10 мая 1715 г. шацкому коменданту О.Засецкому был направлен из Тамбова царский указ, в котором повелевалось усилить контроль в уезде за возможностью проникновения шпионов от "вора и изменника Некрасова", "и оных людей ловить и роспрашивая, присылать в Танбом тотчас, а от приходу и от незапных набегов от воров некрасовцев и кубанцов иметь осторожность, а для охранения посылать непрестанно в розъезды" [194]. В другом указе комендант извещался о поимке нескольких кубанских шпионов и их допросе, состоявшемся в Тамбове с применением пыток. Выяснилось, что по инициативе И.Некрасова они, переодетые нищими и старцами, направились с Кубани в "разные его государевы украйные по здешней черте городы для проведыванья и осмотрения его царевых войск" [195]. Задача им была поставлена краткосрочная - после получения сведений немедленно возвратиться на Кубань, поскольку вскоре намечался очередной набег. И действительно, в том же 1715 г. в Тамбове были "заподлинно" получены известия о том, что кубанская орда и "вор" Некрасов "пошли и реку Дон между казачьих городков Багаева и Бесергенева перелезли и Донец перешли ниже Быстрянска на сей бок" [196]. В том же указе говорилось о необходимости организации О.С.Засецким мер по поимке новых шпионов с Кубани, информировании местного населения по данной проблеме, а также учреждении специальных застав из "конных и оружейных людей". Российские власти предусматривают и иные меры: в 1720 г. указом Военной коллегии вводится смертная казнь за недонесение на некрасовских шпионов [197]. В октябре-ноябре 1722 г. на Дон посылаются царские грамоты о необходимости засылки собственных шпионов на Кубань, в том числе под видом "добрых купцов" [198]. Неоднократно донским казакам отправлялись царские распоряжения относительно мер предосторожности "против прихода крымцев, кубанцев, запорожцев и некрасовцев". Когда в 1720 г. удалось поймать беглого тамбовского крестьянина Сокина, шпиона И.Некрасова, то об этом факте как определенном успехе было сообщено на Дон в царской грамоте от 31 декабря 1720 г. Интересная деталь отмечена нами в фольклоре некрасовских казаков: в преданиях неоднократно говорится о попытках врагов погубить И.Некрасова, действовавших с помощью подкупа изменников из числа кубанских же казаков [199]. Скорее всего здесь зафиксированы отголоски вполне реальных попыток царизма подослать к И.Некрасову наемных убийц. Быть может, в одном из архивов Росси со временем будут найдены документальные тому подтверждения.

Были случаи, когда некрасовцы выдавали себя за жителей донских станиц; правда, хитрость эта не всегда удавалась. Так, донские казаки, переправлявшиеся через Егорлык в 1716 г., увидели двигавшихся неподалеку "человек девяносто-сто всадников". На все вопросы неизвестные отвечали "что будто и они донские же их казаки ис Паншиной и ис Кагалиной станиц и идут-де для добычи под Кубань" [200]. Однако бдительные донцы раскрыли обман и произошел бой. Один из самых кровопролитных по своим последствиям набегов на территорию России (в частности, Воронежскую, Казанскую и Нижегородскую губернии) состоялся в 1717 г. 16 июля 1717 г. царский слуга П.С.Салтыков с тревогой писал: "Некрасов, да Сенька Кобылской и Сенька Ворок с некрасовскими казаками великим собранием хочет идти под Царицын!" [201]. И действительно, в письме казанского губернатора С.Салтыкова от 8 августа 1717 г., адресованном в Сенат, говорилось, что, по оперативным данным, войско крымского султана Бахты-Гирея, в котором находились некрасовцы, остановилось верстах в трех "не дошед Царицына... у речки Елшайки" [202]. Примечательно, что в ходе возникших разногласий по поводу дальнейших действий И.Некрасов выказал собственное мнение - атаковать Царицын [203]. И это при том, что значительная часть крымской знати предлагала идти "для разорения сел и деревень вверх", а также на Пензу и Тамбов. Явившийся к царицынскому коменданту Беклемишеву беглый калмык заявил, что "всеконечно-де оные султаны и вор Некрасов намерились идти под Царицын и для приступу посланы немалое число лесниц" [204]. 3 августа кубанцы атаковали Пензу, но, не сумев взять ее, выместили неудачу на уездных дворянских усадьбах. Грабились и сжигались окрестные села, в плен попадали сотни людей. Из доношения в Сенат от вице-губернатора князя С.Путятина узнаем о массовом разорении "кубанскими воровскими людьми" сел в Симбирском, Саранском и Пензенском уездах [205]. Далее читаем: "А тех де кубанцев в собрании многое множество. Также-де есть с ними и русские. И от тех неприятельских людей в Нижнем Ломове собрався грацкие и уездные люди сидят в осаде" [206]. Судя по документам, набег был широко и правильно организованным предприятием. Неоднократно использовались шпионы, отправляемые вперед основных сил и сообщавшие о состо янии тех районов, в которых предстояло совершить очередной грабеж. Кстати, свои услуги, в качестве знатоков местности, предлагали татарам русские люди, бежавшие до того на Кубань под воздействием агитации некрасовцев [207]; да и сами казаки были здесь явно не на последних ролях. Однако когда орда, отягощенная добычей, направлялась на Кубань, ее настигли между Волгой и Доном, в урочище на р.Бедерле, донские казаки, предводительствуемые В.Фроловым. 11 августа 1717 г. произошла ожесточенная битва, в ходе которой, по разным данным, удалось отбить от 1000 до 1500 российских пленных, уничтожить до 500 кубанцев [208]. Из допроса одного из пленных кубанцев следует, что некрасовцев участвовало в том походе до 200 человек.

24 октября того же года на Дон бежали два татарина, они предупредили о намерении Бахты-Гирея "первым зимним путем иттить под Черкаской и под верховые их казачьи городки всеконечно для разорения" [209]. По их словам, султан, не распуская татар, намеревался "подозвать" с собой в поход бесленеевцев, темиргоевцев и, конечно, некрасовских казаков. Набег на Дон все-таки состоялся: 25 января 1718 г. султан Бахты-Гирей "с кубанской ордой в 10 000 человек" пытался овладеть Черкасском, устроив пожар в его окрестностях [210]. Правда, чрезмерная его самостоятельность вызвала резкое недовольство со стороны крымского хана. Вернувшийся в мае 1718 г. из Большой Кабарды сын хана, Селим-Гирей, собрав основательные силы (в том числе некрасовцев, руководимых лично И.Некрасовым), дал на Кубани султану бой и одержал победу [211]. Впоследствии некрасовцы неоднократно оказывались втянутыми в процессы выяснения отношений между крымской знатью, порой их притеснял даже кубанский сераскер, которому они непосредственно подчинялись [212]. Благодаря одному из таких фактов, относящемуся к 1728 г., исследователям стало известно имя сына И.Некрасова - Михаил [213], зафиксированное также в некрасовском фольклоре.

