Воспоминания путевого обходчика о Долине Смерти.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика о Долине Смерти. Часть 1.

Итак, действие происходит в 1946 г., сразу после войны, Николай Иванович Орлов вспоминает:

"Очень запомнился на всю жизнь проезд от Чудово до станции Мясной Бор: начиная от Чудово, особенно в районе Спасской Полисти, все леса были уничтожены кругом. Из окна вагона были видны даже лежащие останки погибших воинов, стояли сгоревшие танки. Не было ни одной деревни, не было ни одной вокзальной постройки – были просто сколочены сарайчики. И когда я приехал в Мясной Бор, увидел то же самое.

В Мясном Бору в 46-ом году, как и везде, люди жили в землянках. Многие из тех, кто остался в живых, вернулись в родные места, часть из них приехала из немецкого тыла. Туда они были эвакуированы в ходе боев. Часть людей вернулась из советского тыла. Ну и люди, конечно, мирились с этими трудностями, землянок было полно, потому что там все время стоял фронт. Были землянки, и люди селились в этих землянках. Сама станция – это был небольшой сарайчик, построенный из досок, где стоял телеграфный аппарат, две стрелочные будки и немецкий барак, вывезенный из леса, в котором жили семьи железнодорожников.

Вот так началось знакомство с Мясным Бором. На самой станции лежал разбитый эшелон, валялся паровоз, перевернутый вверх колесами. И сразу же я заметил на второй день, что вокруг железнодорожной насыпи на перевернутых железобетонных огневых точках видны надписи – «Мины, мины, мины». И надписи о том, что разминировано от оси пути 50 метров. Это практически значит, что нельзя даже отойти куда-то в сторону от железной дороги. Разминирование проводили саперы, которые шли сразу за наступающими войсками и ремонтировали, вернее восстанавливали железную дорогу.

Очень было и трудно и страшно, и как-то тоскливо по вечерам. В то время никаких клубов, ни радио - ничего у нас не было. Вся наша жизнь культурная заключалась в том, что мы приходили к поездам, идущим на Бронницы или на Чудово, или идущим обратно; получали там газеты, смотрели на других людей. Потому что нас в Мясном Бору тогда ещё было немного, и нам было очень приятно, что люди едут и туда, и сюда, и возвращаются. Больше мы ничего не видели. А вот когда, бывало, сидишь вечером на скамейке, у развалин бывшего вокзала мясноборского, а погода в 46-ом году была очень жаркая, в то время по всему Советскому Союзу была засуха, - и когда ветер дул с запада, трудно было дышать: был страшный запах трупного разложения. Я уже знал в то время, что место, находящееся чуть западнее Мясного Бора, называлось уже в войну «Долиной Смерти».

В леса эти в то время никто не ходил. Побывали, правда, воинские части на разминировании, пробовали разминировать, но это буквально велось на территории недалеко от железной дороги и разминировалась одна из дорог, ведущая в лес, - потому что нужно было строить и восстанавливать деревни, нужен был лес. Был прислан строительный батальон, состоящий из молдаван, мобилизованных в Красную Армию. Они стали вывозить лес. Это была первая единственная дорога, по которой можно было пройти. Была одна тропиночка, по которой женщины ходили за ягодами в сторону деревни Земтицы, потому что там минных полей противопехотных не было, а на противотанковые женщины просто не обращали внимания. И к великому счастью, насколько я знаю, никто из женщин, ходивших за ягодами, на мине не подорвался.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о Долине Смерти.
Часть 2.

Однажды мать меня позвала: "Пойдем, поможешь мне собирать ягоды". Ягоды в то время были основным нашим побочным заработком, потому что существовала еще карточная система, жить было тяжело, с продуктами плохо. Правда, мы были очень рады, это я хочу отметить, что мы в то время действительно рады были – тому, что мы остались живы, что вернулись на свою землю; было очень весело, хотя и трудно жить. Мы ходили друг к другу в гости, и даже собирали свои последние продукты, чтобы отметить совместно все наши праздники.

Все, кто жил на станции и в деревне, жили одной семьей. Потому что горе, пережитое в войну, сплотило нас и мы как-то чувствовали друг друга даже родными.
Так вот, этот сбор ягод было вроде как добавка такая к скудному питанию: ягоды возили в Ленинград, там продавали, а затем шли в открывшиеся к тому времени так называемые коммерческие магазины, в которых можно было уже подешевле что-нибудь купить. Зарплата в то время была мизерная. Я вот лично, когда поступил на железную дорогу, имел оклад месячный 450 рублей, это 45 рублей по - теперешнему (то есть после денежной реформы 1961 года - прим. редактора).
И вот тогда я первый раз пошел с матерью на болото. Это трудно сейчас даже представить кому-то, потому что идешь по узкой тропе, вокруг натянута колючая проволока, там прошли саперы по дороге, это бывшая дорога, она строилась до войны от торфпоселка до станции Мясной Бор, так называемая "копаная" дорога, и кругом надписи – желтая таблица, черный череп, красная надпись : «Мины, мины, мины»...

Вблизи станции Мясной Бор проходил как раз передний край обороны. Около дороги стояли танки, разбитые и сожженные, - и наши, и немецкие; очень много по бывшей дороге Теремец-Курляндский было разбитой немецкой техники. Стояли пушки, были сожженные машины, всё это простреляно, продырявлено, та что даже невоенному человеку видно было, что здесь шли очень жестокие бои. И вот, когда мы пришли на болото, я впервые увидел очень близко людей, погибших ещё в 42 году. Их зарыть никто не успел, потому что территорию потом заняли немцы, это их тыл был, ну немцы, все знают, наших не хоронили, а на болоте убитые сохранялись, и имели такой вид, как-будто убиты они были совсем недавно. И в первом походе меня поразила одна такая деталь: когда мы с матерью шли по болоту, я увидел лису: об этом, конечно, страшно говорить, но было это так: лиса что-то вроде глодала там.

Когда я её отогнал и подошел, я увидел лежащего старшего лейтенанта. Целой была гимнастерка, целыми были петлицы, на которых было три кубика и стрелковый значок; из кармана гимнастерки торчала авторучка. Я осторожно, палочкой, потрогал карман, но нитки, конечно, сгнили, и увидел там в кармане часы и какую-то черную пластмассовую трубочку. И авторучку. Я аккуратно, осторожно взял трубочку и увидел, что она имеет крышку, стал её откручивать, и так вот впервые познакомился с так называемым "медальоном". В армии это называлось "форма 4". В пластмассовую трубочку - пенальчик вкладывался бланк формы №4, на котором указывались год рождения, звание, фамилия, имя, отчество, место рождения, группа крови. Медальон давался на случай смерти и опознания на случай тяжелого ранения. Можно было сразу определить группу крови раненого солдата. Я сейчас не помню фамилии этого старшего лейтенанта, но я очень хорошо помню, что, когда я принес медальон домой, отец, бывший фронтовик, сразу говорит: "Надо обязательно написать его родным". Адрес хорошо сохранился, уроженец он был Полтавы, но адрес матери был Одесский. Одесская область, сейчас не помню, какой район. Мы написали туда письмо. Через некоторое время получили ответ о том, что такая-то проживает в городе Кишиневе, в Молдавии. Ну, и впоследствии мы стали переписываться. Оказалось, что это её сын. Он до войны учился в Академии художеств в Ленинграде. Она сама - учительница, у неё есть дочь, тоже учительница, после войны они вернулись в Одессу и были направлены на работу в Молдавию.