Однако жизнь некрасовских казаков на Кубани характеризуется не только их непосредственным участием в русско-турецких войнах. Ненависть к ним со стороны российских властей подкреплялась и так называемым сманиванием, которым казаки занимались десятилетиями. Архивные документы пестрят сообщениями о беглых казаках, крестьянах, причем география побегов вовсе не ограничивалась землей Войска Донского. Правда, мы с большим скептицизмом относимся к мнению Ф.В.Тумилевича о том, что из 500 тыс. людей, бежавших из России в период с 1719 по 1741 г., "немало" пришло на Кубань к некрасовцам [214]. Вряд ли число свободного восточнославянского населения Крымского ханства существенно превышало тогда 10 тыс. душ обоего пола: массового там появления "неверных" просто-напросто не допустил бы крымский хан. Вместе с тем стоит отметить, что Кубань постепенно становилась для потенциальных беглецов (в том числе старообрядцев) местом, где "староверят и за старую веру не гонят". В 1720 г. возникло одно из характернейших для того времени дел, истоки которого относились к ноябрю 1719 г. Донской казак С.Серый обвинил в своем "извете" медведицких казаков Ф.Усачева и Ф.Блинова в том, что они "подзывали с собою казаков итить у изменнику Игнашке Некрасову на Кубань" [215]. Розыск длился более 4 лет, к его ведению оказались причастны Воронежская губернская канцелярия и государственная Военная коллегия. Более того, 21 марта 1724 г. по указу Петра I ГВК приказала розыск продлить (на три недели), "и что учинитца прислать при доношении ведение без укоснения" [216]. Процесс охватывал все новых свидетелей, Ф.Минаева же и Ф.Блинова пытали на дыбе, секли кнутом, добиваясь одного, чтобы те повинились и указали своих сообщников. Ф.Блинова не спасло сказанное "слово и дело" - его снова отправили на дыбу [217]. Как видим, органы власти действовали жестоко, но осознанно, признавая опасность для существующего порядка как некрасовской агитации, так и вероятного сговора в среде донских казаков. В декабре 1720 г. по всем донским казачьим станицам было объявлено (на основании царского указа) о строжайшем "престережении" шпионов, "которые иногда посылаютца... с Кубани от... изменника Некрасова, и таких бы сыскивать, ловя, чинить им розыск" [218]. Особая ответственность возлагалась на станичных атаманов, которым в случае "несмотрения" грозила смертная казнь. В 1727 г. возникло новое дело о некрасовских шпионах - на этот раз по доносу яицкого казака Ф.Медведева "на казака Якушку Резенку с товарищами, которые присланы от Некрасова для подговору на Кубань попа и других единомышленников русских раскольников, живших в Донских городках на Миусе, да в зимовьях и землянках по Деркуле" [219]. Выяснилось, что уже весной 1720 г. они намеревались бежать на Кубань к И.Некрасову и С.Кобыльскому. Удалось схватить всех обвиненных казаков, кроме самого Я.Резенки, причем в ходе допросов обнаруживались новые имена, новые места деятельности агентов И.Некрасова. При этом основной мотив бегства донцов на Кубань в данном случае - их убежденность в свободном там вероисповедании, что, по словам И.И.Дмитренко, было слишком заманчиво "для массы раскольников, так часто покидавших родину по подговорам агентов Некрасова и его последователей" [220]. И такого рода примеры [221] были массовыми в XVIII в., причем остается только удивляться вере беглых казаков в то, что на Кубани их не продадут в рабство и что "под рукой" крымского хана им будет жить намного легче, чем в России.

Бегство на Кубань в 1752 г. восьми казаков Маноцкой станицы [222] привело к рассмотрению наболевшего для России вопроса на довольно высоком дипломатическом уровне - в Стамбуле. Договариваться с ханом было бесполезно - на все претензии от отвечал, что, хотя и посвящен в суть вопроса, помочь ничем не может. Российский поверенный в Стамбуле Обресков предъявил ноту оттоманскому правительству, в которой прозвучало требование не принимать более беглых на Кубань и к присяге их не приводить. Быть может, с вручением этой ноты совпал разговор Обрескова с верховным визирем, состоявшийся 22 марта 1753 г. Российский представитель тогда заявил, что "для лутчаго примеру и оказания подданным мало сведующим, сколь много высочайшие дворы дружелюбно жить желают, всех прежде помянутых (беглецов. - Д.С.) возвратить, таким способом импонируется подданным, а преступники из головы вымут безопасное прибежище которым оные обнадежены" [223]. Визирь с этим предложением согласился, заявив, в свою очередь, что тех беглецов, которых уже удалось схватить, начали передавать российской стороне. Безусловно, многое здесь зависело от позиции крымского хана, а он относился весьма лояльно к появлявшимся время от времени на Кубани беглым российским подданным. Одно время разыскиваемые восемь донских казаков находились в Ени-Копыле, а на требование посланца от Войска Донского М.Барабанщикова их выдать сераскер отвечал, что "от донского атамана о том не писано, а когда-де писано будет, в то время и расправитца может" [224]. Примечательно, что история с этими казаками рассматривалась в дипломатических кругах даже в 1753 г., причем косвенные данные показывают, что предполагаемыми местами их поиска были поселения некрасовских казаков на Кубани [225]. За беглыми казаками устраивались погони, организовывались специальные заставы [226], однако чаще всего беглецам удавалось беспрепятственно попадать на Кубань. В источниках многократно зафиксирована следующая особенность: донские казаки бежали, в частности, туда не абстрактно, но желая попасть именно к некрасовцам. Так, обер-комендант крепости Св. Дмитрия Потапов писал в своем донесении от 5 мая 1768 г. о том, что "прошедшей осени российские люди к некрасовским казакам, которые под командою кубанского сераскера, человека по два и по три о двуконь приезжают и которых некрасовские казаки к себе принимают"[227].

Отметим, что на кубанское направление движения российских старообрядцев влиял, очевидно, не только факт благоприятных там условий проживания некрасовских казаков, но, возможно, и доходящие до первых слухи о наличии в регионе старообрядческих священников и даже монастыря. В данном случае речь идет об активной деятельности на Кубани в 1750-х гг. старообрядческого епископа Анфима (см. выше). Еще раз отметим, что приезда его на Кубань в 1753 г., там уже имелся старообрядческий епископ Феодосий

Не подлежит сомнению, что некрасовцы представляли собой сложную проблему для российской стороны не только своим своеобразным отношением к России (находившим порой негативные формы выражения), но также опасностью подражания их примеру со стороны российских подданных, что сулило многие неприятности. Даже в 1773 г. на заседании высших сановников Российской империи в г.Санкт-Петербурге признавалось, что возвращением некрасовцев могло бы "истребиться" на Кубани пристанище для беглых донских казаков. Немаловажным является вопрос - с какими целями некрасовские казаки агитировали российских подданных покидать родные места и переходить на жительство в Крымское ханство. Причем вряд ли некрасовцы вступали в особо тесные контакты (браки, совместное проживание в одних и тех же городках) с новопришлыми, хотя для донских казаков (по крайней мере верховых) исключения, конечно же, предусматривались. Если учесть данное обстоятельство, то мы согласны с мнением П.П.Короленко, отмечавшего: "...выходившие же после того (т.е. 1708 г. - Д.С.) из России и Донского края на Кубань раскольники, принимая имя некрасовцев, селились в Ирле, Зальнике и других слободах при устьях Кубани и на соседнем берегу Азовского моря" [228]. Одна из целей описанных действий казаков-некрасовцев заключалась, очевидно, в необходимости пополнять свои ряды в результате гибели казаков в сражениях, естественной убыли населения и т.п. Другое обстоятельство видится нам в том, что сманивание в целом было характерно для казачьих новообразований Северного Кавказа, особенно в ранний период их существования. В этом отношении еще раз подчеркнем, что некрасовцы являлись лишь составной частью первого Кубанского казачьего войска, хотя, на наш взгляд, и преобладающей.

Возвращаясь к событиям службы некрасовцев крымским ханам, отметим, что казаки использовались ими не только во внешнеполитических акциях военного характера. Так, в августе 1733 г. около четырехсот некрасовских казаков участвовали в нападении на ногайцев и изгнании их с Кубани [229]. Летом 1735 г. крымский хан отправил в Кабарду "для взятия языков" специальный отряд в составе крымских татар и некрасовских казаков [230]. В 1737 г. донскому казаку Кульбакову, посланному в Азов под видом купца, довелось разговаривать с одним из некрасовцев - И.Мельником. Тот, в частности, заявил (не раскрывая, впрочем, цели), что вместе с другими шестью казаками-некрасовцами и "приданными" к ним рабочими занимается по приказу азовского паши (!) строительством по разным рекам больших мостов, "коими может хотя бы какое войско и тягость в скорости пройтись" [231]. Речь, по-видимому, шла не столько о непосредственном их участии в дорожном строительстве, сколько об организаторской роли, сопряженной, быть может, с имевшимися у казаков инженерными навыками. Одним из театров военных действий в ходе войны 1735-1739 гг. стал Крым, хотя и кубанский регион неоднократно становился ареной кровопролитных сражений. В июне 1736 г. состоялся поход туда российских войск при непосредственном участии донских казаков и калмыков хана Дондук-Омбо. Однако неудачи преследовали войска одна за другой. В частности, кубанский сераскер скрылся вместе с детьми хана Бахты-Гирея в труднодоступных местах, откуда "достать" его оказалось невозможным [232]. Все те же некрасовцы вместе с горскими татарами, как писал Д.Ефремов в Коллегию иностранных дел, "при нужных переправах Кубани реке собравшись немалыми партии... трерятствию (возможно, препятствию. - Д.С.) нашему воинские преуготовления учредили, что мы, видя немалые свои старания и труды, к лучему восприятию в действа производили, но полезных способов изобресть не могли, понеже в нынешнее время зело в Кубани вода велика" [233]. Впоследствии начались проблемы с провиантом, калмыки стали резать лошадей. С общего согласия было решено вернуться назад, и по воле генерал-фельдмаршала де-Лесси (Ласси) кубанский поход отложили до августа того же года [234]. Однако в силу особого ряда причин военные действия на правобережье Кубани возобновились лишь осенью 1736 г. На сей раз калмыки и донские казаки действовали более успешно. С 26 ноября по 3 декабря, писал П.П.Короленко, "свирепствовали" они в кубанском крае: "В этот набег кубанские жители вконец были разорены, многие из них убиты, многие потонули в Кубани... через которую кубанцы искали спасение бегством на другой стороне реки; жен и детей до 10 000 взято в плен" [235]. Некрасовцы также пострадали в ходе похода - был сожжен один казачий городок, хотя в целом от расправы им удалось спастись, "убравшись ... в крепкие места" [236]. Правда, здесь имеются разночтения. П.П.Короленко, к примеру, привел в своей монографии свидетельство кубанского казака Н.Гусека о разорении трех некрасовских станиц [237], а Е.Д.Фелицын, также опиравшийся на архивные материалы, отнес показания этого человека к 1738 г.

Один из самых широко организованных походов на территорию Российского государства состоялся в конце 1737 г. Войско, возглавляемое сераскером Селим-Гиреем, составляло, по разным оценкам, от 6 до 10 тыс. человек. Помимо татар, в его состав входили представители горских народностей, турки и 105 некрасовских казаков, которыми тогда командовал некто Елга-Султан [238]. Отправившись сначала под улусы Дондук-Омбо, орда перешла Дон, пройдя между Цимлянской и Кумшацкой станицами. Не встретив серьезного при этом сопротивления, враги приступили к массовому разорению казачьих поселений. Особое неистовство проявили некрасовцы при осаде Кумшацкого городка, который, очевидно по их настоянию, был сожжен [239]. И хотя нападение оказалось кратковременным, потери для региона были весьма существенными: взято в плен 868 человек, убито и ранено - 42, сожжено 12 400 копен хлеба, 300 домов, 350 базов, 30 кухонь, 8 хуторов, угнано более 4 тыс. лошадей, более 30 тыс. крупного и мелкого рогатого скота [240]. Получив донесение от донского атамана Фролова от 7 августа, императрица Анна Ивановна повелела Сенату отправить на Дон грамоту о необходимости подготовки ответного похода на Кубань. Однако вскоре в ее руки попало новое донесение с Дона (содержащее более подробное описание последствий набега), и на свет появилась царская грамота от 11 сентября 1737 г., в которой донским казакам повелевалось: "... те приключенные от Кубанцов и некрасовцов нашим Донским казакам разорение и гибель людей, не запуская вдаль, еще сею осенью оружием отомстить и страждущих в плене высвободить стараться" [241]. 1 ноября 1737 г. объединенное войско (из донских казаков, солдат капитан-поручика Лопухина, татар) перешла Дон. Позже произошло его объединение при р. Ея с калмыками Дондук-Омбо и началось движение по территории ханства. Сильно пострадали татары, а некрасовцам удалось в очередной раз избегнуть заслуженного наказания. Лишний раз подтвердилось выгодное в топографическом отношении расположение некрасовских городков - лишь один из них, Хан-Тюбе, был сожжен добровольцами, вооруженными одними копьями, сумевшими вплавь добраться "на один остров" [242]. К тому же некрасовцы вовремя покинули свои жилища и "на островах между багнами в крепких местах вооруженно засели". При взятии городка все же два казака были убиты, а добыча их врагов составила 1 тыс. голов рогатого скота [243]. Временное пристанище некрасовцы, ушедшие "из городков своих за багненные протоки на острова в крепкие места", нашли, возможно, на левобережье Кубани, поскольку "выбежавший из-за Кубани" казак Я.Коржихин заявил о том, что казаки намеревались бежать в горы (т.е. Закубанье), если р.Кубань и протоки покроются льдом [244].

Конец 1730-х гг. еще несколько раз отмечен в источниках участием некрасовцев в военно-политической жизни Крымского ханства. В 1738 г. ногайский владетель Касай-мурза отправил под Азов для взятия "языков" своего зятя с группой из 18 человек, в составе которой находились четверо некрасовцев [245]. Миссия вполне удалась - было поймано два человека, сообщивших немаловажную информацию о том, что "на Дону ни одного военного человека не стало, а все вышли в Крым". Вероятно, именно некрасовцы как знатоки местных условий и носители языка сыграли основную роль в их поимке. Для подтверждения полученной информации на Дон и в калмыцкие улусы отправилась еще одна партия - 30 татар и 10 некрасовских казаков [246]. Впоследствии же предполагалось совершить набег на многострадальные казачьи станицы на Дону. Отметим также, что некрасовцы, как и татары, захватывали людей в плен, часть которых оставалась, по-видимому, у них после возвращения из походов на Кубань. Из донесения Д.Ефремову базового татарина Айтака от 16 мая 1739 г. (посланного к сераскеру Селим-Гирею с письмами об обмене пленными) следует, что сераскер выделил татарину специальных нарочных, которые должны были ездить с ним по Кубани с целью розыска невольников и их покупки, в том числе у "изменников некрасовских казаков, у коих... имелось более полону, нежели как у татар" [247]. В августе 1739 г. некрасовцы (12 человек) снова участвовали в набеге на земли в районе Черкасска [248]. Несмотря на заключение в том же году между Россией и Портой Белградского мирного договора, территория Крымского ханства продолжала оставаться регионом потенциальной угрозы для российской стороны, влиявшим к тому же на международные отношения [249]. 4 июня 1747 г. в Черкасск вернулись с Кубани казаки-разведчики. В своих показаниях они сослались, в частности, на разговор с неким кубанским татарином, разговаривавшим с одним из некрасовцев. Тот рассказал, "что приказ-де им отдан готовить хлеб на девять недель, а для какого похода - неизвестно" [250]. В 1752 г. казаки фигурировали в составе крымского войска, собравшегося с неизвестными российскому информатору целями на правобережье Кубани [251]. Еще двум российским шпионам, Васильеву и Данилову, удалось узнать о нахождении кубанского войска - "в урочище Аганлы (районе Ангелинского ерика? - Д.С.) расстояния от Копыла езды верхом часа на четыре", - в состав которого наряду с татарами входили некрасовские казаки и запорожцы [252]. И хотя впоследствии некрасовцы временно были распущены по домам, затем их снова, численностью до 500 человек, мобилизовали во вновь собранное войско. Поход сначала намечался с целью разорения подвластных хану людей, живущих на "Инчике (Керменчике? - Д.С.) и на Орпе-реке" (Урупе? - Д.С.), а потом предполагалось пойти на бесленеевцев. Частично эти планы осуществились. Из документа от 23 октября 1752 г. следует, что та группировка "подлинно стоит на Лабе и Орпе реках и тем-де войском взято... бешелбойцов мужеска и женска пола тритцать два человека да три коша з баранами, и рогатой скот весь без остатку [хотят] отогнать" [253]. На основании изложенных фактов мы считаем, что не стоит переоценивать самостоятельность некрасовцев при совершении ими многократного перехода границ Крымского ханства, как это иногда делают отечественные исследователи [254].