Так началось моё первое знакомство с Долиной смерти.
Впоследствии я как-то тоже ходил за земляникой , её было очень много в то время. Очень много малины было на развалинах, земля была перепахана вся воронками от снарядов, от крупных авиабомб, и мне впоследствии стало известно из рассказов ветеранов, из их писем, да и из воспоминаний немецких генералов о том, что в район Мясного Бора было сброшено самое большое количество бомб на небольшой занимаемый участок из тех случаев, когда немцам приходилось бомбить подобные районы. Бои там были тяжелые, продолжались несколько месяцев, а немцы в то время боеприпасов не жалели.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о Долине Смерти.
Часть 3.

Однажды я сбился с дороги и попал на тропинку, которая сохранилась с довоенных времен и шла на Теремец-Курляндскую прямо в Долину смерти. Идя по этой тропе, я наткнулся на блиндажи нашего переднего края. Я перешел через них. В то время в блиндажах лежали гранаты, совсем новые, патроны, ещё не расстреляные, потому что армия наша потом пошла на запад, боеприпасы остались. Я случайно вышел на минное поле. Мины я уже немножко знал, их систему устройства. Но все равно я их боялся трогать. Осторожно проходя между минами, я вышел на нейтральную полосу, откуда начиналась Долина смерти. То, что я увидел, поразило меня: прямо около дорожки лежал сбитый наш самолет У-2. Рядом - останки двух летчиков. Документов у них не оказалось. Целое обмундирование. Видно было, что это женщины. Кирзовые сапоги. Самолет был сбит прямо на нейтралке. А вокруг лежали сотни останков погибших. Лежали каски, ремни, подсумки, ботинки. Всё это перемешано было, и убитые лежали почти вплотную. Это было жутко и страшно. Больше никогда в жизни я ничего подобного не видел. Если встретишь в лесу одинокого убитого человека - и то это вызовет ужас, а здесь лежали сотни.

Вскоре меня опять потянуло туда. Ко мне приехал брат Валерий, он работал в Ленинграде на заводе "Большевик" слесарем. И вот мы с Валерием пошли в лес, нашли там много грибов. В этом походе я подорвался, наступив на противопехотную мину. Пришлось с километр идти, потом я полз два километра, состояние было, конечно, страшное, потому что из того, что на мне было, ничего не осталось, всё было разорвано взрывом. К счастью, очень тяжелого ранения я не получил, инвалидом не стал. Когда у меня взорвалась мина под ногой, подошва самортизовала, лопнула, вырвала кусок ступни, правда. побило всё тело, но я попал в военный госпиталь. Меня лечил отличный хирург, к сожалению, сейчас забыл его фамилию, но звали его Иваном Петровичем. Я быстро, в течение двух с половиной месяцев встал на ноги. Когда приехал домой, рана ещё не зажила. Уже наступала зима. Мать говорит:"Ну ладно, хоть в лес не пойдешь, наученный горьким опытом!" Но меня уже тянуло туда, потому что то, что я увидел, не укладывалось в голове и выходило за всякие рамки. Я снова пошел в лес, правда, тайком от родителей. Тут начались морозы, мин нажимного действия я уже не боялся, а остальные - их уже видно было хорошо.

В течение зимы 46 года (осень была затяжная), в конце декабря, уже перед Новым годом пошёл первый снег. Всё было, как на ладони, потому что в то время трава на полях сражений не росла, всё было сожжено. Что я увидел: огромное количество убитых, огромное количество наших танков тридцатьчетверок, очень много было и танков КВ, легких танков, и всё это было как раз в Долине смерти. Она простиралась примерно в двух километрах от станции и уходила в глубину километров на двенадцать. Дальше вдоль старых дорожных настилов располагалась сожженная и уничтоженная техника: автомобили, пушки, всё это было искорежено, сожжено и уничтожено. Чувствовалось, что это было сделано, чтобы не доставалось врагу. Вот таким было зимнее знакомство с Долиной смерти.

Наступила весна 1947 года. Как только стаял снег, я сразу пошел в лес. Я уже говорил, что трава в то время в Долине смерти не росла, она ещё долго не росла и потом, года три - четыре. Из этой земли ничего и расти не могло. Не было деревьев - вернее, они стояли голые, как свечки. В километрах трех от станции стоял так называемый государственный лес. От этого леса тоже остались только стволы голые.

Весной вообще приятно ходить по лесу, но по ЭТОМУ лесу ходить было очень жутко, тем более что мне удалось углубиться как раз в самый центр Долины смерти. Это район реки Полисть, она на карте так называется, вообще - это речушка, иногда летом пересыхающая. Но тогда она была довольно широкой, весной разливалась метров на двести. Так вот, я шел в районе так называемой северной дороги - узкоколейки 2-ой Ударной армии - это узкоколейка, выводящая из окружения и бывшая в окружении, её до сих пор называют "дорогой жизни второй Ударной армии". Она проходила недалеко от речки, и я пошел вдоль узкоколейки. Буквально в полукилометре от Мясного Бора, если идти по дороге, очень заметно (это заметно и до сих пор, хотя сейчас выросли леса, кустарник кругом), вокруг дороги и в самой дороге было очень много воронок. И воронки - от полутонных, от тонных бомб, и более. Немцы не жалели боеприпасов. Они бомбили дорогу всё время. Как вспоминают ветераны, самолеты "висели" ежеминутно, а летом - в мае-июне - даже ночью бомбили. Это был какой-то ужас.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о Долине Смерти.
Часть 4.

Дорога в Долине смерти
...И вот в районе речки вдоль узкоколейки, когда я пошел по ней, лежали разбитые платформы, и, что странно, что между шпалами, и даже иногда под рельсами просто лежали останки погибших. Как потом рассказывал мне мой товарищ, с которым мы учились вместе в школе, - впоследствии он был в партизанах, провел всю войну в новгородских лесах, был участником боёв, и ему приходилось ходить за продуктами по этой узкоколейке, - он говорит: "Иногда зимой, в спешке, когда не хватало шпал, приходилось подкладывать под рельсы трупы наших солдат, чтобы рельсы не провалились". Лежали разбитые платформы, рядом валялись кучи шинелей, лежали ящики из-под продуктов, из-под папирос, даже с папиросами находились ящики. Всё это размокло уже, конечно. А вокруг - трупы. И опять, напомню, - большое количество тридцатьчетверок. Для меня в то время многое было, конечно, ещё не понятно, но понятно было одно: люди шли на смерть, потому что не было ни одного погибшего, чтобы при нем не было оружия. Оружие было в то время, в основном, винтовки и карабины, изредка попадались автоматы.