Выбрав проблемный принцип описания исторического прошлого некрасовских казаков, временно отстранимся от анализа их военной истории и перейдем к проблемам иного рода, связанным, в частности, с социально-психологическими аспектами. Одним из таких вопросов, определявшим жизнь некрасовских казаков на протяжении веков, является политика российского царизма в их отношении. По нашему мнению, она может быть подвергнута периодизации, причем в уже 1997 г. автором были обоснованы основные ее составляющие [255]. Итак, первый этап определяется нами следующим образом: 1708-конец 1730-х гг. Период характеризуется долговременными агрессивными действиями царских властей и казаков по отношению друг к другу. Безусловно, в первом случае особую роль играла личная позиция Петра I, всеми способами стремящегося добиться максимальной нейтрализации казаков, включая их физическое уничтожение. Как уже отмечалось, для достижения поставленной цели царизм использовал дипломатические акции, военные операции, шпионские мероприятия, осуществлял меры по предотвращению агитации некрасовских шпионов и побегов российских подданных на Кубань. По всей видимости, имели место попытки убийства И.Некрасова, санкционировавшиеся центральными властями. Проблемы, связанные с разрешением "некрасовского вопроса" неоднократно рассматривались на самом высоком уровне - заседаниях Верховного Тайного Совета, Военной коллегии и пр. Следует сказать, что "воровство" кубанских казаков, несомненно, выделялось российской стороной в особый род антироссийских деяний, совершавшихся с территории Крымского ханства. Надо отдать должное противникам некрасовцев, сознававшим, что те всегда будут представлять собой потенциальную угрозу, причем не численностью, а своими поступками и примером "процветания" под властью правителей мусульманского Крыма, опасным для подражания. Основа данной концепции закладывалась именно в 1710-1730-е гг., причем в конце 1730-х гг. царизм, понимая, что традиционными способами проблему не решить, переходит к другим способам.

В правление императрицы Анны Ивановны (1730-1740 гг.) некрасовцам впервые было предложено вернуться в Россию. Архивные документы, опубликованные Е.Д.Фелицыным, косвенным образом свидетельствуют о том, что связывалось это с событиями русско-турецкой войны 1735-1739 гг. Для казаков, долгие годы сражавшихся против России, известие о царском предложении было, конечно, ошеломляющим и внушающим опасения. Вот что говорил в 1737 г. бежавший из-за Кубани казак Я.Коржихин: "Бедные казаки в разговорах объявляют тайно, что намерены бы идтить по-прежнему под Державу Российской Государыни, а другие, большая часть, идтить не хотят и за другими того смотрят, и перепоручились круговыми поруками и всему бедному народу объявляют, что российская Государыня никак их в вине не простит и по приходу их на Дон повелит всех перевешать" [256]. Еще один беглец, Н.Гусек, отмечал в своих показаниях, что желающих вернуться в Россию некрасовцев вполне достаточно, но есть и такие, которые "стращая, удерживают и разглашают, якобы когда возвратятся, все казнены будут, а хотя-де и казнить не будут, то у всех старую веру отнимут и затем (колеблющиеся. - Д.С.) идти боятся" [257]. Несомненно, для казаков указанные годы были временем складывания образа врага (царизма), обоснования идей о справедливости борьбы с ним, невозможности при его существовании возвращаться в Россию (первый завет). Данные обстоятельства отражены в преданиях и "Заветах" некрасовских казаков, формирующихся на Кубани уже в первой половине XVIII в. [258]. При характеристике этапа не стоит также забывать о добровольном их участии в набегах на российскую территорию, причем последовательность казаков в данном аспекте находила, как уже говорилось, самые негативные формы выражения (см. выше). К тому же следует учитывать, что в это время часть некрасовцев представляла собой непосредственных участников Булавинского восстания, помнивших о кровавых расправах, устраиваемых над непокорными донскими казаками. Таким образом, не исключен мотив личной ненависти казаков к царизму, подкрепляемый враждебными по отношению к ним действиями со стороны России после 1708 г. Впоследствии же особое к нему отношение стало обосновываться традицией (в том числе преданиями), хотя о ненависти уже говорить не приходилось. Столкнувшись с реальной угрозой быть обвиненными в сговоре с российской стороной и опасаясь возможных репрессий со стороны крымских властей, какая-то часть кубанских казаков решилась перейти на новое место жительства - в Подунавье. Несомненно, среди них были и некрасовцы, руководствовавшиеся в первую очередь заветом: "Царю не покоряться, при царизме в Россию не возвращаться". С нашей точки зрения, неубедительными выглядят утверждения некоторых авторов [259] о влиянии на процесс казачьей эмиграции в европейскую Турцию продвижения России в Приазовье. Ведь по Белградскому мирному договору земли межу Доном и Еей объявлялись нейтральными, своего рода буферной территорией. Так или иначе, но к концу 1730-х гг. политический раскол в первом Кубанском казачьем войске стал свершившимся фактом. А поскольку в основу данной периодизации положены критерии количественных и качественных изменений в наблюдаемом явлении, то это время с полным основанием может быть признано в качестве водораздела двух основополагающих этапов взаимоотношений интересующих нас сторон.

Второй этап определяется нами в следующих хронологических границах: конец 1730-х гг.-1917 г. Главные события происходили в правление императрицы Екатерины II (1762-1796 гг.). Частично некрасовцы подпадали под мероприятия царского правительства в отношении старообрядчества (например, по указу от 14 декабря 1762 г. [260]), что было связано с хозяйственно-финансовой политикой царизма. Другая часть официальных документов относилась непосредственно к некрасовским казакам: царский указ от 12 августа 1769 г., приказ императрицы Г.А.Потемкину от 15 апреля 1784 г. ("О мерах предосторожности при возвращении в Россию беглых запорожцев и некрасовцев"), постановление Государственного Совета от 29 июля 1773 г. и др. Своего рода венцом такой последовательной политики царизма стало Высочайше утвержденное положение Кабинета министров от 15 мая 1834 г. ("О дозволении некрасовцам и другим российским подданным возвратиться из Турецких владений"; подробнее см.: §1 гл. 2). В конце XIX - начале ХХ в. наблюдается усиление внимания Российского императорского посольства в Стамбуле к колонии некрасовцев на оз.Майнос, причем действия этого органа способствовали укреплению связей казаков с Россией, развитию их устойчивого к ней интереса, а в конечном итоге - осознанной (добровольной) реэмиграции. Следует добавить, что связь "некрасовцы - российские императоры" представляется нам обусловленной не только сугубо политикой и преследованием царизмом практических целей. Необъяснимое (иногда болезненное) любопытство влекло представителей высших кругов к бунтовским некогда казакам. Скажем так, ни одной компактной группе восточнославянского старообрядческого населения за границей в XVIII-XIX вв. не выказывал российский царизм такого адресного, целенаправленного внимания, как делал это он по отношению к некрасовским казакам на Кубани и в Османской империи. Некрасовцы же, несмотря на доброжелательную российскую позицию (по поводу возможной реэмиграции), в указанное время упорно сохраняли иное подданство, чему было немало объективных причин.
El jaguar

#9

И даже возникавшие время от времени благоприятные ситуации не приносили изменений. Так, 1 июля 1757 г. в С.-Петербург был направлен из Кабарды майором кизлярской команды П.Татаровым рапорт, содержание которого сводилось к следующему: 19 июня того же года к майору приехали кабардинские владетели М.Кургокин и К.Атажукин, заявившие о том, что "ныне-де известия приходят, некрасовские кубанские казаки переговаривают, по-прежнему склонитца к российской стороне и принесть ему императорскому Величеству винную покорность" [261]. При этом некрасовцы выказывали пожелание, чтобы императрица "соизволила находящагося при них атамана утвердить таким же беспременным, как на Дону Данила Ефремов, також достойных людей старшинами"[262]. Кабардинцы вызвались быть в деле посредниками, намереваясь отправить на Кубань своего человека для получения дополнительных сведений; была также достигнута договоренность о подробном информировании П.Татарова по поводу дальнейших событий. Майор отмечал в рапорте: "Ежели ими оные заподлинно известия получены будут и оныя некрасовские казаки по прежнему склонятся к российской стороне, обнадеживал (владетелей. - Д.С.) Ея Императорского Величества высочайшею милостию и награждением" [263]. Однако дальше взаимных обещаний дело не продвинулось, и не исключено, что отказ вести переговоры последовал со стороны кубанских казаков. Наконец, в 1911 г. при активной помощи со стороны различных российских органов первая группа некрасовских казаков переехала в Россию, положив тем самым начало их массовой иммиграции из Турции. Второй этап взаимоотношений казаков и царской власти представляется можно разделить на два подэтапа: первый - середина 1730-х гг. - начало 1880-х гг., когда казаки присоединяются к единоверию, когда постепенно укрепляются их связи с Россией, когда растет и крепнет убеждение, что и при царизме можно переселяться в Россию, спасая "некрасовскую кость"; второй - начало 1880-х гг. - 1917 г. Таким образом, второй этап заключал в себе немало тенденций, обусловивших дальнейшее развитие "некрасовской эпопеи" и способствовавших в конечном итоге ее логическому концу - "возвращению к своему языку".

Для выяснения обстоятельств, препятствовавших реэмиграции казаков в Россию до 1911 г., необходимо осветить вопрос взаимоотношений некрасовцев и крымских ханов. В § 1 настоящей главы частично было показано, что именно в благожелательном отношении ханов следует видеть основу полноправного проживания казаков в регионе. Данную особенность понимал еще П.П.Короленко, писавший в 1899 г. следующее: "Крымские ханы со своей стороны уважали некрасовцев, любили и доверяли им более, чем своим татарам, за которыми казаки даже присматривали на Кубани, и в случае... волнения кубанских жителей, принимали меры к усмирению недовольных, что ставило их нередко в неприятные отношения к туземцам, которые за это не любили ... казаков и иногда так притесняли, что последние просили хана о переводе их с Кубани в Крым" [264]. Так, в августе 1739 г. некрасовцы вместе с сераскером Селим-Гиреем переправились морем в Крым, узнав о походе на Кубань российских войск [265]. Скорее всего, подобного не могло бы произойти без согласования с ханом, причем такого рода факт (а он единичным не был) свидетельствует о военных заслугах казаков перед крымским престолом. Возможность данного развития событий предусматривалась еще в июне 1739 г., что следует из донесения Аллагула-аги атаману Д.Ефремову. Информатор извещал тогда войсковые власти, что среди кубанских жителей ходят слухи о возможном на них нападении донских казаков и калмыков. В случае их подтверждения местные жители "возмут чрез море в Крым, а кои не успеют в Крым уйтить, то разве к Черному морю уходить будут" [266]. Некрасовцы, сообщал Аллагул-ага, "в одну станицу за Кубаном на Ягисе (?) поселились, а одна станица, называемая Савельевцы, домов с шестдесят на старом месте за Кубаном остались и живут" [267]. Интересно, что хан Менгли-Гирей специально к некрасовцам отправил своего посланца с предложением перейти на жительство в Крым. Кстати, именно этот хан держал при себе (надо думать, в виде личной охраны) сотню некрасовцев во главе с сотником Афанасием Черкесом [268]. На лестное предложение хана некрасовцы ответили: "Егда с Кубани кубанцы в Крым не пойдут кочевать, то-де и оне некрасовцы в Крым жить не пойдут" [269]. Однако, как уже говорилось, позже казаки свою позицию пересмотрели и временно покинули свои кубанские городки.

Еще одно характерное событие произошло в конце 1750-х гг., когда некрасовцы, притесняемые некоторыми кубанскими султанами, были временно переселены ханом во внутрь Крымского полуострова в район Балаклавы [270]. Защиту и покровительство находили казаки и в лице кубанских сераскеров, которым они непосредственно подчинялись. 13 ноября 1769 г. генерал-майор И.Ф.де-Медем в своем рапорте, адресованном императрице Екатерине II, отмечал пленение шапсугами 10 некрасовских казаков, "для выручки которых из города Копыла сераскер с двумя стами человек выехал ..." [271]. Но чаще, как отмечал со ссылками на архивные материалы П.П.Короленко, хан в таких случаях предоставлял некрасовцам возможность самим обороняться от горцев. Очевидно, казаки были известны также при султанском дворе, поскольку посланец из Стамбула Чухадар Сулейман-ага (прибывший в 1770 г. на Кубань для поддержания враждебного отношения местного населения к России) подкреплял свои "обнадеживания" не только деньгами, но и тем, "что в помощь им (т.е. мусульманским жителям Кубани. - Д.С.) ...некрасовские казаки, также и пушки даны будут" [272]. Отличная репутация некрасовцев подтвердилась и в 1769 г. в ходе последнего татарского набега на территорию России. В записках барона Тотта, посланника французского короля и очевидца тех событий, говорится о том, что некрасовцы отличились при осаде деревни Красников, что в Новосербии. Примечательно, что спаги тогда позорно отступили, тогда как "Игнат-казаки ... одушевленные присутствием хана, просили и получили разрешение атаковать лес (где скрывалось население деревни. - Д.С.), они проникли туда, окружили группу людей, которые там защищались, убили около 40 человек и захватили в плен всех, кто не мог спастись бегством" [273]. А дальше произошло нечто из ряда вон выходящее: по приказу хана Крым-Гирея был казнен турецкий эмир, отрезавший голову одному из погибших казаков и принесший ее в качестве трофея. И уж совершенно замечательное свидетельство мы находим в том месте записок, где упоминается о присутствии во время похода некрасовских казаков в непосредственной близости от зеленого знамени Пророка, участвовавших, по всей видимости, в его охране [274]. При этом казаки открыто возили с собой свинину в качестве провианта и имели собственное боевое знамя. Еще раз подчеркнем, что личные качества казаков зачастую превосходили соответствующие характеристики татар и турок, что не могло остаться незамеченным правителями Крыма. Высокое воинское искусство, храбрость, честность казаков лежали в основе формирования их весьма своеобразных отношений с Гиреями, причем, по нашему мнению, можно говорить об их личностном характере.

Добывание казаками пищи особых проблем не вызывало: природные условия кубанского региона позволяли в достаточном количестве ловить рыбу, стрелять птицу и более крупную дичь. Следует отметить, что у кубанских казаков не возникало особых разногласий с окружающим населением по этому поводу (вследствие несовпадения рациона питания, обилия в природе источников его разнообразия и т.д.). Оказывалось содействие казакам и в удовлетворении духовных нужд. Когда, например, они привезли в Херсонес монаха Феодосия, то тамошний митрополит Гедеон первоначально уклонялся от посвящения кандидата в священнический сан. Но когда в церковь вошел с янычарами посланный из Стамбула паша и именем султана велел сделать это, крымскому владыке оставалось одно: немедленно рукоположить Феодосия в сан епископа Кубанского и Терского [275]. Имелась на Кубани также церковь, и, возможно, не одна. Когда в 1881 г. на Майнос приехал архимандрит Павел, настоятель одного из московских единоверческих монастырей, то местный священник показал ему старинный антиминс (церковный платок), на котором была сделана следующая надпись: "Освятися олтарь Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа в церкви святыя живоначальныя Троицы. Освящена бысть церковь сия в лето 7261 году, индикта 1, месяца августа 21 дня (т.е. в 1757 г. - Д.С.), на память святых мученик Фотия и Аникиты, при великом государе первопрестольнике Анфиме, епископе Кубанском и Гомильском" [276]. Таким образом, нами обнаружено важное аутентичное историческое свидетельство о времени освящения (и примерном возведении) одного из христианских храмов Кубани в XVIII в. В описываемое время кубанские казаки располагали достаточным количеством церковной утвари, книг и, несомненно, икон. Предметы такого рода массово вывозились ими из России при набегах крымско-татарских войск на ее территорию. Инок Парфений, в частности, писал: "Когда же со своими союзниками делили добычу, то казаки брали больше святыни, колокола, иконы и книги, и прочую утварь, и похитили в Царицыне чудотворную икону Божией матери, для которой и сделать были принуждены часовню, потому что с ними попа не было ни одного (сведения явно относятся к первой половине XVIII в. - Д.С.), а потому и церковь построить было не можно" [277]. Источники более позднего времени (П.Казановский, А.Падалкин и др.) также отмечали наличие у казаков старинных печатных и рукописных книг, передававшихся из поколения в поколение.