И вот в район этой реки Полисть я стал ходить часто, каждый выходной, иногда даже и вне выходного ходил. Дело в том, что иногда приходилось и на неделе ходить несколько раз, потому что я работал уже на железной дороге с отцом, а начиналась наша работа очень трудно, у нас не было инструмента, потому что после войны его никто не наделал, мастерская в Новгороде была очень бедная, а в районе узкоколейки я нашел почти полный вагон железнодорожного инструмента. Нашел я его случайно, просто однажды шел вдоль узкоколейки и вижу : торчит железнодорожная лапа. Сейчас строится БАМ, и все, наверное, знают, что это за вещь такая - лапа (см. фото). Это инструмент, которым вытаскивают костыли. Когда я её потащил, оказалось, что она привязана к чему -то. Стал копаться - оказалось, что это связка нескольких лап. Я в то время уже имел щуп, начал прощупывать землю, и везде оказалось железо. Стал раскапывать - там полнейший набор железнодорожных инструментов. Инструмент исключительно новый, и нужный и редкий, потому что он изготовляется только на заводе, в мастерских его не изготовляют, это сложный инструмент, он был даже обернут бумагой, смазан солидолом, и обмазан ещё и глиной. Инструмент армейский, очень добротный. Таких инструментов наши железнодорожники никогда в жизни не видели, потому что основной инструмент у нас - костыльные молотки и пр. - делались кустарным способом в своих мастерских. Железнодорожники знают, что такое хороший инструмент. Работа физически тяжелая, и когда инструмент отличный, то и работать интересно. Так вот, в лес мне приходилось ходить за инструментами.

Потом на болоте я нашел кладбище немецкое, где похоронены были фашисты. Очевидно, саперная часть, которая их хоронила, торопилась, и даже лопаты не увезла. Лопаты у немцев были отличные - легкие, стальные. Эти лопаты любили мы все, и с удовольствием работали ими. Инструмента оказалось столько, что его хватило на всю дистанцию, а это расстояние от Новгорода до Чудово, и от Чудово - до Ново-Лисино и до Батецка(?-неразборчиво) все бригады дистанции были снабжены этим инструментом. Стали доставать медальоны, но они были размокшими. На этих же днях весной я нашел медальон, когда действительно почувствовал всю важность того, как найти человека, который ни в каких списках не значится. Недалеко от узкоколейки я нашел группу погибших воинов, они лежали наверху, и у одного их них я увидел медальон, вот этот как раз бланк №4 в пластмассовой трубочке. Когда развернул его - надпись очень четко читалась. Лежали два бланка. На одном и втором повторялась надпись. Там было написано, что это старший сержант Степанов, уроженец Архангельской области, и значился адрес семьи. Хотя прошло больше тридцати лет уже, но я хорошо помню, это был Приозерский район, деревня Важеречка, и адрес женщины. Он был 1905 года рождения, чувствовалось, что это, видно, его жена. Я один бланк направил в Архангельский облвоенкомат, ждал ответа, но ответа я не получил. Через месяца два я решил послать письмо прямо на деревню, потому что война в Архангельской области не проходила, и наверняка население живо. Лет-то немного прошло после войны. Это 47-ой год. Я написал прямо на деревню этой женщине, и очень быстро получил ответ. Эта женщина, действительно, оказалась женой старшего сержанта Степанова. Она меня очень благодарила, что я сообщил о месте гибели её мужа. И дело ещё вот в чем: в то время семьи погибших не получали ни копейки, если было не известно, где находится погибший. Некторые попали в плен. И если не оказывалось сведений, где они похоронены, то писалось: в списках не значится.Даже есть такая графа в архивах. И жена Степанова с найденным мною бланком обратилась в сельсовет. Получила пособие за период, начиная с 42 года, с месяца гибели, и до 47 года. А пособие это было ей очень нужное, потому что она имела семь человек детей. Она меня очень благодарила. Переписка потом прервалась, потому что адресов стало у меня очень много из разных концов страны.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о Долине Смерти.
Часть 5.

Кресты на могилах немецких солдат.
Очень много писем было из Сибири. Район поиска расширялся. Я обратил внимание на интересную деталь: очень мало было убитых немцев, они попадались только на нейтральной полосе. Но зато попадались огромные немецкие кладбища. Немецкое кладбище - это холмики земли, на которых стоят деревянные кресты. Кресты были, в основном, привезены из Германии. Я, сколько их ни смотрел, везде даже есть клеймо - на обратной стороне выжжено или Гамбург, или ещё какой-то город, который изготовлял кресты. То есть немцы припасали кресты для своих фашистов. Четко виделась надпись, фамилия похороненного. Нужно отдать должное, учет погибших, конечно, немцами велся отлично. Прибит был номерной знак (одна половина знака отламывалась, вторая посылалась родным). Таких кладбищ в районе Мясного Бора находилось около девяти. Были кладбища и небольшие, по нескольку могил, но были и порядка нескольких сот захороненных человек. Немцы, конечно, шли на хитрость, потому что впоследствии, когда стали эти земли распахивать для посадки елок, обнаружилось, что в одной могиле с одним крестом оказывалось несколько похороненных. Очевидно, они хотели показать своим солдатам, которые приходили на эти места боев: вот сколько лежит русских, вот сколько - наших. Сравнение шло в их пользу, и об этом каждый фронтовик знает, что морально это здорово действует.

В то время страна испытывала огромный голод в металле. Вся наша промышленность работала на войну, и после неё на полях сражений остался этот металл. Государство старалось вывезти танки, занималось разминированием, в Долине для этого делались проходы , и мне пришлось помогать людям, заготавливающим металл. Я научился взрывать, изучил все типы мин инженерных, как немецких, так и наших. Попадались инструкции. Потом, наверное, любопытство было, причем серьезное. Я очень внимательно всё изучал, и я знал поговорку, что саперы ошибаются один раз в жизни. Я очень тщательно это дело изучил, и не было больше случая, чтобы я подорвался.

Взрывчатки не было. В лесу работали восстановительные поезда, было задание вытаскивать технику разбитую, у них были трактора, у них в то время уже и бензорезы были. Обычно вытаскивали зимой, тяжело было взять её, поэтому танки приходилось взрывать. И однажды к нам на станцию приехала группа ребят из Валдая, там у них была районная электростанция, на которой стоял двигатель от Т-34. Он у них барахлил, и один из работников этой электростанции, оказывается, был танкистом 29 танковой бригады, которая принимала непосредственное участие в боях в Мясном Бору с самого начала (Любанской)операции и до конца. Она как раз помогала воинам 2-ой Ударной армии выходить из окружения. Он боялся один в лес идти, привез ещё ребят молодых, слесарей, и попросил меня проводить их: "Нет ли танков хороших?". Танки были, двигатели на некоторых остались целы, лишь баки были пробиты, или ещё что-то. Мы пошли в лес. Он расплакался, когда увидел танк, на котором воевал. Он узнал танк, в котором горел. А в сгоревшем танке остались, как он рассказал, механик-водитель и заряжающий. Он был командир этого танка. Из одного танка мы вытащили двигатель и радиатор, они увезли их. Он коротко рассказал об истории боев. Очень обижался, я даже не могу рассказывать, на то, что все говорят, что вот, мол, раз вы воевали с Власовым, то к вам недоверие имеется.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о Долине Смерти.
Часть 6

Шли годы, материал у меня накапливался. Кое-какая литература начала появляться, правда, она не очень объективная была, но всё-таки что-то появлялось. За это время удалось изучить все линии обороны 42 года, а ведь бои шли, начиная с января и по 26 июня 42 года. Приходилось и немцам отрезать наших, и наши гоняли немцев. Вся территория Долины смерти перерезана линиями обороны. И один день стояли, и стояли по неделе, и по месяцу в состоянии обороны. Всё это хорошо на земле виделось, потому что трава не росла в первые годы после войны, а линия обороны - она отчетливо видна по телам погибших, по пулеметным точкам, где лежит куча патронов. Если находили немецкие пулеметные точки, где пулеметчик и стрелял, то рядом с ней оказывалось по две тонны стрелянных гильз! Можно представить, какой это был огонь, если, например, идешь, - стоит кабина полуторки, и мы насчитывали по 12 тысяч осколков в кабине, вернее, не осколков, а пробоин от пуль! Можно представить, что всё живое там не могло выжить. Я уже знал все линии обороны, у меня всё больше и больше закрадывалось сомнение - откуда такое предубеждение по поводу 2-ой Ударной армии? Я не знал историю, я знал хорошо уже, что Власов сдался, что он сформировал потом армию, так называемую РОА, которая сражалась в некоторых местах на фронтах Отечественной войны против наших. Но это было потом.

Теперь трудно, наверное, да и никогда никому не сосчитать, сколько здесь погибло всего людей. Но сейчас любой, даже совсем молодой человек, поймет, что дивизия, как таковая, существует в полном составе до первого боя. Она теряет в бою какую-то часть личного состава. Во второй день она пополняется, снова теряет. На третий день она снова пополняется, и так до самого конца, пока она ведет бои. А бои здесь шли в течение шести месяцев! И вот через эту долину смерти, через этот котел, который простирается до самой Любани, почти до самого Тосно, потому что фронтовики потом говорили, что разведка выходила на огороды в Тосно, пытаясь соединиться с 8 Армией, до неё оставались считанные километры - в Любани до 8 Армии оставалось 4 км, - не могли соединиться. Но это рассказ будущего. Бои были ужасные, и, что меня поразило, когда я уже обширную территорию обошел, я очень много видел наших сбитых самолетов. Немецких самолетов было гораздо меньше. Я однажды нашел даже немецкого летчика. Нашел его документы, он был нацист. Сохранилась хорошо открытка из Дрездена, его поздравляли с днем рождения, в то время ему было 24 года.

Сохранялись иногда в танках обгоревшие трупы наших танкистов. Находил я документы и танкистов, и кавалеристов. Интересная находка была позднее, в 1949 году. Я нашел недалеко от станции Мясной Бор (и мне хочется рассказать об этом подробнее, потому что тогда я впервые встретился с родственниками
погибшего). Однажды я шел весной на охоту (Мясной Бор был богат глухариными и тетеревиными токами) на сгоревшее поле недалеко от деревни Теремец-Курляндский, это деревня, где до войны жили латыши и эстонцы. Эта деревня запомнилась очень многим нашим воинам, кто сражался во 2-ой Ударной Армии. Считалось, что если дойти до Теремца, значит, ты уже жив, хотя там оставалось каких-то 500 метров.
И вот возле деревни на поле я обнаружил останки двух наших погибших воинов. У одного из них я нашел медальон. У него был также компас, автомат разбитый, полевая сумка, в сумке все бумаги я исследовал, в медальоне бланк очень хорошо сохранился и я прочитал, что это Василий Федорович Шутай, уроженец Краснодарского края станицы Новодеревянковской. Был адрес матери в этой же станице, и я написал туда письмо. Через некоторое время получаю ответ. Ответ был несколько странный. Писала старшая его сестра Софья о том, что, мол, Вася, ты, наверное, живой, ты остался там просто так, не хочешь домой ехать, у нас сейчас жизнь очень хорошая, приезжай, на Кубани снова хорошие колхозы, жизнь наладилась. Я послал тогда туда бланк медальона, послал компас, который нашел у него, и ещё кое-какие вещи бандеролью. И тогда получил ответ: мы срочно выезжаем. И вот к нам в Новгород приехали три сестры Василия Шутая. Софья старшая была, я, извиняюсь, забыл теперь имена - отчества остальных.

Они приехали к нам и попросили свести на место, где погиб Василий. И старшая сестра Софья говорила, что, когда он уходил в армию, она подарила ему портсигар... Да, я забыл сказать, что я послал им и портсигар. Этот портсигар был мельхиоровый, на крышке наколоты Петька и Чапай. Вот этот портсигар, когда он уходил на войну, купила старшая сестра Софья, и купила она ему ещё кировские часы. Так вот, мы приехали на место гибели Василия (саперы дали нам машину, - и с нами поехал командир роты). А у них интересный обычай такой на Кубани: они накупили носовых платков и навешали их на кусты. Мне трудно рассказывать, - они плакали все, и старшая сестра начала раскапывать землю, где лежал Василий . Он вообще-то лежал наверху, но что-то заросло уже частично, там в земле попадались ещё косточки и небольшие фаланги пальцев. И вдруг в том месте, где лежала рука Василия, она натолкнулась на часы. Часы, конечно, заржавели, но это были кировские часы. Кто родился до войны, знает их. Часы ручные, очень большие такие были, громоздкие. Ну и, конечно, это было страшно. Вот такая история.