Таким образом, ни в одной области хозяйственной, религиозной, военно-политической жизни некрасовских казаков на Кубани мы не находим фактов притеснений и ограничений, инициировавшихся бы крымскими ханами. Обязательства ханов по отношению к кубанских казакам сводились к следующему: 1) предоставление казакам практически полной свободы в вопросах внутренней организации ККВ; 2) предоставление им права и реальной возможности свободного и беспрепятственного отправления культа; 3) признание их равноправного статуса как крымскоподданных наряду с мусульманским населением региона и обеспечение претворения этого права в жизнь; 4) снабжение казаков в военное время оружием, провиантом и т.п. Зависимость же казаков от власти хана определялась их основными обязательствами: 1) отказом от внешних сношений с иностранными государствами; 2) участие в охране границ Крымского ханства; 3) признание крымского хана своим верховным правителем с полным подчинением его власти; 4) участие во всех военных акциях ханства боеспособного мужского контингента (в составе конницы). Все сказанное подтверждает следующее: для включения "некрасовского движения" на Кубани в периодизацию Булавинского восстания (Ф.В.Тумилевич) нет никаких оснований, как нет их и для утверждения о существовании на Кубани в XVIII в. вольной, независимой казачьей "республики" (Е.П.Подъяпольская, В.И.Шкуро).

Самые негативные последствия на жизнь некрасовских казаков в последней трети XVIII в. оказала русско-турецкая война 1768-1774 гг. В ходе боевых действий обе стороны предполагали использовать территорию и людские ресурсы Северного Кавказа, причем Россия первоначально отводила Северному Кавказу в своих планах второстепенное значение. Однако позднее четко обозначилось его значение как важнейшего плацдарма для ведения военных действий с целью захвата Крыма. Поэтому совершенно естественным являлся интерес С.-Петербурга к любого рода сведениям о быте, нравах, количестве тогдашнего населения региона. Так, 31 октября 1768 г. в Коллегию иностранных дел поступил доклад моздокского ротмистра А.Шелкова о народах Северного Кавказа. В документе содержались сведения и о некрасовцах, живших тогда на территории, расположенной в направлении от татар-наврузовцев к городу Копыл. Количество же "оных (т.е. казаков. - Д.С.) неизвестно, а слышно, что при случаях при сераскере в поход из оных наряжается 400 человек" [278]. В 1769 г. командующий войсками на Кавказе генерал-майор И.Ф.де-Медем доносил в столицу: "Хотя казаки на Кубани наряжаются на службу с татарскими войсками, однако в образе жизни их независимы" [279]. Конечно, определенное преувеличение таковой независимости налицо, но все же данное свидетельство может служить подтверждением той полноты прав, о которой шла речь ранее.

В политике царизма по обращению в российское подданство северокавказских народов, некрасовцы не были исключением. 12 августа 1769 г. императрица Екатерина II подписала указ о дозволении казакам вернуться в Россию [280]. В том же году, действуя с высочайшего соизволения, И.Ф.де-Медем отправил с письмом к некрасовским казакам ротмистра П.Батырева, причем офицеру надлежало "преклонять о переходе их (казаков. - Д.С.) в российские границы, обнадеживая Высочайшею... Императорского Величества милостию и за вины предков их прощения, а поселяться бы им удобное место по реке Тереку" [281]. Благоприятный исход переговоров ожидался на том основании, что, по данным И.Ф.де-Медема, положение некрасовцев на Кубани ухудшилось, что "оным жить против прежнего в своих юртах весьма от тамошнего населения обидно, ибо оные казаки не желают быть под их протекциею" [282]. Не имея возможности доставить письмо лично, П.Батырев передал его знакомому греку Х.Иванову, отблагодарив последнего несколькими аршинами холста. Однако, как писал императрице де-Медем 13 ноября 1769 г., "поныне на то в ответ ничего не получено" [283]. Чрезвычайно интересны сведения, полученные П.Батыревым во время пребывания на Кубани: "Оные некрасовские казаки жительствуют между городом Копыла и Тамана около озера в двух станицах" [284]. Очевидно, данный факт может в числе других обстоятельств свидетельствовать о сокращении количества казачьих городков, последовавшем после переселения определенной части первого Кубанского казачьего воцска до 1756 г. в европейскую Турцию.

Насколько известно, еще одна попытка агитации некрасовцев была сделана в 1770 г., когда казакам обещались "совершенная свобода и самой выбор места для поселения их им же оставится на воле (выделено нами. - Д.С.)" [285]. А ведь для них всегда актуальными являлись проблемы сохранения своих привилегий, недопущения в отношении себя солдатчины и право выбора места проживания. Однако доверенному лицу де-Медема, абазинцу Т.Маматову, не удалось передать казакам соответствующее послание, так как он был схвачен горцами. Но почему именно горцами, а не, скажем, кубанскими татарами? Дело в том, что некрасовцы (и на это никто из предшествующих исследователей не обращал внимания) снова скрылись в Закубанье, "за снеговыми горами в Шапсыге по сию сторону Черного моря". Однако в целом они не были отстранены от событий в ханстве. В 1771 г. около 400 некрасовских казаков присутствовали в составе кубанской "орды", намеревавшейся напасть на донские казачьи станицы и территорию Кабарды [286]. В рапорте генерал-майора де-Медема от 2 марта 1772 г. сообщалось о том, что к некрасовцам приезжали донские казаки "для переговоров о принятии их в турецкое подданство" [287], а позже подчеркивались связи некрасовских казаков с гребенскими казаками [288]. В 1774 г. суда некрасовцев находились при турецком флоте, ставшем 8 июня в Азовском заливе, а в августе ушедшем в море [289]. Интересный случай произошел при нападении кубанцев в том же 1774 г. на Моздокскую линию, в котором приняли участие и некрасовцы. При нападении на Наурскую станицу, казаки, однако, сообщили осажденным, что они не враги гребенцам и нужно продержаться любой ценой (мол, татары вскоре отступят) [290]. Конечно, не стоит, с одной стороны, недооценивать дружелюбие (основанное, в частности, на религиозном чувстве), выказывавшееся неоднократно некрасовцами по отношению к гребенцам-староверам, а с другой стороны, чрезмерную лояльность казаков по отношению к России (достаточно вспомнить о том, что термином "некрасовцы" обозначались не только донские по происхождению верховые казаки).