И вот буквально через год ( в 58 году нашел я Шутая), в 59-ом году, лето тогда было очень сухое, а до этого я ещё недалеко от станции Мясной Бор , километрах в двух с половиной, нашел наш самолет. Разбился этот самолет, наверху лежало одно шасси, крыло лежало и часть дюраля. И была такая длинная глубокая воронка. В ней была всё время вода - место там заболоченное, а в 59 году как-то проходил мимо, решил зайти. И когда подошел, смотрю - сухо. Вода высохла. А ко мне как раз приехал журналист Виталий Иванов из Новгородского комсомольца,я с ним поговорил, сказал, что нашел самолет, надо бы его раскопать, и он говорит: ты не ходи один, мы приедем завтра. Приехали Виталий Иванов и Саша Иванов, тоже журналист из той же газеты. И мы стали раскапывать остатки самолета. Потрудиться пришлось, но мы были уверены, что там есть пилот. Мы нашли кусок кирзового сапога, в котором сохранился остаток ноги. Нога не разложилась, даже цел был носок хлопчатобумажный. Чем дальше - тем больше: достали радиостанцию, парашют вытащили разорванный, и, когда настала моя очередь, я запустил руку, вода уже скапливалась, стал отливать её банкой, и нащупал....... Когда отлили воду, то оказалось, что я нащупал останки пилота. Останки сохранились здорово. Как перед глазами вижу: человек пролежал в земле, а он был сбит в августе 42 года, летел он уже обратно на аэродром, боеприпасов у него уже не было, ни одного патрона, и вот он пролежал, как в консервной банке, с того самого времени.

Дело в том, что самолет, когда упал, его двигатель пробил большое отверстие в земле и ушел примерно на глубину до 4 метров, и останки летчика попали в развалы двигателя. Стекло вниз масло с масляного радиатора, стекли остатки
бензина и засыпало всё это землей. Внизу плотный грунт был, под торфом, там даже не торф, а чернозем, и получается, что летчик был законсервирован там, в этом самолете. И когда дошла моя очередь копать, я доставал после того, как достали кусочки парашюта, кусочки алюминия и фанеры, и вдруг мои руки наткнулись на что-то типа тряпки. Я понял, что это лежит человек, вернее, его останки. Вода опять набиралась, мы её быстро отлили банкой из-под патронов, и я потянул. Когда мы вытащили его, это был точно летчик. Правая нога у него оторвана была, оторвана левая рука. Руку мы вытащили потом. Кости все перебиты и переломаны, но он сохранился. Сохранилось лицо, глаз выбит, но.. лицо было, правда, в масле, но сохранилось всё. Никакого запаха не было. Мы его аккуратненько вытащили наверх, на нем был ремень, пистолет ТТ в кобуре, совершенно сохранился, как-будто он только что с завода или со склада. Ну, и первым делом, увидели карман на комбинезоне. Вытащили оттуда бумажник. Он был трофейный, немецкий, с золотой надписью по диагонали, и в этом бумажнике мы нашли письмо. Оно немножко подразмокло, читать трудно было, но мы его прочитали. Письмо было треугольником солдатским, адрес: город Усть-Катав в Челябинской области. Поняли, что это письмо было написано матери. Он так и не отправил его. Нашли в бумажнике перочинный ножичек трофейный, немецкий, и когда я хотел расстегнуть его комбинезон, потому что у него просматривалось на правой стороне груди что-то выпуклое такое, стали щупать, подумали, документы. Хотели разорвать просто комбинезон, но пришлось расстегивать пуговицы,- до того всё хорошо сохранилось, вся ткань. Мы извлекли из кармана гимнастерки книжку полетов и комсомольский билет. Я в то время уже имел опыт чтения документов, их читать нужно сырыми, сразу, моментально, но ребята заспорили, что не надо, всё это отдадим, и когда я стал открывать комсомольский билет, мы только успели прочитать фамилию Новиков. А в полетной книжке прочитали, что это был его второй вылет в день, потому как мы все остатки фанеры и металла вытащили и не нашли ни одного патрона.

Ребята заспорили: отдадим в милицию, там прочитают,
и, к великому несчастью, документы засушили. И не удалось потом прочитать комсомольский билет. Но фамилия осталась. Раз это дело попало в руки газетчиков из Новгородского комсомольца, они быстро связались с архивами Министерства Обороны, оттуда к нам пришел ответ. Материал был опубликован в Новгородском комсомольце. Действительно, там подтверждали, что это Новиков Михаил. Сообщили нам из МО, что жива у него была мать. Да, я забыл, что мы ещё прочитали, что билет был выдан в Московской комсомольской организации, но из архива почему-то ответиличто эта мать Михаила Новикова проживала в Челябинской области, эвакуирована была в Усть-Катав, оттуда вернулась в Брянск почему-то, где и умерла в 54 году. Сообщили нам, что он летчик-истребитель 93-го истребительного полка, и всё. Останки его были вынесены, лежал он в гробу, всё сделано было с помощью воинской части, которая как раз стояла в Подберезье - батальон саперов на разминировании. Подождали родственников, но раз таковых не оказалось, были сделаны похороны в Мясном Бору на центральном кладбище. Съехалось очень много народу, приехали летчики из Ключевиц, с Советского аэродрома, и останки Михаила Новикова были торжественно перезахоронены на кладбище Мясного Бора. И вот как-то спустя некоторое время, находясь в редакции, поговорил с Сашей Ивановым. Решили написать в редакцию журнала "Советский воин", чтобы найти однополчан Новикова. Обычно летчики знают друга.

[El jaguar]

Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о Долине Смерти. Часть 7

В моем рассказе я забыл одну интересную деталь. Мне хочется вернуться обратно в прошлое. Я часто упоминаю саперов, которые занимались разминированием. Так вот, Мясной Бор - это страшное место, где работают и до сих пор саперы. Это знают жители, потому что читают часто предупреждения в газетах, что сбор грибов и ягод в Мясном Бору запрещен, потому что там работают воинские части. Как я уже ранее упоминал о линиях оборон, о том, что они перемещались очень часто, потому что бои шли всё время в течение шести месяцев, и каждое стоящее подразделение старалось себя обезопасить минным полем. Наших мин было гораздо меньше, потому что доставка их была сопряжена с трудностями и потом, вы знаете, что и промышленность наша только набирала темпы, но у немцев заготовлено было всего очень много. У них запас был, они начали инженерные мины делать в 36 году. Есть у них мина ПТМИ-35 - это противотанковая мина - очень страшная мина, она сохраняется до сих пор, на ней можно подорваться на тракторе. И подрываются! Лоси, иногда. Сейчас, конечно, мин этих меньше стало, но они ещё опасны. Этих мин было тысячи. Было очень много противопехотных мин, и приходилось разминировать, как я говорил, самому, работали воинские части, и с воинскими частями я работал. Работа велась с 44 по 54 год ежегодно, потом стали пореже приезжать. Но когда население стало селиться здесь , стали пасти скот, и начались подрывы, то воинские части снова приезжали и разминировали участки. И были такие случаи, что участки примерно с квадратный километр не "сдавались" по пять лет, потому что порядок такой: когда работает воинская часть, она разминирует участок, и его принимает государственная комиссия. Сначала проверяют контрольщики, - приезжают из округа, и земля передается по акту, чтобы ею можно было пользоваться. Контрольные группы после каждого разминирования снова и снова находили на этих участках боеприпасы.

Вот что такое территория Мясного Бора. Можно сказать, что были миллионы противотанковых мин. Я уже рассказывал, что я однажды подорвался, но в жизни моей был очень трагический случай, когда я потерял родного брата Валерия , о котором я рассказывал, что он работал в Ленинграде слесарем. Он приезжал в отпуск, и однажды осенью, это было в 48 году, в октябре месяце мы пошли с ним в лес. Погода была дождливая такая, а когда возвращались обратно, на дороге был рассыпан тротил, это на бывшей настильной дороге. Мы промерзли,
мозглая такая погода была, сели погреться, а он до моего приезда как-то ходил по этой дороге, когда саперы вывозили лес для строительства деревни Мостки, и видел, там противотанковая мина лежала, и говорит, давай-ка я сейчас еще одну мину принесу противотанковую. Он отлично знал, как они разряжаются, знал, что
сначала нужно обезопаситься, забив предохранитель. Я, правда, пробовал его отговорить, но это не получилось, он взял молоток, всё это было буквально метрах в десяти от меня, взял противотанковую мину, а она весит пять с лишним килограмм тротила. Тротил у немцев самый лучший, сильная у них взрывчатка. И он стал забивать предохранитель. Но мина взорвалась. А там рядом их лежало тринадцать штук. Взорвались только три штуки....

Но...лучше бы я там умер, потому что переживать, когда от родного брата НИЧЕГО не остается, осталась только пыль.... Когда меня взрывом отбросило, я поднялся, в течение трех часов бегал кругом, кричал, орал, потому что... Это трудно вообще -то рассказывать... Я никак не мог поверить, что НИЧЕГО не осталось... Но там НИЧЕГО не было, там была просто красная пыль на траве... на осенней, на серой... Я в таком сумасшедшем состоянии пришел домой. Не буду скрывать, впервые в жизни я выпил, и сразу две бутылки водки. Вообще, до ЭТОГО я не выпивал. И я совершенно ничего не почувствовал. Мы собрали людей, пошли на ЭТО место, думая, что я один не нашел. Но нет, ничего мы не нашли... брат испепелился... И вообще в Мясном Бору очень много подорвалось саперов. На моих глазах подрывались ребята. Сержанты подрывались, солдаты. Там даже целое кладбище было по дороге на Красный Ударник, правда, забросили его потом... Вот такие были случаи, значит... Так что хождение в Мясной Бор сопряжено до сих пор с некоторыми опасностями. Сейчас, конечно, опасность снизилась, но молодежи особенно не стоит брать в руки ни снаряды, ничего, потому что это всё взрывается.

Ко мне в 53 году приехал в гости дядя. Он служил во время войны на Северном флоте на американском тральщике и провел на фронте всю войну. Он освобождал северную Норвегию от фашистов. После войны он жил в Ленинграде, а потом уехал на Камчатку, работал начальником электростанции. Потом работал в Магаданской области начальником оловянного рудника. Приехал в отпуск навестить нас. Заинтересовался нашими местами, попросил меня взять его в лес. Это была осень, я ходил в район узкоколейки и жег там траву, чтобы легче было мины искать. И как раз там было место такое, очень жуткое: там на узкоколейке ещё стояли платформы, в которых лежали наши раненые, их вывозили из окружения, но не успели. То, что это были раненые, было видно по гипсовым повязкам, которые лежали на руках, на ногах. Сохранились шинели, бинты. Полные платформы навалены были ранеными. Вся территория кругом была завалена останками людей... Но самое страшное, что недалеко от этих платформ мы с дядей увидели погибшую женщину. От неё оставались волосы, остались шлепанцы типа тапок и рядом с ней - два детских
скелета. Я в то время уже привык к останкам, но - это даже страшно говорить - это поразило так, что мы стояли очень долго в оцепенении, потому что гибель ребенка - она, естественно, всегда вызывает самое трагическое чувство. А дядю увиденное, конечно, возмутило, потому что он никогда в жизни ничего не видел
подобного. И, когда мы пришли домой, он здорово возмущался, почему до сих пор, уже прошло порядочно лет, это уже 1953-ий год! - до сих пор не убирают останки? Но опять же, и я вернусь к тому же - наверное, всё же была вот такая, черт возьми, я не знаю, напасть на эту армию!...

Дядя мой, Виктор Иванович, очень здорово возмущался, и говорит: я прошел всю войну, у нас были случаи, когда мы сами не успевали хоронить, я имею ввиду на побережье северной Норвегии, то норвежцы сами моментально наших матросов хоронили. И до сих пор в Норвегии хранятся наши захоронения моряков, погибших в боях за освобождение Норвегии, и там их чтят. И в разговоре я ему сказал: слушай, ты коммунист, ты воевал, давай напишем куда-нибудь письмо! И мы написали письмо Клементу Ефремовичу Ворошилову, в то время он был председателем президиума Верховного Совета. Дядя уехал домой, вернулся в Магаданскую область, а осенью, где-то в конце ноября, уже начинались морозы, к нам в Мясной Бор приехала комиссия из Новгорода. Это представители облвоенкомата, Обкома партии. Я, конечно, не понял, не придал значени этому письму, потому что ответа мы не получили. Ну, и начала комиссия интересоваться, действительно ли в лесу до сих пор лежат останки погибших? Я говорю: да, лежат. Неужели никто их не хоронит? Я говорю: нет, никто не хоронил, потому что никакой воинской части не было дано никакого распоряжения. - Да ну, не может быть Этот разговор у нас состоялся, и потом они уехали. Через примерно две недели являются снова, и вместе с ними приехал инженер, главный инженер округа. Я сейчас не помню его фамилию, подполковник. Он привез несколько ребят-саперов и старшину, которого я отлично знал по работам по разминированию. И он в присутствии тех же представителей нашего обкома и облвоенкомата прямо заявил мне в лицо, что ты врешь.

В это время уже выпал снег. А инженер говорит: если ты хотя бы найдешь (это говорить вроде неприятно), если найдешь хоть один череп там, поверим. Я этого старшину знал, он не имел права пререкаться перед таким чином. Я говорю: хорошо, пойдем! Пошли с солдатами - встали на лыжи и пошли в лес. Но что такое найти останки, когда их полно? В некоторых местах даже винтовки лежали на поверхности, снегу было не очень много, мы несколько взяли черепов и привезли им. И разговор на этом кончился. В декабре месяце, это где-то перед новым годом, ко мне снова приехали товарищи. Приехал полковник из министерства госконтроля. Получилось так, что я сидел как раз на дежурке на станции. Комната у меня небольшая была в Мясном Бору. Заходит он в дежурку и спрашивает: где здесь Орлов Николай Иванович? Я говорю : Вот он я! - Можно к вам пройти домой? Когда мы пришли домой, он открыл папку, и оттуда достает копию письма. Показывает: вам знакомо это письмо? Я читаю, и смотрю: ага, это письмо, которое было написано нами Ворошилову. В углу стояла надпись: министру
госконтроля Жаворонкову выслать на место представителя. Об исполнении доложить мне лично. К. Ворошилов.