Вместе с тем стоит признать, что в начале 1770-х гг. кубанские казаки обращаются к российским представителям с просьбой о содействии им в возвращении в Россию. А подтолкнули их к тому, по-видимому, не только обострившиеся отношения с местным мусульманским населением, но и подписание в Кара-су 1 ноября 1772 г. декларации об отделении Крыма от Османской империи и союзного договора между Российской Империей и Крымским ханством [291]. Особенно важной для казаков являлась ст.3. ратифицированного Екатериной II 29 января 1773 г. договора: "До войны настоящей бывшие под властию Крымского хана все татарские и Черноморские народы, Томанцы и некрасовцы, по прежнему имеют быть во власти хана Крымского" [292]. И хотя российская сторона гарантировала сохранение независимости ханства, было совершенно ясно, что русские штыки могут в любой момент появиться в Бахчисарае. Следовательно, некрасовцы лишались еще одного своего покровителя - турецкого султана, а при присутствии на ханском престоле ставленника России они могли быть легко ей выданы. Просьба кубанских казаков, переданная через князя Долгорукого, поступила через некоторое время на рассмотрение членов Сената. На его заседании 29 июля 1773 г. признавалось целесообразным решить данный вопрос положительно, поскольку "возвращением их (некрасовцев. - Д.С.) может истребиться на Кубани пристанище для беглых с Дона казаков" [293]. На том же заседании сановники пришли к выводу о том, что поселять казаков на Дону неразумно и целесообразнее было бы предоставить им для этого поволжские земли. Прилагали свои усилия к разрешению проблемы и российские военные, развивая инициативу генерал-майора де-Медема. Так, П.А.Румянцев-Задунайский 14 января 1773 г. предписывал командующему кубанским корпусом И.Ф.Бринку следующее: "...все Ваши распоряжения к приведению Кубанских и Горских народов и некрасовцев в желанное положение учреждайте с великим вниманием на безопасность и собственных границ" [294]. Тот же П.А.Румянцев-Задунайский стал новым ходатаем казаков в 1775 г., его донесение об их желании возвратиться в российское подданство было рассмотрено на очередном заседании Госсовета 27 апреля 1775 г. Однако вопрос отложили до приезда в столицу генерал-поручика Е.А.Щербинина, человека, более детально знакомого с обстановкой на Кубани. Наконец, 11 июля 1775 г. Сенат постановил: " ...такое всех некрасовцев переселение будет нарушением с нашей стороны заключенному с татарами трактату, в котором именно соглашалось оставить их на Кубани; что оное не может быть полезно также и для нас по привычке их к своевольству и к желанию их поселиться обществом и на границу; и что должно сказать им на их просьбу, что нельзя принять ныне их всех, но что могут они выходить и селиться внутри империи, где земли им отведены будут" [295]. Последнее слово, однако, принадлежало императрице Екатерине II. А она порой кардинально меняла свое мнение по интересующей нас проблеме [296], подчеркивая, что "новых же хлопот с Портою и чего бы хана дискредитировать могло, отнюдь не желаю завести ради сих людей наипаче" [297].

Итак, сложившиеся обстоятельства хотя и соответствовали реалиям большой политики, но не устраивали кубанских казаков. Логично предположить, что данное решение Госсовета стало им известно (при наличии связей у казаков с высшим российским офицерством), а потому совершенно естественным было участие некрасовцев в защите интересов хана Девлет-Гирея III, турецкого ставленника на престол, захватившего в мае 1775 г. Крым [298] и ставшего позже при поддержке Турции крымским ханом. Казаки не только не отзывались на разосланные И.Ф.Бринком в 1776 г. "прелестные" письма о признании ханом Шагин-Гирея, но и намеревались даже пленить самого И.Ф.Бринка, когда тот продвигался с отрядом к Таманскому острову [299]. Впрочем, из рапорта атамана А.И.Иловайского князю Г.А.Потемкину от 28 мая 1777 г. следует, что некрасовцы, находившиеся тогда в Закубанье, снова высказали желание перейти в российское подданство, если им, во-первых, разрешат переселиться всем вместе и, во-вторых, зачислят в состав Донского казачьего войска [300]. При этом А.И.Иловайский просил высочайшего соизволения на ведение переговоров с некрасовцами именно донскими казаками, поскольку им некрасовцы поверили бы больше, несомненно "преклонившись" на российскую сторону. Однако осуществлению намеченных действий помешало тогда восстание, начавшееся в сентябре 1777 г. на территории ханства и направленное против Шагин-Гирея. Некрасовцы, являясь сторонниками Девлет-Гирея, снова обратили оружие против России. Еще 1 сентября 1777 г. командующий Кубанским корпусом И.Ф.Бринк писал князю А.А.Прозоровскому о "волнованиях" среди черкесов и некрасовцев, коварные замыслы которых "еще доныне не умолкают" [301]. В тот же день И.Ф.Бринк направил приказ полковнику Макарову, в котором, в частности, подчеркивалось значение некрасовских городков как пунктов сбора татарских отрядов, намеревавшихся вести боевые действия против Шагин-Гирея и российских войск [302]. Обнаруженный нами в фондах АВПРИ документ свидетельствует о том, что карательная направленность сентябрьской акции в отношении некрасовцев была сформулирована высшим российским командованием. Так, 2 сентября 1777 г. И.Ф.Бринк доносил А.А.Прозоровскому о том, что он получил повеление последнего "касательно до преположенной о некрасовцах экспедиции"[303], носившей стратегический характер, о чем никто из исследователей ранее не писал. Примечательно, что И.Ф.Бринк намеревался лично руководить ее проведением, перепоручив командование другой группировкой, действовавшей в ином направлении, генерал-майору Жантру [304]. Для удачного ее исхода И.Ф.Бринк просил подкрепления, потому что он "к тому предприятию должен приступить как с стороны от Тамана, так равно и от Кедомита (район урочища Курки. - Д.С.), проходя многие протоки" [305]. Особая роль в осуществлении этой военной акции принадлежала, по-видимому, князю А.А.Прозоровскому. Еще весной-летом 1777 г. некоторые из некрасовских "стариков", сомневаясь в ханском достоинстве Шагин-Гирея, имели секретный разговор с агентом И.Ф.Бринка, соглашаясь переселиться в Империю, если императрица простит всю их прежнюю вину. Именно А.А.Прозоровский, получив об этом донесение, отклонил тогда предложение казаков "и предписал Бринку стараться только об одном, чтобы некрасовцы признали над собою власть хана Шагин-Гирея" [306]. Возвращаясь к событиям сентября 1777 г., отметим, что первоначально уничтожение некрасовских казаков не планировалось, а предполагалось склонить казаков к признанию своим ханом Шагин-Гирея и переселению их в Крым, ликвидировав тем самым влияние, оказываемое некрасовцами на местное население [307]. Сами же некрасовцы, понимая, что переговоры зашли в тупик, отправили в Стамбул своих доверенных лиц с прошением, адресованным султану Абдул Хамиду I, в котором шла речь о позволении им переселиться в Османскую империю [308]. Данное обстоятельство стало известно бригадиру И.Ф.Бринку, ханскому наместнику Батыр-Гирею и таманскому каймакаму, обратившимся к русскому командованию с предложением воспрепятствовать общими силами уходу кубанских казаков с территории ханства.

17 сентября 1777 г. полковник К.Ганбом (в некоторых документах встречается написание фамилии как Гамбом) выступил с одной частью войск от р.Курки; с другой же стороны, из Темрюка, шел отряд И.Ф.Бринка, обошедший ночью форсированным маршем Темрюкский лиман. На рассвете 18 сентября оба отряда приблизились к цели своего похода. Не доходя 8 верст до селений, И.Ф.Бринк отправил казакам ханский фирман, в котором Шагин-Гирей повелевал переселить некрасовцев со всем имуществом в Крым, "а тех, кто будет сопротивляться ханской воле ... лишить жизни и имущества, а жен и детей их насильно отправить в Крым" [309]. Документ вручили уполномоченным казаков, которые заявили, что они воле хана не подчинятся. Когда войска вступили в селения, они нашли их почти пустыми. Оказалось, что большинство казаков еще накануне, предупрежденные татарами, бежали за Кубань, успев переправить туда часть своего имущества [310]. Другие спрятались в камышах, а еще одна группа плыла на груженных добром лодках вверх по Кубани. Однако встреченные огнем пушек полковника Гамбома, эти казаки "побросали свое имущество в воду, а сами вплавь укрылись в камышах. Из переправившихся на левую сторону Кубани многие некрасовцы перебиты были пушечными выстрелами; спаслись только ушедшие за Кубань накануне и отплывшие в Кубанский лиман" [311]. Таким образом, цель военной операции оказалась достигнутой - некрасовские казаки перестали, по крайней мере временно, представлять собой источник опасности для ханского престола.