И вот благодаря этому письму и, конечно, благодаря тому, что Клемент Ефремович моментально вмешался в это дело, в 54 году летом был прислан в Мясной Бор, сейчас, извиняюсь, не помню точно, но мне кажется, полк, потому что собирал он останки и в Спасской Полисти, и в Мясном Бору. В Мясном Бору, я еще знаю, работал батальон в течение лета. И мне приходилось работать с ребятами, потому что я знал, где более всего лежит останков. Это здесь, недалеко от станции, на расстоянии полутора километров полоса была такая шириной километра в четыре с половиной - пять и в глубину примерно километр. Здесь лежали останки и выходящих из окружения, и тех, кто прорывался к окруженным. Это воины 65 СД Кошевого, 376 Кузбасской дивизии, которая почти полностью погибла, когда она прорывалась к окруженным в апреле - месяце. Территория была заполнена, насыщена останками до предела, и в течение лета их было собрано очень много. Эти останки были захоронены в центре деревни Мясной Бор, и там с тех пор появилось кладбище. Там потом стали хоронить уже все останки, которые находили. Вот такая история этого кладбища.

Ну, и как-то заинтересовался всем этим "Новгородский комсомолец", и я встретился с Владимиром Никитичем Поповым, в то время редактором этой газеты. Мы прочитали брошюрку в журнале "Советский воин", а может, в "Красной Звезде", уже не помню, очерк "Снежные призраки". Некто Токарев Константин описывал лыжников - уральцев, которые сражались в составе 2-ой Ударной армии. Книжка нас очень заинтересовала, потому что она проливала свет на события, показывала, что бойцы здесь как герои сражались. Книжка была о лыжниках. А мне в одном из моих походов удалось наткнуться на группу погибших лыжников. Это своеобразный музей, даже почище. Всё было видно отлично. Эти лыжники, как погибли, так и лежали, были на лыжах. Они разгромили немецкий большой обоз. И как раз в книжке там упоминалось об этом обозе. Как раз этот обоз и был, потому что рядом лежали скелеты лошадей. На наших санях со стороны лыжников, которые прорывались к этому обозу, стоял пулемет - максим, лежали останки погибших. Очевидно, охрана у немецкого обоза была большая, этот обоз выходил с юга на север, пробивались, очевидно, немцы в марте-месяце, когда пытались отрезать армию, и этот обоз разгромлен был. Там было порядка двух десятков саней, на санях лежали ящики с патронами, со снарядами 30-миллиметровыми. Лежали минометные мины, всё это сохранилось хорошо.

Меня это заинтересовало. Токарев приехал в Новгород, зашел в редакцию. Сейчас не помню - или письмо мы ему до этого написали...По крайней мере, познакомились. Вернее, он познакомился с нашими работниками газеты, а потом приехал ко мне в Спасскую Полисть. Однажды заходит товарищ и представляется: я - Константин Антонович Токарев, сотрудник издательства "Молодая гвардия", приехал посетить старые места, знакомые мне с войны. И он рассказал мне, что во время войны он был корреспондентом "Красной звезды" на Волховском фронте, и очень часто приходилось ему бывать в самом штабе в районе боев 2-ой Ударной. Писал материалы для "Красной звезды" и сам попал в окружение вместе с частями. Судьба сложилась так, что ему долго не удавалось выйти из окружения. Как он рассказывал, он вышел оттуда в августе - месяце. Впоследствии я встречал многих, кто выходил в августе. И позднее даже выходили. Сейчас известно, что группа большая наших штабников из 2-ой Ударной была выведена партизанами через Макарьевские Мхи в Тосно. Большая группа окруженцев прошла до Старой Руссы, и в этом районе вышла из окружения поздней осенью по замерзшему грунту, через озеро Ильмень. Так что сдаваться -то никто и не хотел.

С Токаревым мы сходили на место, где он выходил. Место он запомнил отлично, это перед деревней Мостки, там речушка Полисть пересекает железную дорогу. Вспоминал всю свою судьбу, рассказывал очень много интересного, и сказал мне, что он написал книгу о боях 2-ой Ударной армии. Эта книга в то время не была напечатана. Она пролежала в издательстве, говорили, что бумаги не было. Тогда действительно трудно было с бумагой...

Вот так я познакомился с первым журналистом, который воевал на Волховском фронте непосредственно во 2-ой Ударной. Токарев опубликовал в "Красной звезде" небольшую заметочку о моей работе, о моих находках, и на следующий год ко мне приехал очень интересный человек, в то время бухгалтер железнодорожной дистанции пути из Свердловска Федор Михайлович Бобров. Это ракетчик из 30 ракетного дивизиона. Он тоже участник боев в Мясном Бору, начиная с первых дней наступления, потому что реактивные установки пришли туда где-то в феврале 42 года, первые бои были под Спасской Полистью, потом бои под Мясным Бором. Он попросил меня свести его в Мясной Бор.

И вот мы с ним пошли по этим местам. У него была отличная память. Он даже, когда мы шли по дороге, слева, по южной дороге, перешли передний край немецкий, он говорит: вот здесь немцы нас отрезали, здесь я корректировал огонь, здесь воронки были, мы забирались в воронки. Зима, мороз.. Делали там примитивные печки разные - из ведер и из всего, что попадется, и обогревались. Воронку сверху накрывали ветвями елок. А рядом с нами нахходились немецкие позиции. Мы слышали их голоса. Я корректировал огонь; когда реактивные минометы делали залп, наша пехота прорывалась к немцам, сшибала их с передних позиций. Мы удивлялись: сколько наши пулеметчики ни били по ним - не могли сбить! Оказалось, у них были специально приспособленные на лыжах металлические щиты. Немец на лыжах подталкивал его, полз, и из пулемета через этот щиток стрелял.То есть, стрелки были закрыты, и нашим не удавалось их поразить. А вот реактивными залпами их всех сметало. Но подходили новые немецкие части, и бои не стихали в течение шести месяцев. Как раз Бобров мне рассказывал, что дивизион вошел сюда по последней дороге, она уже начинала раскисать, вошел в состав 2-ой Ударной и принимал участие в боях под Любанью, потом вместе с армией отступал и, как я уже говорил, мне после войны удалось найти этот дивизион. Он стоял в районе Малого Замошья, и, когда они были отрезаны, выйти не мог, и солдаты взорвали свои установки. Все знают, что "катюши" в то время были секретным оружием, сдавать противнику его никто не имел права, и машины поэтому были разбиты. Они до сих пор там лежат, я водил туда молодежь сколько раз, но несведующему человеку было не понять, что это такое. Они были на основе американских студебеккеров, кое-где на кабинах можно было прочитать это название машин. Остальное всё взорвано.