Местом своего пребывания в Закубанье казаки избрали, как рапортовал А.В.Суворов князю Г.А.Потемкину 23 апреля 1778 г., "за последним к Черному морю против выходящей от устья Кубани косы мысом, между горами в лесу в сделанной ими засеке, от берега моря шагах в двухстах" [312]. Этому полководцу, объезжавшему кубанский край в январе 1778 г., довелось разговаривать через р.Кубань с некоторыми из казаков, "и они, между прочим, оказывали желание к спокойствию и возвращению на нашу сторону"[313]. Возможно, некрасовцы лукавили, скрывая истинные свои намерения, связанные с желанием покинуть территорию Северо-Западного Кавказа. Вызывает сомнения в искренности казаков и тот факт, что 10 марта 1778 г. "абазинцы и нечто некрасовцев... набегали в довольном числе пехоты и конницы на Пятибродной, влеве от Екатеринославской крепости, фельдшанцу" [314]. Количество казаков, ушедших в Закубанье, А.В.Суворов определял следующим образом: "Военных от шести до осьми сот и всех мужеска полу меньше трех тысяч человек" [315]. Это число несколько уменьшилось в результате ухода морским путем части казаков в Подунавье (по-видимому, в первые месяцы 1778 г.). Поселились они, как свидетельствует П.П.Короленко, "на Дунавце, в 10 верстах от впадения этой речки в Дунай, в соседстве с турецкими запорожцами"[316].
Незавидное положение оставшихся в Закубанье некрасовцев не ускользнуло от внимания А.В.Суворова, рекомендовавшего Г.А.Потемкину обратиться к казакам с высочайшим манифестом, поскольку российским посланцам, обещавшим прощение на словах, казаки не верили и захватывали их в плен [317]. При содействии Г.А.Потемкина и А.В.Суворова на Кубань прибыли донские казаки Я.Зазерский и Т.Харитонов, которым предписывалось вручить некрасовским казакам письменное обращение к ним атамана Войска Донского А.И.Иловайского от 8 мая 1778 г. [318]. Во-первых, писал А.И.Иловайский, своим возвращением казаки не только искупили бы свою былую вину, но и удостоились бы также высочайшего прощения. Во-вторых, места для расселения в России предоставлялись отныне на выбор самих некрасовцев. В-третьих, им обещалось всяческое содействие при переходе в российское подданство. Вместе с тем российская сторона была осведомлена о намерении казаков уйти морским путем в Турцию, причем 11 мая 1778 г. А.В.Суворов отмечал в своем рапорте князю Г.А.Потемкину, что некрасовцы разделились в мнениях по поводу дальнейших действий: "Одна часть собирается уйти в Анатолию, а другая советует еще пообождать, покуда посланные их прибудут из Царьграда, и в надежде помощи от Порты Оттоманской часто высматривают на море турецких с войском кораблей" [319]. Для предотвращения бегства казаков, из Керченской эскадры было выделено два судна, которым повелевалось "загородить некрасовцам дорогу в Анатолию, которым способом они и поныне еще на берегу (Черного моря. - Д.С.) находятся"[320]. 8 июня 1778 г., получив дополнительные инструкции, Я.Зазерский и Т.Харитонов отправились в плавание по Черному морю, попав в итоге "прямо к Абадзинским, состоящим над самым тем морем превысоким и окруженным дремучими лесами горам, где имеют ... некрасовцы вообще с Черкесами и Абадзинцами свое пребывание" [321]. Выслушав посланцев, некрасовцы собрались на круг, длившийся, по словам Я.Зазерского, несколько часов. В итоге они наотрез отказались возвращаться в Россию, мотивируя свой отказ тем, "что находятся между множеством Черкес и Абазинцов", причем "не только их султаны, но и присланный к ним от турецкого султана чиновник находятся завсегда при них, некрасовцах, почти неотлучно, коих-де они крайне и опасаются" [322]. По нашему мнению, некрасовцы и не собирались переселяться в Россию, ожидая благоприятных для себя известий из Стамбула. Тот же Я.Зазерский свидетельствовал, что недалеко от берега он видел строящиеся казаками морские суда. 24 июня 1778 г. полковник К.Ганбом получил оперативные данные о том, что казаки, оставив свое местопребывание "при мысе Анапе", вошли в Суджук-Кальскую бухту. Вскоре туда стали прибывать турецкие суда, что, естественно, было на руку казакам. Из рапорта А.В.Суворова князю Г.А.Потемкину от 26 июля 1778 г. следует, что из бухты казакам беспрепятственно удалось уйти в Анатолию [323]. Правда, "на прежнем кочевье осталось до 15 куреней неимущественных казаков, которым, очевидно, не хватило места в лодках. А возможно, они не горели особым желанием переселяться в далекую Турцию, частично не являясь некрасовскими казаками [324].

Оговоримся, что исследователи не располагают прямыми документальными свидетельствами о массовом проживании некрасовских казаков в Закубанье после 1778 г. Поэтому попытки некоторых авторов обосновать наличие "закубанской колонии" казаков в первой трети XIX в. (а именно в районе Анапы и Цокуровского лимана) выглядят неубедительными [325]. Отдельные же факты, которые частично проясняют судьбу казаков, не сумевших в свое время уплыть в Анатолию, у нас имеются. Так, упоминавшийся уже А.Мазанов рассказывал, что когда в 1787 г. он попал из Анатолии в Анапу, направившись оттуда к абадзинскому мурзе Айтеку, то в устье р.Кубани ему довелось встретиться с 10 уже находившимися там некрасовцами, а позднее еще с 4 казаками [326]. После взятия российскими войсками в 1791 г. Анапы часть казаков стали заниматься продажей горцам солдат и черноморцев, нападать на казачьи курени и пикеты [327]. Анапский комендант Мустафа-паша, осведомленный о поступках некрасовцев, лишь формально выказывал желание разобраться в их "воровстве", вернуть Войску награбленное и попавших в плен казаков. В то же время паша продолжал заботиться о казаках и защищать их, обращая свои требования о возврате плененных черноморцами некрасовцев войсковому правительству ЧКВ и Таврическому вице-губернатору К.И.Габлицу [328]. Судьба немногочисленных закубанских некрасовских казаков в XIX в. остается практически неизвестной. Правда, в "Сведениях о горских народах" (1830 г.), принадлежащих, очевидно, перу российского офицера, говорилось, что "между натухайцами (одна из адыгейских народностей. - Д.С.) скрываются жившие перед сим на Тамане некрасовские казаки" [329]. В том же ключе можно рассматривать легенду, согласно которой среди адыгов-хакучей жили некрасовцы [330]. И хотя такое обстоятельство маловероятно, мы не отрицаем необходимости поиска новых историко-документальных свидетельств, подтвердивших бы (или опровергнувших) изложенные точки зрения. Еще раз отметим, что в XIX в. судьбы некрасовских казаков оказались связанными с совершенно другими регионами - европейской Турцией и азиатской Турцией. На Северо-Западный Кавказ казаки начнут массово возвращаться много позже - в начале ХХв.
Таша
Новичок
Новичок
Сообщений: 1
Зарегистрирован: 9 лет 6 месяцев
Репутация: 0
Имя: Таша
Местонахождение: Россия

#10

Ну неужели так сложно разместить самое главное!!!!!
Заключение
Библиографические ссылки
Список использованных источников и литературы
Приложение

© Сень Д.В., Кубанский государственный университет, 2002

Источник: Войско Кубанское Игнатово Кавказское" Сень Дмитрий Влад

Пожалуйста помогите,очень срочно!!!!
Ответить

Вернуться в «Казаки»