И ещё Федор Михайлович рассказал очень много о 2-ой Ударной и её воинах. О каком-то предательстве он ничего не знал. Какое могло быть предательство, когда все воевали! Все дрались, знали, что шли освобождать Ленинград от блокады, все были хорошо настроены, в основном была молодежь в войсках, никакой паники, никакого предательства: "Когда я услышал высказывание о том, что 2-я Ударная сдалась, я доказывал, что этого быть не может!" Он рассказывал, что однажды он присутствовал на вечере, когда Сталин сделал прием в честь нашего командования, и маршал Василевский тогда высказывал Мерецкову, мол, вы там сидели в болотах, и не могли ничего сделать с немцами. Я теперь уже знаю, что немцы своих "болотных" солдат даже награждали орденами за то, что они не только воевали, а просто за то, что они сидели в болотах....

...После раскопок самолета и похорон летчика Новикова у меня завязалась дружба с Виталием Ивановым. В то время он у нас был известен, он писал как раз о наших земляках-новгородцах, о героях Советского Союза. Его первая книжечка была выпущена (под названием) "Тридцать отважных". И как-то получилось так, что к ним в редакцию приехал Сумский Михаил Зиновьевич . Виталий познакомился с ним и рассказал обо мне. А в то же самое время обком партии поручил написать материал о моей работе в городской "Правде", и Виталий Иванов написал большую статью обо мне. И Михаил Зиновьевич решил со мной познакомиться.

Он приехал ко мне в Спасскую Полисть, мы с ним поговорили, он посмотрел, какие у меня хранились материалы, записал мои рассказы, и по приезду домой в Москву (а Сумский Михаил Зиновьевич был тоже корреспондентом "Красной Звезды" на Волховском фронте , в то время известным человеком, потому что он вместе с журналистом Волкомиром написал о групповом подвиге трех бойцов из Новгорода - Герасименко, Красилов, Черемных, закрывших своими телами амбразуры немецких дзотов). Так вот Сумский в "Литературной газете" опубликовал большой очерк о моей работе. После этого я стал получать большое количество писем от ветеранов.

Письма были очень интересные, люди писали очень подробно о своих боевых действиях, некоторые прошли через всё, что творилось здесь с самого начала наступления и до конца боев. Писали люди, которые побывали в плену. Писали очень многие. Потом была вторичная публикация Михаила Зиновьевича, опять же в Литературной газете.

Эту заметку прочитал Сергей Сергеевич Смирнов и заинтересовался моей работой. Молодежь, сейчас не знает, наверное, Сергея Сергеевича Смирнова. Она читает его книги , но не знает, что это был за человек. А все фронтовики, да и мы, взрослое поколение, мы обязаны этому писателю, лауреату Ленинской премии, очень многим. Это человек, который высветил многих героев Отечественной войны, всколыхнул в народе такие воспоминания... Все, от мала до велика, смотрели его передачи по телевидению, не было равнодушных людей, которые придя с работы и зная время начала передачи, не включил бы передачу Смирнова, - особенно фронтовики и те, кто пережил войну. Смирнов - это личность, которая запомнится очень надолго.

Так вот, Сергей Сергеевич приехал к нам в Новгород. Меня пригласили в редакцию, и там мы с ним познакомились. Я в то время уже переехал в Новгород, у меня росли ребятишки (у меня их семеро), их надо было определять в школу, а в Спасской Полисти было только начальное обучение . Жена работала на железнодорожном транспорте, мы написали начальнику дороги письмо, и он разрешил нам занять квартиру на станции Сортировочная Новгородского химкомбината.

Вот в этот период я и познакомился с Сергеем Сергеевичем Смирновым. В то время ко мне уже приезжали многие ребята со всех концов Советского Союза, приезжали с Горького, Татарии, водил я их по местам боёв.

Так вот, меня пригласили в редакцию "Новгородской правды" на встречу со Смирновым. Присутствовали все сотрудники газеты, потому что меня все знали, я сам писал уже в газету. Владимир Евгеньевич Попов, Костя Якимов, с которым мы очень много в Мясном Бору занимались вывозом оружия для новгородского музея. Встреча осталась в памяти на всю жизнь, потому что вдруг мне пришлось поздороваться за руку с человеком, которого я постоянно видел на телеэкране.

Встреча была очень интересная, а после неё Сергей Сергеевич пригласил меня в Москву на телестудию. Я работал уже на химкомбинате. Оформил командировку и поехал. Перед поездкой побывал в обкоме партии, где мне сказали, что со мной поедет Иван Иванович Грозный, известный наш партизан, первый командир бригады, созданной на новгородской земле в 1941г.

И вот мы с ним приехали в Москву. Принял нас Сергей Сергеевич очень радушно. В течение двух -трех дней мы вели разговоры в его кабинете , а потом поехали на киностудию, где нас записали для передачи. Мне запомнилась встреча на Шаболовке, на старой студии. Очень хороший там народ был. Нас познакомили со всеми дикторами. Побывали мы во всех уголках, во всех аппаратных, во всех дикторских, во всех студийных театрах, в которых снимаются телефильмы. Волновались здорово, потому что никогда не приходилось выступать ни перед какой аудиторией. Сергей Сергеевич нас успокоил, говорит, не волнуйтесь, ничего страшного. Там приходилось говорить без тренировки. Сначала записывали Ивана Ивановича, он рассказывал о своих боевых делах. Кстати, там же, в Москве мы встретились с Кондратьевым, бывшим заместителем Грозного, а потом командиром бригады, когда Иван Иванович был вывезен в тыл. Рассказывать Грозному было что обо всех годах, проведенных в немецком тылу. Ивана Грозного боялись, немцы за его голову назначали огромные деньги, предлагали коров, землю давали, - даже за его мертвую голову. Он был гроза для фашистов. Я находился рядом в студии, где проверяется видеозапись, и откуда видно работу всех операторов. Мне было очень интересно! И тут меня пригласили в студию. Я сначала волновался, а потом ничего, разговорился. Передача, если кто смотрел, получилась неплохая. Но самое главное: у меня мечта была, когда я поехал на телестудию, чтобы после передачи не обо мне говорили, а чтобы услышали меня как можно больше ветеранов 2-ой Ударной армии. Переписка моя с ветеранами уже велась, и к этому времени я уже многое знал об этой армии, но хотелось узнать ещё больше подробностей, с тем, чтобы никто уже больше не говорил, что это армия предателей, и чтобы имена честных воинов 2-ой Ударной - тех, кто погиб, и тех, кто остался в живых, - не связывали с предателем Власовым.

Источники: https://vk.com и http://retro-bus.livejournal.com

[dark angel]

Очень интересно было это все почитать!